Нил Гейман - Сошедшие с небес
Каннингем воображает себя на вечеринке, в ярко освещенной комнате красивого дома из стекла и красного дерева, высоко в холмах над Сан-Матео. Он стоит спиной к огромному сверкающему панорамному окну, с бокалом в руке, и заливается соловьем, доминируя над беседой, щедро делясь с восхищенными слушателями богатым запасом знаний об ангелах.
— Да, их триста миллионов, — говорит он, — и каждый отвечает за свое дело. У ангелов ведь нет свободной воли, понимаете. То есть, согласно церковной доктрине, они рождаются свободными, но уже в момент появления на свет оказываются перед выбором: встать на сторону Бога или против Него, и отменить этот выбор нельзя. То есть, выбрав раз, они остаются в том или ином лагере навеки. Да, и конечно, ангелы рождаются обрезанными. По крайней мере, ангелы Освящения и ангелы Славы точно, и, вероятно, семьдесят Богоносных ангелов тоже.
— Значит ли это, что все ангелы — мужчины? — спрашивает стройная темноволосая женщина.
— Строго говоря, они бестелесны и потому бесполы, — объясняет ей Каннингем. — Но дело в том, что религии, в которых распространена вера в ангелов, патриархальны, и потому ангелы в них наделяются мужскими чертами и изображаются чаще всего в облике мужчин. Однако некоторые из них, судя по всему, могут менять пол по желанию. Так сказано у Мильтона в «Потерянном рае»: «Духи, когда пожелают, пол могут взять любой, или оба; так неясна и несложна их чистейшая природа». Но есть и такие ангелы, которые изначально рассматриваются как существа женского рода. Такова, к примеру, Шекина, «невеста Господа», проявление Его славы, пребывающей в людях. Такова и София, ангел мудрости. И Лилит, первая супруга Адама, демон похоти…
— Так, значит, демоны тоже относятся к ангелам? — задает вопрос высокий мужчина профессорской внешности.
— Разумеется. Это те ангелы, которые выбрали сторону, противоположную божественной. Но они остаются ангелами, даже если мы, смертные, рассматриваем их природу как дьявольскую, или демоническую.
Он говорит и говорит. А они все слушают, как будто он и есть вестник господень. Он рассказывает об иерархиях ангелов — серафимы, херувимы, ангелы престола, господства, силы и власти, архангелах — а еще он говорит о разных списках семи главных ангелов, которые сильно расходятся во всем, кроме наличия в них Михаила, Гавриила и Рафаила, и о 90 000 ангелов разрушения и 300 ангелах света, вспоминает семерых ангелов с семью трубами из Книги Откровения, сообщает, какие именно ангелы управляют днями недели, а какие — часами дня и ночи, чудесные ангельские имена — Задкиель, Хашмаэль, Орфаниэль, Джехудиель, Фалег, Загзагель — потоком стекают с его уст. И нет этому конца. Час его славы настал. Он — источник тайных знаний. Потом маниакальное настроение проходит. Он один в своей комнате; его не окружают внимательные слушатели. И снова он решает пропустить вечеринку. Нет. Нет. Он пойдет. Он хочет видеть Джоанну.
Он подходит к машине и вызывает на сон грядущий двух последних ангелов: Левиафана и Бегемота. Бегемот — огромный ангел-гиппопотам, гигантский темный зверь, ангел хаоса. Левиафан, его товарищ, могучая китиха, восхитительная морская змея. Они танцуют перед ним на экране. Бегемот широко разевает свою непомерную пасть. Ротовое отверстие Левиафана в раскрытом виде выглядит еще внушительнее.
— Мы проголодались, — говорят они ему. — Когда будет пора есть? — Если верить раввинам, эти двое проглотят все проклятые души в конце времен. Каннингем бросает им пару электронных сардинок и отсылает прочь. Закрывая глаза, он вызывает перед своим внутренним взором Потеха, ангела забытья, и проваливается в черный сон без видений.
Утром, сидя за своим столом в офисе, он работает над стандартной программой избавления от глюков для спутников слежения третьего квадранта, когда на него вдруг нападает неконтролируемая дрожь. Такого с ним еще не бывало. Его ногти белеют, запястья деревенеют, пальцы трясутся. Ему становится холодно. Впечатление такое, как будто он не спал несколько ночей. В туалете он хватается обеими руками за край раковины и смотрит в зеркало на свое бледное лицо в бусинах пота. Кто-то подходит к нему сзади и спрашивает:
— Ты в порядке, Дэн?
— Ага. Так, тошнота что-то накатила.
— Беспорядочная жизнь посреди рабочей недели порядком утомляет, — замечает другой, проходя мимо. Социальные условности соблюдены: вопрос, ничего не значащий ответ, небольшая острота и прощай. Пусть бы его хоть удар тут хватил, они все равно разыграли бы то же самое, как по нотам. У Каннингема нет друзей в офисе. Он знает, что коллеги считают его эксцентриком, только неправильным, — не ушлым живчиком, как положено эксцентрику, а мрачноватым отшельником, — и от этого ему становится только хуже. Я могу разрушить весь мир, думает он. Я могу зайти в Большой Зал, постучать там секунд пятнадцать на клавиатуре, и уже через минуту завоет сирена воздушной тревоги, а еще через шесть с орбиты на нас посыплются бомбы. Я могу подать такой сигнал. Правда, могу. Хоть сейчас.
Тошнота накатывает на него волнами, и он вцепляется в край раковины и не отпускает его до тех пор, пока не проходит последний выворачивающий душу спазм. Тогда он умывает лицо и, успокоившись, возвращается к своему столу, где продолжает глядеть на маленькие зеленые символы на экране.
В тот вечер, продолжая подыскивать занятие для Базилевса, Каннингем обнаруживает, что думает о демонах, в особенности об одном, отсутствующем в классической демонологии — Демоне Максвелла, том, который, по заявлению физика Джеймса Кларка Максвелла, посылает быстродвижущиеся молекулы в одном направлении, а медленные — в другом, обеспечивая, таким образом, возможность сверхэффективного нагревания и заморозки. Может быть, и Базилевсу стоит приписать роль своеобразного фильтра На той неделе кое-кто из верховных ангелов жаловался на чрезмерную близость к ним некоторых падших внутри компьютера.
— Этот диск пованивает серой, мне это не нравится, — сказал Гавриил. Каннингем подумывает, не сделать ли ему Базилевса эдаким регулировщиком движения внутри программы: пусть себе сидит и помахивает жезлом — небесные в один сектор диска, падшие — в другой.
Идея кажется ему симпатичной секунд тридцать. Потом он замечает ее фундаментальную тривиальность. Для такой работы не нужен ангел: достаточно крошечной программки. Каннингем следует кантовскому категорическому императиву, переиначив его на свой лад: «Никогда не используй ангела вместо обычной программы». Он улыбается, возможно, впервые за всю неделю. Да ему и программка не нужна. Он и сам справится, достаточно отправить князей небесных в один файл, а демонов — в другой. Просто сначала никакой нужды в сегрегации ангелов не было, а то бы он давно это сделал. Но раз они жалуются…
Он принимается мастерить сортирующую программу для разделения файлов. Вообще-то это должно занять всего несколько минут, но он почему-то работает медленно, думает, как сквозь туман, то и дело отвлекается, и результат его нисколько не удовлетворяет. Одним щелчком мыши он удаляет всю проделанную работу. Придется Гавриилу еще потерпеть запах серы, думает он.
В голове позади глаз начинается тупая пульсирующая боль. Горло пересохло, губы запеклись. Базилевсу тоже придется подождать. Каннингем вызывает другого ангела, наугад, и вскоре оказывается лицом к лицу с невыразительным существом, чья кожа отливает металлическим блеском. Один из ранних, догадывается Каннингем.
— Я не помню твоего имени, — говорит он. — Кто ты?
— Я Анафаксетон.
— А твоя функция?
— Когда мое имя скажут вслух, я велю всем ангелам собрать все живое во вселенной и привести на судилище в Судный День.
— О, Господи, — говорит Каннингем. — Сегодня ты мне не нужен.
Он отсылает Анафаксетона прочь и обнаруживает на его месте темного ангела Апполиона, чешуйчатого, с драконьими кожистыми крыльями, медвежьими лапами, изрыгающего дым и огонь, держащего ключ от Бездны.
— Нет, — говорит Каннингем и вызывает Михаила, обнажившего меч над Иерусалимом, отсылает и его и остается наедине с ангелом, у которого 70 000 ног и 4000 крыльев, это Азраил, ангел смерти. — Нет, — говорит Каннингем снова. — Не ты. О, Господи! — Мстительная армия заполонила его компьютер. Мохнатые эскадроны крыльев, клювов и глаз маршируют по экрану. Он вздрагивает и закрывает систему на ночь. Господи, думает он. Господи, Господи, Господи. Целую ночь в его мозгу вспыхивают и лопаются солнца.
В пятницу его начальник, Нед Харрис, подходит к его столу какой-то особенно развязной походкой и спрашивает, не планирует ли он на ближайший выходной чего-нибудь интересненького. Каннингем пожимает плечами:
— В субботу иду на вечеринку, вот и все. А что?
— Да так, подумал, может, ты на рыбалку собираешься или что-нибудь в этом роде. Похоже, другого выходного с хорошей погодой уже не предвидится, сезон дождей настает, не так ли?
