Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи (книга 2)
Конечно, наперсник Клайва видел, как страдает душой его бедный друг, и сочувствовал ему в его естественных и неизбежных горестях. Кто не знает, что трудней всего переносить мелкие житейские неприятности. К примеру, вам предложили бы сто тысяч годового дохода, славу, признание соотечественников, самую прелестную и любимую женщину, словом, все, чего может пожелать душа, на одном лишь условии: что в ботинке вашем будет несколько острых камешков или - два гвоздика. И вот счастье и слава мигом исчезли бы в вашем ботинке, и все заботы вселенной свелись бы к этим гвоздям. Я попытался утишить его боль и гнев теми же философскими доводами, к каким обычно прибегают в подобных случаях, однако, мне думается, маленькие гвоздики по-прежнему терзали этого мученика.
Клайв продолжал свою грустную исповедь в течение всей нашей прогулки, пока мы не подошли к скромно обставленному домику, который мы с женой снимали тогда в Пимлико. Случилось так, что полковник с невесткой тоже посетили нас в этот день и застали виновного в гостиной моей супруги, куда проследовали, высадившись из роскошного ландо, в котором вы уже лицезрели миссис Клайв.
- Он не бывал у нас несколько месяцев! И вы тоже, Рози, и вы, полковник! Но мы проглотили обиду и ездили к вам обедать и еще сколько раз вас навещали, - пеняет им Лора.
Полковник сослался на занятость; Рози - на всякие светские обязанности, бесконечные визиты, и вообще у нее столько дел с той поры, как она стала бывать в обществе. Давеча она заехала за папочкой к Бэю, а тамошний швейцар сказал ему, что мистер Клайв с мистером Пенденнисом недавно вместе ушли из клуба.
- Клайв редко когда со мной катается, - жаловалась Рози, - все больше папочка ездит.
- У Рози такой роскошный выезд, мне просто как-то неловко, отговаривается Клайв.
- Не понимаю я нынешнюю молодежь. Ну отчего тебе должно быть неловко, Клайв, прокатиться с женою в коляске по Кругу? - замечает полковник.
- Да что это вы, папочка! - восклицает Рози. - Круг - это у вас в Калькутте, а мы здесь катаемся по Парку.
- В Барракпуре у нас тоже есть парк, душенька, - не сдается полковник.
- А грумов он называет саисами, Лора! Давеча говорит: надо, мол, одного саиса прогнать, пьяница он, а я никак в толк не возьму, про кого речь!
- Вот что, мистер Ньюком, отправляйтесь-ка теперь вы с Рози кататься по Кругу, а полковник пусть останется и поболтает со мной: мы с ним целую вечность не виделись.
Клайв тут же торжественно отбыл с супругой, а Лора представила глазам полковника когда-то подаренную им чудесную белую кашемировую шаль, в которую теперь была завернута преемница того маленького крепыша, чей крик и топот явственно доносился сверху.
- Мне бы очень хотелось, чтобы вы сопутствовали нам в нашей предвыборной поездке, Артур.
- В той, о которой вчера шла речь? Так вы от нее не отказались?
- Нет, я твердо решился ехать.
Тут Лоре послышался плач малютки, и она вышла из комнаты, метнув многозначительный взгляд на мужа, который уже успел обсудить с ней этот предмет и придерживался ее мнения.
Раз уж полковник коснулся этого вопроса, я рискнул осторожно высказать ему свои возражения. Мстительность, говорил я, недостойна такого благородного, искреннего, великодушного и честного всегда и во всем человека, как Томас Ньюком. Право же, у его племянника и без того дома скорбь и унижение. Не разумнее ли наказание Барнса предоставить времени, совести и высшему Судие правых и неправых? Ему лучше ведомы все причины и побуждения виновного, и он судит его своим судом. Ведь даже самые достойные из нас и себя-то не понимают, когда бывают во гневе, а тем более неспособны судить врага, возбудившего наше негодование. Собственную мелкую мстительность мы порой принимаем за возмущенную добродетель и справедливый протест против зла. Но полковник не внял тем призывам к снисхождению, которое мне поручила внушить ему одна добрая христианка.
- Предоставить наказание его совести?! - вскричал он со смехом. - Да она заговорит в этом подлеце, только если его привяжут к задку повозки и отстегают кнутом. Времени? Что вы! Этого мерзавца надо покарать - иначе он год от году будет становиться все хуже. Сдается мне, сэр, - и он глянул на меня из-под насупленных бровей, - что и вас испортило это общение со светом, где царят пороки, бездушие и суетность. Вы хотите жить в мире и с нами и с нашими врагами, Пенденнис. Это невозможно. Кто не с нами - тот наш противник. Я сильно опасаюсь, сэр, что вас настроили женщины, вы понимаете, кого я имею в виду! Не будем больше говорить об этом, ибо я не хочу, чтобы между моим сыном и другом его юности произошла ссора.
Лицо его горело; голос дрожал от волнения, а в его всегда добрых глазах читалось столько злобы, что мне стало больно; не потому, что его гнев и подозрения обрушились на меня, а потому, что мне, непредубежденному зрителю этой семейной распри, нет, скорее даже стороннику Томаса Ньюкома, его другу, было тяжело видеть, как потеряла себя эта добрая душа, как уступил злу этот хороший человек. И, дождавшись от собеседника не больше благодарности, чем выпадает на долю всякого, кто встревает в ссору между родными, неудачливый ходатай прекратил свои увещания.
Разумеется, у полковника и его сына имелись другие советчики, пекшиеся не о мире. Одним из них был Джордж Уорингтон; он стоял за смертельную битву с Барнсом Ньюкомом - нечего миндальничать с этим негодяем! Бичевать и травить Барнса было для него истинным наслаждением.
- Барнса надо наказать за несчастную судьбу его бедной жены, - говорил Джордж. - Это ею бесчеловечная жестокость, себялюбие и злобный нрав довели ее до беды и позора. - И мистер Уорингтон отправился в Ньюком и присутствовал на лекции, о которой шла речь в предыдущей главе. Боюсь, что он вел себя на лекции весьма неприлично, - смеялся в чувствительных местах и насмешливо комментировал возвышенные рассуждения уважаемого депутата от города Ньюкома. А два дня спустя в "Ньюком индепендент" появилась его критическая статья, проникнутая столь тонкой иронией, что половина читателей этой газеты приняла его сарказмы за дань уважения, а издевки за похвалы.
Клайв с отцом и их верный адъютант, Фредерик Бейхем, тоже присутствовали на публичной лекции сэра Барнса в Ньюкоме, Сперва по городу прошел слух, что полковник прибыл навестить своего милого друга и пенсионерку - старенькую миссис Мейсон, которой недолго осталось пользоваться его щедротами: она так стара, что с трудом узнает своего благодетеля. Только после сна или согретая солнышком и рюмкой доброго вина из посылок полковника, славная старушка признавала своего любимца. Правда, она временами путала отца с сыном. Одна особа, часто навещавшая ее теперь, поначалу решила, что бедняжка бредит, когда та стала рассказывать ей о приезде своего мальчика; но служанка Кассия подтвердила, что у них взаправду вчера были Клайв с отцом и сидели вот тут, как раз, где она.
- Барышня чуть было в обморок не упала, ажио вся помертвела, - доложила полковнику Ньюкому служанка и посредница миссис Мейсон, когда этот джентльмен вскоре по уходе Этель явился проведать свою старенькую няню. Ах вот как?! Что ж, очень жаль! И служанка засыпала его рассказами о доброте мисс Ньюком и ее благотворительных делах, о том, как эта барышня ходит по бедным и неустанно помогает престарелым, малым и недужным. И как же ей не повезло в любви: жених у нее был - маркиз молодой, еще богаче нашего принца де Монконтур из Розбери; да только все у них расстроилось из-за того несчастья в имении.
- Значит, много помогает бедным? Часто навещает друга своего дедушки? Так ведь это только ее долг, - отвечал рассказчице полковник Ньюком. Впрочем, он не почел нужным сообщить ей, что пять минут назад но пути к дому миссис Мейсон повстречал свою племянницу Этель.
Бедняжка, стараясь казаться спокойной (только что услышанная новость, конечно, взволновала ее), беседовала с лекарем мистером Хэррисом об одеялах, арроуруте, вине и лекарствах для неимущих и тут увидала своего дядюшку. Она сделала ему навстречу несколько шагов, назвала по имени, протянула руку, но полковник сурово глянул ей в лицо, снял шляпу, поклонился и проследовал дальше. Он не почел нужным упомянуть об этой встрече даже своему сыну Клайву; зато лекарь мистер Хэррис, разумеется, в тот же вечер рассказал об этом случае в клубе, где собралась после лекции целая толпа джентльменов: по обыкновению своему, коротая время за сигарой и выпивкой, они обсуждали выступление сэра Барнса Ньюкома.
Согласно обычаю, нашего почтенного депутата принял в комнате для заседаний попечительский совет ньюкомского Атенеума и во главе с председателем и вице-председателем препроводил на эстраду лекционного зала, перед которой по сему торжественному случаю собрались отцы города и видные горожане. Баронет явился во всем блеске: он прикатил из имения в карете четверней в сопровождении своей достойной матушки и красавицы сестры, мисс Этель, бывшей сейчас в его доме за хозяйку. С ними прибыла и его пятилетняя дочурка; почти все время, что шла лекция, она мирно дремала на коленях у тетки. При появлении Ньюкомов в зале, разумеется, поднялся шепот, не смолкавший, пока они не взошли на эстраду и не заняли своих мест в цветнике местных дам, которых сам баронет и его родственницы приветствовали сейчас с особливой любезностью. Приближались новые выборы в парламент, а в такой ответственный момент обитатели Ньюком-парка не жалели улыбок для своих сограждан. Итак, Барнс Ньюком поднялся на кафедру, раскланялся перед собравшимися в ответ на рукоплескания и приветствия, вытер лилейно-белым платком свои тонкие губы и пустился витийствовать о миссис Хименс и поэзии домашнего очага. Он, как все знают, негоциант и общественный деятель, и тем не менее сердце его принадлежит семье и нет для него большей радости, чем любовь его близких. Присутствие нынче в этом зале столь многочисленной публики - видных промышленников, просвещенных представителей "среднего класса, а также гордости и опоры нации - ремесленников города Ньюкома в окружении их жен и детей (грациозный поклон направо, в сторону шляпок) свидетельствует о том, что сердца их тоже доступны нежности и исполнены заботы о доме и что они, в свою очередь, умеют ценить женскую любовь, детскую непосредственность и сладость песни! Затем лектор подчеркнул различие между дамской и мужской поэзией и решительно высказался в пользу первой. Разве не первейший долг поэта, не священная его обязанность христианина - воспевать нежные чувства, украшать семейную обитель, увивать розами домашний очаг?! Примером тому служит биография миссис Хименс, которая родилась там-то и там-то, и, побуждаемая тем-то, впервые взялась за перо, и прочее, прочее. Действительно ли так говорил сэр Барнс Ньюком или нет, не знаю. Меня там не было, и я не читал газетных отчетов. Вполне возможно, что все вышеизложенное навеяно воспоминанием о пародийной лекции Уорингтона, прочитанной перед нами еще до публичного выступления баронета.
