Три страны света - Николай Алексеевич Некрасов
Она упала ему на грудь и зарыдала. Но рыдания ее были сладки и успокоительны: она ему верила, верила столько же, сколько сам он в ту минуту верил своим обетам и надеждам…
Сидя на полу бедной комнаты, где старый чемодан заменял им кресла, они плакали, пожимали друг другу руку, сквозь слезы улыбались друг другу. Наконец утихло их волнение, так внезапно вспыхнувшее и столь бурное. Тогда они стали спокойнее говорить о своем положении.
— В Петербурге мне нет счастья, — говорил Каютин. — Да в Петербурге я и не могу серьезно работать: много соблазна, — трудно оставить старые привычки, не видаться с знакомыми.
— Не забегать ко мне раз по пяти в день, — прибавила Полинька.
— Нет, Полинька, как можно! Ты мне не мешаешь работать, — быстро сказал Каютин и покраснел, вспомнив, как часто манкировал уроками, чтоб поскорей увидать свою Полиньку.
— В Петербурге тебе нельзя работать, а в провинции делать нечего, — сказала Полинька.
— Нечего! — воскликнул Каютин. — Как нечего? Напротив, там-то и работа нашему брату! Недаром говорят, — продолжал он с шутливой торжественностью, — что отечество наше велико и обильно! В разнообразной производительности наших лесов и гор, земель и необъятных рек скрываются неисчерпаемые источники богатств, неразработанные, нетронутые! Нужно только уменье да твердая, железная воля… Бывают же примеры и у нас, что человек, не имевший гроша, через десять — двадцать лет ворочает сотнями тысяч; а отчего? он отказывает себе во всем, отказывается от всего… обрекает себя на бессрочную разлуку с родным углом, с детьми, со всем дорогим его сердцу… С опасностью жизни переплывает он огромные пространства на плоту, на дрянной барке, мерзнет, мокнет, питается бог знает чем, и надежда выгодно сбыть дрова, получить гривну на рубль за доставку чужого хлеба подкрепляет и одушевляет его в долгом, скучном и опасном плавании. Только успел он вздохнуть спокойно, почувствовав под ногами твердую землю, как новый выгодный оборот увлекает его часто на совершенно противоположный конец нашего необъятного царства. И вот через несколько месяцев он уже мчится на оленях по унылой и однообразной тундре, покупает, выменивает у дикарей звериные шкуры, братается с ними… А через год ему, может быть, придется быть в Сибири… Там опять борьба, лишения, вечный страх и вечная, неумирающая надежда… Вот как куются денежки, Полинька! «Счастье» — говорим мы, когда такой человек, наконец, воротится к нам с миллионом. А многие без дальних справок просто пожалуют его в плуты… Не все наживаются плутнями, и решительно никто не наживался без долгого, упорного, самоотверженного труда… Но мы белоручки: мы ждем, чтоб деньги сами пришли к нам, упали с неба… о, тогда мы радехоньки!.. да притом все мы большие господа: если мы не служим, так нам давай по крайней мере занятие профессора, литератора, артиста… Звание артиста конек наш, — а купец, подрядчик, промышленник… нам обидно и подумать! Как будто быть деятельным купцом не почетнее и не полезнее, чем ничего не делающим гулякой, каков я, например… а, не правда ли, Полинька?
— Ну, ты еще будешь делать, — отвечала она. — Ведь ты год только как вышел из университета: когда же тебе…
— И еще надо взять в расчет, — начал Каютин, увлеченный своею мыслью, — что люди, пускающиеся у нас в такие отважные промыслы, все они без образования, даже часто без сведений, необходимых в том деле, которому они посвятили себя. Врожденный ум, инстинкт — скорее: железная настойчивость, постепенно приобретаемый опыт, русская сметливость да русское авось — вот единственные их руководители… Что же может сделать человек, у которого при доброй воле, трудолюбии, настойчивости и уме, разумеется, есть еще сведения?.. Я имею, — продолжал Каютин, одушевляясь более и более и начиная скорыми шагами ходить по комнате, — некоторые сведения в механике, в горном искусстве… водяные пути сообщения были всегда предметом особенных моих занятий…
— Поезжай в провинцию! — тихо и нерешительно сказала Полинька.
Каютин смешался. Будто ушат холодной воды вылили на него.
— Да, да… только как же, Полинька? ведь тогда нам нужно будет расстаться…
— И расстанемся.
— На несколько лет, — договорил он.
— Что ж делать!
— Нет, Полинька, нет… не говори! я не могу жить без тебя.
Полинька с упреком посмотрела на него.
— А твоя клятва? — сказала она. Каютин с минуту молчал.
— Я еду, еду! — наконец воскликнул он решительно. — Прости меня, Полинька, за минутное малодушие!.. Трудно мне будет расстаться с тобою… но так и быть… я еду, завтра же еду!.. Пусть не считают меня малодушным! пусть на меня не падает упрек, что я погубил наше счастье! Полинька! — заключил Каютин, вздрогнув и побледнев внезапно, — и у тебя слезы…
— Нет, — быстро сказала она, сделав над собою усилие и стараясь улыбнуться весело. — Мы будем писать…
— Да, каждую почту, — сказал он. — Руку, Полинька! жить и умереть друг для друга, что бы ни случилось. Не на день расстаемся мы, не к родным, не к друзьям, не на готовый хлеб еду… Бог знает, что ожидает, меня… Бог знает, что может случиться и с тобою… Ах, голубушка! сердце у меня, обливается кровью при мысли, что будет с тобою?.. Ведь без меня ты уж решительно одна здесь останешься…
— Да ведь и ты тоже один будешь.
— Один… один… Я дело другое: я мужчина…
— Ну, а я женщина, — шутя сказала Полинька.
— Клянусь же тебе, Полинька, что, куда бы ни занесла меня судьба, что бы ни случилось со мной, какие бы несчастия ни суждено мне вытерпеть, ни на минуту не расстанусь я с мыслью о тебе; она будет поддерживать меня в неудачах и несчастиях… и вся моя цель, мое постоянное желание будет поскорей воротиться к тебе… Верь мне, Полинька…
— Обещай только беречь себя для меня, и больше ничего не надо, — сказала Полинька.
— Да, да… я буду беречь себя… А ты, Полинька? как будешь жить ты… одна… работой… Тяжела такая жизнь.
— Жила же до сих пор, — сказала она.
