Теодор Фонтане - Сесиль. Стина (сборник)
Сент-Арно зааплодировал художнице, и даже Сесиль, которая в начале словесной дуэли не могла подавить легкого недомогания, осознала безобидную ненамеренность этой маленькой пикировки и безудержно развеселилась. Даже кисловатый кофе с безобразной молочной пенкой, именуемой по всему Гарцу сливками, не испортил ей хорошего настроения и разве что побудил ее, во избежание возможной тошноты, попросить содовой воды, что, разумеется, отнюдь не достигло цели, так как вода оказалась солоноватой.
– Если принцесса Конского копыта, – сказал полковник, – хотела восстановить свои силы после скачки, ей, надеюсь, удалось это лучше, чем нам. Однако же (и с этими словами он поклонился Розе) у нас есть перед нею одно преимущество – приятное знакомство, которое мы имели честь завязать.
– И которое, надеюсь, продолжится, – дружелюбно добавила Сесиль. – Можно ли надеяться, что мы завтра встретим вас за табльдотом?
– Завтра я намеревалась перебраться в Кведлинбург, сударыня, не хотелось бы нарушать свои планы. Но я была бы счастлива, присоединиться к вам сегодня пополудни и потом позже, может быть, на обратном пути.
Обратный путь был вскоре намечен, а именно по так называемому Желобу, откуда открывался вид на собственно скалу Конское копыто, то есть главную местную достопримечательность.
– Как твои нервы, выдержат? – спросил полковник. – Или лучше взять носилки? Дорога на Конское копыто еще ничего. Но дальше – с горки вниз. Там довольно крутой спуск, большая нагрузка для крестца и спины или, выражаясь по-научному, для вертебральной оси.
Бледное лицо красавицы залила краска смущения. Гордон ясно видел, что столь подробное обсуждение ее телесной слабости было для нее мучительным. Она не понимала, что нашло на Сент-Арно, ведь обычно он был очень деликатен.
– Только не носилки, Пьер, – сказала она, превозмогая себя. – Это для умирающих. А я, слава Богу, поправилась, и с каждым часом чувствую себя лучше, здесь такой благотворный воздух… Думаю, вам не стоит волноваться за меня.
И она с улыбкой обернулась к Гордону.
Итак, они двинулись в путь и сначала поднялись на Конское копыто, знаменитую смотровую площадку в горах, куда приходило множество народу, группами и в одиночку. Они стояли перед ларьком с напитками, болтали, смеялись и вызывали эхо. Многие держали в руках пивные кружки, а те, кто не доверял местной пивоварне – фляжки с коньяком. В том числе и оба берлинца. Заметив, что к ним приближаются Сент-Арно с художницей, а за ними Гордон с мадам, они с подчеркнутой любезностью отошли в сторону, но только для того, чтобы дать тем большую волю своей развязности.
– Погляди-ка на долговязую, – сказал Старший. – Впечатляет.
– Да. Немного плоскогруда, напоминает гладильную доску.
– А мне нравится.
– Не в моем вкусе. Впрочем, не станем же мы из-за этого ссориться. Chacun а son goût[34]. А теперь скажи-ка мне, ты какой фант выбираешь: затычку или вязальную спицу?
– Я за Берлин.
– Заметано.
И, весьма довольные вниманием публики к их возросшей веселости, они чокнулись коньячными фляжками.
Глава седьмая
Гордон подал Сесиль руку и так ловко повел ее вниз с горы, что страшный Желоб был преодолен не только без всяких трудностей, но даже с шутками и прибаутками, причем красавица не раз изумляла своего спутника шаловливыми замечаниями.
– Сент-Арно, если хотите знать, интересничает, когда по каждому поводу упоминает о моих нервах. Прямо как женщина. Но все равно, я его еще удивлю.
И в самом деле, по дороге в отель было условлено, что на следующий день они проводят художницу в Кведлинбург. Это предложение внесла сама Сесиль, и Сент-Арно его одобрил.
Да, нервнобольная женщина, не желавшая ничего слышать о своей болезни, а тем более, упоминать о ней при посторонних, в чем провинился Сент-Арно, держалась мужественно. Но едва она вошла в свой номер и сбросила шляпу, сказалась ее непомерная усталость, и Сесиль растянулась в одном из шезлонгов, нуждаясь не столько во сне, сколько в отдыхе.
Когда она поднялась, Сент-Арно спросил, не хочет ли она поужинать на большом балконе. Но Сесиль отказалась, пожелав остаться в номере, тем более что через четверть часа кельнер подал чай, предварительно придвинув стол к открытому окну, за которым высоко над вершинами гор сиял серп луны.
Некоторое время они сидели молча. Потом Сесиль сказала:
– Что это за прозвище, о котором сегодня пополудни упомянула эта барышня?
– Ты никогда не слышала о Розе Бонёр?
– Нет.
Сент-Арно усмехнулся.
– А это что-то такое, что нужно знать?
– Как считать. На мой вкус, дамам вообще не следует знать об этом. В любом случае, чем меньше они знают, тем лучше. Но так уж устроен свет, что требуется быть в курсе, и знать кое-что об этом предмете, хотя бы понаслышке.
– Ты знаешь…
– Я знаю все. И когда гляжу на тебя, вот как сейчас, то отношу себя к тем, кто может подарить себе… еще чашку чая, пожалуйста… радость видеть тебя. Ну, смейся, смейся, мне так нравится, когда ты смеешься. Впрочем, оставим эти глупые разговоры о знании. И все же, тебе стоило бы немного озаботиться такого рода вещами, прежде всего, больше видеть, больше читать.
– Я много читаю.
– Но не то, что следует. Я тут недавно заглянул в твой секретер и ахнул. Во-первых, желтый французский роман. Ну, это еще куда ни шло. Но рядом лежал какой-то Эренштрём: «Картина жизни, или сепаратистское движение в Уккермарке». Что это? Ведь это просто смешно, дешевая душеспасительная брошюрка. На этом далеко не уедешь. Не знаю, полезно ли такое чтение для твоей души, допустим, полезно, хотя я сильно сомневаюсь. Но что толку от Эренштрёма в светской жизни? Может быть, он прекрасный человек, может быть, даже искренний, и я охотно признаю за ним место на лоне Авраамовом[35], но для кругов, в которых мы вращаемся, или, по крайней мере, должны вращаться, для этих кругов, Эренштрём ничего не значит. А Роза Бонёр[36] значит весьма многое.
Она кивнула, покорно и рассеянно, как почти всегда, когда обсуждалось что-то, не имеющее прямого отношения лично к ней или ее склонностям. Поэтому она быстро переменила тему беседы.
– Конечно, конечно, так оно, наверное, и есть. Мадемуазель Роза, похоже, премилое создание и притом веселое. Может быть, она немного переигрывает. Но мужчины любят веселость, и господин фон Гордон ни за что не захочет стать исключением. Мне показалось, что его весьма заинтересовала эта разговорчивая барышня.
– Нет, мне, напротив, показалось, что он интересуется дамой, которая мало говорила и много молчала, по крайней мере, пока мы находились в горах, на Конском копыте. И я знаю кое-кого, кому тоже так показалось, и кто знает это еще лучше, чем я.
– Ты думаешь? – сказала Сесиль, чьи черты вдруг оживились, потому что она услышала то, что хотела услышать. – Который час? Я страшно устала. Но ты принеси еще одну подушку и плед, чтобы мы могли еще мгновение полюбоваться на горы и послушать журчание Боде. Ведь это Боде журчит?
– Конечно. Мы же проходили по долине Боде. Вся вода здесь – Боде.
– Да-да, помню. Видишь, какой месяц ясный. Значит, завтра будет прекрасная погода для прогулки. Господин фон Гордон превосходный проводник. Только слишком много рассуждает о вещах, которые не каждому интересны, о степных волках и степных коршунах и картинах неизвестных мастеров. Терпеть не могу разговоры о картинах.
– Ах, Сесиль, – рассмеялся Сент-Арно, – как ты себя выдаешь! Ты считаешь, он должен изображать из себя столпника или йога, как будто он все еще в Индии, и десять лет не произносить ни одного слова, кроме твоего имени. Забавно. Ты его ревнуешь. Ревнуешь – к кому?
И вот наступило завтра.
Ехать решили с утра или хотя бы до обеда, на этом настоял Гордон, и прежде чем пыхтящий паровоз миновал последние деревенские усадьбы и живописную рощу красных буков барона Бухешена на другом берегу реки, Сесиль, упершись ножками в сиденье напротив, заявила:
– Обсудим программу, господин фон Гордон. Хорошо бы управиться побыстрее. Не стоит смотреть слишком много, не правда ли, мадемуазель Роза?
Роза согласилась, скорее, из вежливости, чем по убеждению. Она, как и все берлинские барышни, страдала неутолимой жаждой знаний и готова была слушать и смотреть бесконечно. Впрочем, Гордон пообещал, что проявит милосердие. В Кведлинбурге, мол, всего четыре достопримечательности: ратуша, церковь, потом замок и, наконец, Брюль.
– Брюль? – удивилась Роза. – А Брюль-то зачем? Ведь это всего-навсего улица, где торгуют мехами. По крайней мере, в Лейпциге.
– Но не в Кведлинбурге, милостивая государыня. Кведлинбургский Брюль намного элегантней, если хотите, это Тиргартен или Булонский лес с прекрасными деревьями и всевозможными статуями и строениями. Там есть чугунный памятник знаменитому географу Карлу Риттеру и ротонда в честь Клопштока, с его бюстом.
