Анатолий Афанасьев - Последний воин. Книга надежды
— Хватит смотреть, — сказал Пашута, пытаясь высвободиться из-под ласкового, тяжёлого тела жены. — Пойдём чай пить. У нас вчерашний пирог остался?
И тут Ванечка поднялся в кроватке, ухватясь ручками за стенки. За разговором не заметили, как проснулся. Он так забавно к ним тянулся, тужился, гримасничал, словно что-то из себя вытолкнуть собирался. И вдруг внятно, легко произнёс:
— Папа! Дай!
Это были его первые слова, уже не лепет. Каждое Ванечка отделил внушительной паузой, тон был непререкаем. Сам поражённый успехом, он склонил головку и повторил:
— Папа! Дай! Дай!
— Бери, — отозвался Пашута. Подхватил сына на руки, подбросил вверх. — Бери, Ваня, всё бери. Ах ты разбойник! Слышишь, мать, с чего начал? Дай!
Ванечка важно крякал, взлетая под потолок раз и другой. Потом отец вернул его в кроватку.
— Скажи ещё чего-нибудь, Ванюша.
— Папа! Дай!
— Ишь, разболтался, а, Катя?!
Пашута с натугой соображал, как бы получше выразить ей свою признательность. Ведь она создала это розовощёкое, говорливое чудо. Без неё мир пуст.
— А, мать?! — повторял восторженно. — Ванька молодец, да? Отчубучил! Ну умница, сынок! А?
7Пашута старел. Одна из примет была такая — его потянуло на сказки. Они с Ванечкой пристрастились: Ванечка — слушать, а он загибать. Ванечке побежал пятый годик, и он осмысливал мир уже всерьёз. Отцовым сказкам он готов был внимать день и ночь, но запас историй вскоре истощился. Ванечка осудил отца за короткую память.
— Если бы я так долго жил, как ты, папочка, я бы — ух сколько сказок знал!
Пашуте крыть было нечем, его: «Ну да, только у меня и было делов…» — прозвучало неубедительно. В душе он был согласен с сыном. Ничего важного в жизни не сделал, так хотя бы удосужился для ребёнка накопить побольше небылиц. Катерина Демидовна пообещала взять из библиотеки несколько книжек, чтобы им, двум бездельникам, на целый год хватило. Но пока они почти каждый вечер пробавлялись чтением тетрадки, которую на прощание подарил Пашуте старый Тихон. История смелого юноши, жившего в далёкие века, завораживала и Ванечку, и Пашуту, и Катерину Демидовну. В первый вечер они засиделись за полночь, пока Пашута до конца не одолел тетрадку, а уж потом, когда Ванечка требовал всё нового перечтения, Пашута начал сам придумывать некоторые удивительные подробности. Да так складно у него получалось, откуда и слова брались — сам удивлялся. Ночью норовил что-то растолковать жене:
— Поверишь ли, Катя, как накатило! Я ведь этой сказки не знаю. А будто из меня попёрло. Приключения разные… Я этого паренька иногда как живого видел. Ох, не простую тетрадку подарил мне Тихон. Ну что ты молчишь, Катя? У тебя, что ли, бывало такое?
Катерина Демидовна теребила седые мужнины волосики, утешая, лелея.
— Это, знаешь, у кого бывает? У писателей, Паша… Ты мог бы стать писателем… А вдруг Ванечка унаследует твои способности? Я надеюсь. Я вообще только одного хочу, чтобы он вырос на тебя похожий.
Павел Данилович растрогался:
— Насчёт писателя ты чересчур, Катя. Польстить мне хочешь. В детство я впадаю — это верно.
Она приникла к нему, шепнула куда-то под мышку:
— А и то, Пашенька, порой так и чувствую, что у меня двое детей — Ванечка и ты. И оба любимые.
На другой день Ванечка пристал к отцу с новой заботой:
— Какой ты всё-таки, папка! Ты же должен купить мне собаку. Ты же обещал!
— Когда это я обещал?
Ванечка, закинувший удочку наугад, приготовился к долгой осаде и внушительно засопел носом, но Павел Данилович вовсе не был против собаки, наоборот, мысль ему понравилась.
Вечером обсудили вопрос с Катериной Демидовной, и у неё всерьёз возражать духу не хватило. У мужа и сына очи светились одинаковым загадочным блеском.
Сговорились в субботу ехать на Птичий рынок. А ночью Павлу Даниловичу приснился рыжий кот Пишка, которого он часто вспоминал с горьким ощущением вины. У Катиной матери кот прожил двое суток, а после исчез бесследно. Павел Данилович не сомневался, что Пишка, отчаянный и верный зверь, отправился разыскивать свой дом, но заблудился, не дошёл. Мало ли смертельных ловушек подстерегает бродячего кота на долгой дороге. Кирша долго надеялся, что Пишка всё же объявится… В этот раз рыжий бездельник приснился ему в окружении множества крыс, которые подсекали ему лапы, стараясь опрокинуть на спину, Пишка молил о помощи. И Пашута ему помог. Он с яростью раскидал крыс, давил их каблуками, бил палкой по оскаленным, острым мордам, а утром проснулся с протяжной болью в левом плече. И, проснувшись, знал, собаку они не купят, нет, не купят.
Через два дня, возвращаясь с работы, встретил Вареньку.
В автобусной толчее, где яблоку негде упасть, он вдруг ощутил, как пресеклось на миг дыхание. Он глазам своим не поверил, но то была она. Кровь в нём потекла медленно. Пришлось протискиваться к ней, топча чьи-то ноги. Он тронул её сбоку, за плечо:
— Привет, Варенька! Я думал, обознался. Сколько лет не виделись — немудрено. Ты рада? Простите, мамаша!.. А вы вот сюда с сумками передвиньтесь, вам будет удобнее. Тут не так укачивает.
Варенька как повернула голову на его голос, так и застыла. Так смотрит человек, от глубокого сна пробуждаясь. Но какой там сон в переполненном автобусе. С отрешённым лицом она ухитрилась просунуть руку к нему под плащ и со всей силой ущипнула за бок.
— Больно, — сказал он, — но можно терпеть.
Варенька зацепила его пальцы в свою руку и начала пробиваться к выходу, таща его за собой. Павел Данилович испытывал при этом странную неловкость. Ему казалось, сейчас кто-нибудь обязательно его одёрнет, чтобы он не тревожил усталых людей.
Когда благополучно сошли, он Вареньке сразу сказал:
— А я, Варенька, знаешь ли, всё-таки женился. Сынок подрастает — Ванечка. Можешь меня от души поздравить.
Она, никак не отозвавшись, продолжала тянуть его за собой, завела в затишок среди домов, где не дуло, ухватила за плечи, прижалась, потёрлась щекой о щёку, выговорила с облегчением:
— Какой ты несуразный человек, Павел Данилович! Если бы знал, как я по тебе соскучилась.
Разлука большая меж ними лежала, но в ту же секунду он понял, что ничего не изменилось в его душе.
Только добавилось в ней что-то торопливое, чего раньше не было.
— Сыночек у меня большой, — замогильно тянул Пашута, — Немного ещё подрастёт, будет тебе как раз жених. Супруга прекрасная женщина. По научной части работает. Такая уж красавица. Выше меня ростом.
— Паша, Паша! — Варенька теребила его пуговицу. — Ты разве не понимаешь, мы могли вообще больше не встретиться? Ты дурной?! Я девчонка была, девчонка!.. Так чего ж ты смалодушничал? Ты же понимал, мы любим друг друга. Почему ушёл? Почему посмел уйти?
В том закутке, где они стояли, было тихо, и каждое слово, слетевшее с её губ, прежде чем достичь его уха, разрывалось в воздухе бенгальским огнём. Это было красиво, но страшновато. Больше всего ему хотелось сейчас очутиться в своей роскошной квартире, заклинить запоры на дверях и, может быть, починить бачок в туалете — он откладывал это третий день.
— А у тебя как, Варенька? Всё наладилось? Расскажи о себе. Здесь, правда, неудобно. Может, созвонимся как-нибудь при случае?
Павел Данилович молотил вздор и видел, что она не придаёт ему значения. Её пристальный взгляд начал его потихоньку одурманивать. Он почувствовал, как кровь, сгустившаяся под сердцем, разогрелась и, кажется, хлынула по новому руслу. Павел Данилович вдруг приободрился, ему почудилось, что вовсе не укатали Сивку крутые горки.
— Чего молчишь, Варюха-горюха? — Он игриво и удобнее завёл руку ей за спину — ах, какая гибкая у неё спина! — Я спрашиваю, как сама-то устроилась? Муж есть? Родители как поживают?
— Паша, ты очумел?
— А чего? Чего-нибудь не так спросил?
Если бы кто-то заглянул сейчас в их закуток, то увидел бы неприглядную картинку: пожилой мужик с покрасневшим лицом напористо тискает симпатичную девушку, которая не сопротивляется, но и не поощряет ухажёра, а вроде бы недоумевает. Павел Данилович отпустил Вареньку и заметил с некоторой обидой:
— Почему это я очумел? Ничуть. Такой же, как и был. А вот ты изменилась. Чего ты от меня хочешь?
Павел Данилович владел собой, этого у него не отнимешь, но, борясь с вернувшимся наваждением, он в действительности не понимал, почему они прячутся в этом закутке и чего она ждёт? Чтобы всё это осмыслить, ему требовалась вторая запасная жизнь. Но у него её не было.
Варенька сказала:
— Паша, ответь без кривляний всего на один вопрос. Ты любишь ли меня по-прежнему?
Павел Данилович ответил:
— А я разве раньше тебя любил?
Тут она размахнулась, чтобы влепить ему пощёчину, и это сразу вернуло бы обоих в счастливую пору Глухого Поля. Но вместо того чтобы драться, Варенька беззащитно всплакнула.
