Оливер Голдсмит - Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке
По правде говоря, на всех английских собраниях - религиозных ли, деловых или увеселительных - еда едва ли не самое важное занятие. Когда закладывается церковь или жертвуют на богадельню, устроители сходятся вовсе не для совещания, а для обильной трапезы, чем немало споспешествуют делу. Когда требуется облегчить нужду бедняков, те, кто распределяет вспомоществование; собираются за столом и едят до отвала. И не было случая, чтобы они накормили бедняков, прежде чем насытились сами. Однако во время выборов городских властей англичане переходят всякие границы. О достоинствах кандидата нередко судят по числу пиров, которые он задает: сойдясь вместе, избиратели едят его угощение, восхищаясь не его благоразумием или честностью, а количеством говядины и крепких напитков.
Впрочем, подобное чревоугодие извинительно, так как желание съесть побольше на чужой счет естественно для любого человека. Удивляет меня другое: даровое угощение вовсе не приводит их в доброе расположение духа, а, напротив, чем больше они едят, тем больше ими овладевает злоба. От каждого проглоченного куска, от каждого стакана вина они все более ожесточаются. Сколько достойных людей, смирных, как ручные кролики, нагрузив желудок предвыборным обедом, становится опасней заряженной пушки. Я даже сам видел, как рассвирепевший шляпочник во главе рассвирепевшей толпы ринулся навстречу разъяренному кондитеру, предводителю враждебной стороны.
Не думай, впрочем, что дерутся они без всякой причины. Напротив, здесь нет грубых, неотесанных мужланов, которые колотят ближних ни с того ни с сего. Основания тому достаточно полновесные: один кандидат, к примеру, угощает джином, напитком отечественного производства, а другой всегда пьет коньяк. Коньяк полезен для здоровья, зато джин - напиток свой, отечественный. Вот вам и веская причина для разногласий! Что предпочтительней - напиваться джином или коньяком? Противники встречаются, спорят и колотят друг друга, покуда не отрезвеют, а потом расходятся, чтобы снова напиться и затеять новую потасовку. Посему можно без преувеличения сказать, что у англичан идет война; одолев врагов внешних, они разбивают теперь головы друг дружке у себя дома.
Недавно я посетил соседний городок, желая посмотреть, как происходят выборы. Отправился я туда в обществе трех скрипачей, девяти дюжин окороков и местного поэта, посланных для подкрепления сторонников джина. Мы прибыли в городок полные боевого духа. Скрипачи, нимало не оробев при виде противника, ехали по главной улице, лихо ударяя смычками. Благодаря этой хитроумной уловке они благополучно добрались до своей штаб-квартиры под приветственные крики толпы, которой нравилось слушать музыку, а еще больше смотреть на окорока.
Признаться, мне приятно было видеть, что люди всех чинов и сословий оказались по этому случаю равны и что беднякам тоже выпал случай вкусить незатейливых радостей бытия, на которые дала им право природа. Если кто и оказывал кому знаки почтения, так богачи людям самого низкого звания. Я видел, к примеру, как у дверей сапожника толпилась знать, ожидая, когда он проснется, и как галантерейщик давал аудиенцию, стоя за прилавком. Но вскоре размышления мои были прерваны криками толпы, которая требовала незамедлительного ответа, за кого я стою: за винокурни или за пивоварни? Поскольку смысл этих слов был мне неведом, я поначалу счел за благо промолчать. Не знаю, во что обошлась бы мне моя сдержанность, не случись толпе всецело заняться поединком между коровой поклонника коньяка и собакой любителя джина, завершившимся под ликующие клики собравшихся победой собаки.
Приведшая всех в восторг потеха была прервана одним из кандидатов, который произнес прочувствованную речь о том, как злоупотребление ввозом заграничного напитка привело к упадку отечественного винокурения. Я сам видел, что некоторые при этом даже прослезились. Оратора сопровождали госпожа Депутат и госпожа Мэр. Госпожа Депутат была совершенно трезва, а что касается госпожи Мэр, то один из зевак шепотом сообщил мне, что она была очень недурна собой до того, как заболела оспой.
Смешавшись с толпой, я отправился в зал, где происходили выборы муниципалитета. Описать этот хаос я просто не берусь! Толпа была, очевидно, в равной мере распалена злобой, соперничеством, политикой, патриотизмом и пуншем. Заметив, что двое мужчин еле втащили в зал какого-то человека, я поначалу проникся состраданием к немощам несчастного, но вскоре убедился, что малый просто так пьян, что не стоит на ногах. Другой явился на выборы без посторонней помощи, но, хотя и не валился наземь, зато язык у него отнялся, и он не мог вымолвить ни слова. Третий, как ни был пьян, все же держался на ногах и даже ворочал языком, однако никак не мог ответить на вопрос, за кого он голосует, и кроме слов "табак и коньяк" от него так ничего и не добились. Словом, зал для выборов напоминал театр, где обнажены все страсти, или школу, где глупцы становятся еще глупее, а философы обретают мудрость.
Прощай!
Письмо CXIII
[Об одной чрезвычайно важной литературной полемике, ведущейся при
помощи эпиграмм.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Споры между людьми учеными здесь ведутся теперь гораздо лаконичнее, чем прежде. В свое время на фолиант отвечали фолиантом, а боец всю жизнь тратил на один-единственный поединок. Нынче же долгие споры не в моде: их решает эпиграмма или акростих {1}, а воин, подобно внезапно напавшему татарину, либо сразу одерживает победу, либо пускается в бегство.
Сейчас весь город занят весьма серьезным литературным диспутом. Ведется он с большим ожесточением и с надлежащей долей эпиграмматической остроты. Дело в том, что некоему сочинителю опротивели физиономии некоторых актеров и он выразил свое отвращение в стихах {2}. Комедианты в свой черед обрушились на него и стали всех уверять, что он бездарность, затем что пишет он ради хлеба насущного, а их физиономии, напротив, хороши. Тогда на помощь поэту пришел критик и стал утверждать, что стихи эти великолепны и остроумны и что сочинить их тот смог лишь с помощью друзей {3}. После этого друзья ополчились на критика и доказали, что стихи сочинены самим поэтом. Вот так они все вцепились друг другу в волосы: друзья - критику, критик - актерам, актеры - поэту, а тот, в свою очередь, актерам. Чем кончится эта свара и кто тут прав, сказать невозможно. Город следит за их борьбой, не присоединяясь ни к одной из сторон, подобно тому герою древней легенды, который наблюдал, как рожденные землей братья рубили друг друга и все пали в этой кровавой сече.
Примерно так же ведется и вышеупомянутый спор, только противники здесь отличаются от бойцов из легенды тем, что каждая новая рана придает им силу для ответного удара и хотя они как будто стараются друг друга погубить, на самом деле набивают себе цену и способствуют собственной известности. Ведь как рассуждает каждый из них: сегодня в газете появится мое имя, а завтра имя моего соперника. Публика, разумеется, станет о нас расспрашивать, и по крайней мере уличная чернь узнает про нас, хотя ничего достойного славы мы не совершили. Мне довелось читать о таком споре, случившемся здесь лет двадцать назад. Хильдебранд Джейкоб {4}, если мне не изменяет память, и Чарлз Джонсон {5} оба были поэты, и оба снискали себе немалую известность, ибо Джонсон написал одиннадцать пьес, поставленных с большим успехом, а Джейкоб, написавший только пять {6}, сколько же раз смиренно благодарил зрителей за незаслуженные рукоплескания. Вскоре они прониклись горячей любовью к таланту друг друга. Они писали, они горячились, и каждый требовал у публики похвал в адрес собрата по перу {7}. Джонсон уверял публику, что никто из ныне живущих поэтов не обладает легкостью и изяществом Джейкоба, а Джейкоб утверждал, что никто не способен изобразить страсть, как Джонсон. Их взаимные восхваления не были напрасны: город смотрел их пьесы, восторгался ими, читал их и, ничего в них не осуждая, благополучно забывал. Однако вскоре против этого могучего содружества выступил Тибальд {8}. Тибальд уверял, что в трагедиях одного встречаются погрешности, а в комедиях другого остроумие подменяется пустой болтовней. В ответ на это союзники набросились на него, точно тигры. Они отвергали упреки хулителя и выражали сомнение в его искренности. Долгое время образованные люди спорили о том, кто же из этой троицы наиболее велик - Джейкоб, Джонсон или Тибальд. Ведь все они успешно писали для театра, имена их упоминались чуть ли не в каждой газете, а сочинения имелись в любой кофейне. Но вот в самый разгар этой борьбы появился еще один, четвертый {9}, соперник и затмил всех троих вместе с их трагедиями, комедиями и прочим.
С того момента они стали мишенью для критики: не проходило буквально и дня, чтобы их не называли презренными писаками. Критики, бывшие врагами Драйдена и Попа, стали их врагами. И вот Джейкоб и Джонсон вместо того, чтобы исправить свои недостатки, объяснили нападки критики завистью. И поскольку Драйден и Поп тоже подвергались нападкам, наши сочинители почли себя равными Драйдену и Попу.
