Уильям Теккерей - История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим
Миссис Тэшер, жена пастора, стояла подле миледи. Она была камеристкой ее милости еще при жизни старого лорда и, будучи душой предана этому занятию, охотно вернулась к нему, когда виконтесса Каслвуд вновь поселилась в отчем доме.
- Позвольте представить вашей милости вашего родича и нового пажа, мистера Генри Эсмонда, - сказал мистер Холт, низко кланяясь с шутливым смирением. - Поклонитесь хорошенько миледи, сударь; а теперь еще один поклон, хоть и не такой глубокий, госпоже Тэшер, прекрасной священнослужительнице Каслвуда.
- Где я прожила всю свою жизнь и надеюсь также умереть, сэр, подхватила госпожа Тэшер, метнув пытливый взгляд на маленького Гарри и затем на миледи.
На эту последнюю было устремлено все внимание мальчика. Он не мог отвести от нее широко раскрытых глаз. Ни одно зрелище после ярмарочной императрицы не внушало ему подобного благоговейного ужаса.
- Нравлюсь я вам, мой маленький паж? - спросила миледи.
- Если нет, то на него очень трудно угодить! - воскликнула госпожа Тэшер.
- Молчите, Мария, вы глупы, - сказала леди Каслвуд.
- Я, сударыня, уж кого люблю, так люблю, и хоть умру, а буду стоять на своем.
- Je meurs ou je m'attache {Я умру с тем, к кому привязался (франц.).}, - сказал мистер Холт с вежливой усмешкой. - Так говорит плющ на картинке, обвившийся вокруг дуба, - ласковый паразит.
- Это кто же кого поразит, сэр? - вскричала миссис Тэшер.
- Тсс, Тэшер, вечно вы бранитесь с патером Холтом! - воскликнула миледи. - Подойди и поцелуй мне руку, дитя мое. - И дуб протянул свою ветку маленькому Гарри Эсмонду, который взял и послушно поцеловал костлявую старческую руку, на узловатых пальцах которой сверкала сотня колец.
- Не один молодой красавчик был бы счастлив поцеловать эту руку! воскликнула миссис Тэшер; и миледи закричала:
- Да полно тебе, глупая Тэшер! - ударила ее своим большим веером, после чего Тэшер кинулась целовать ее руку, Фурия вскочила и яростно залаяла на Тэшер, а патер Холт лукавым, проницательным взглядом созерцал всю эту забавную сцену.
Должно быть, благоговейный ужас, отразившийся на лице мальчика, пришелся по нраву леди, к которой была обращена эта нехитрая лесть; ибо после того как он опустился на одно колено (как было в обычае того времени и как ему наказывал патер Холт) и выполнил долг вежливости, она сказала:
- Паж Эсмонд, мой лакей расскажет вам, как должно прислуживать милорду и мне, а наш добрый патер Холт научит вас поведению, достойному джентльмена, носящего наше имя. Повинуйтесь ему во всем, и будем уповать, что вы вырастете столь же ученым и добрым, как ваш наставник.
Миледи, по всей видимости, питала величайшее почтение к мистеру Холту и боялась его больше всего на свете. Когда она гневалась, довольно было одного слова или взгляда мистера Холта, чтобы вернуть ей спокойствие; в самом деле, он обладал могучим даром подчинять своей воле всех, кто соприкасался с ним; и его новый ученик всей душой привязался к почтенному патеру и едва ли не с первой минуты стал его добровольным рабом.
Возвращаясь после представления госпоже, он вложил свою ручонку в руку патера и с детским простодушием засыпал его вопросами.
- Кто эта женщина? - спрашивал он. - Она толстая и круглая; она красивее миледи Каслвуд.
- Это госпожа Тэшер, жена каслвудского пастора. У нее есть сын, ровесник тебе, но выше тебя ростом.
- Почему она так любит целовать руку миледи? Ее совсем неприятно целовать.
- У каждого свой вкус, малыш. Госпожа Тэшер привязана к миледи, она была ее камеристкой еще до ее замужества, при жизни старого лорда. Она вышла замуж за капеллана, доктора Тэшера. Англиканские священники часто женятся на камеристках.
- Но вы ведь не женитесь на здешней француженке, правда? Я видел, как она пересмеивалась с Блэзом в кладовой.
- Я принадлежу к церкви, которая старше и достойнее англиканской, сказал мистер Холт (прикоснувшись к своему лбу, груди и плечам движением, смысл которого был тогда Эсмонду непонятен). - Служители нашей церкви живут в безбрачии. Позднее ты научишься понимать все это.
- Но ведь главою вашей церкви был святой Петр? Я слышал об этом в Илинге, от доктора Рэббитса.
Патер сказал:
- Да, это так.
- А святой Петр был женат, - еще в прошлое воскресенье нам рассказывали, как мать его жены лежала в горячке. - В ответ на что патер снова засмеялся и сказал, что и это Гарри поймет позднее, и, заговорив о другом, взял Гарри Эсмонда за руку и повел его осматривать большой старый дом, где ему предстояло жить.
Дом стоял на высоком зеленом холме, а позади была роща, полная грачиных гнезд, и птицы по утрам и вечерам, возвращаясь домой, оглашали ее громким гомоном. У подножья холма протекала река, через которую был перекинут горбатый мост; а за ней расстилалась веселая зеленая долина, где лежала - да и поныне лежит - деревня Каслвуд, с церковью посредине, пасторским домиком подле самой церкви, кузницей и таверной под вывеской "Три Замка", красовавшейся тут же на вязе. Навстречу встающему солнцу протянулась дорога на Лондон, а на запад уходили холмы и горы, за которыми не раз перед взором Гарри Эсмонда садилось то самое солнце, что теперь светит ему по другую сторону океана, за много тысяч миль пути - в новом Каслвуде, у другой реки, где, как на новой родине скитальца Энея, все носит милые сердцу имена страны его детства.
Каслвудский замок был построен в два крыла, из которых лишь одно, примыкавшее ко двору с фонтаном, было теперь обитаемо, другое же оставалось разрушенным со времени кромвелевских битв. Во двор с фонтаном выходила сохранившаяся в целости большая зала, кухня, расположенная неподалеку, и кладовые. Ряд жилых комнат, обращенных на север, сообщался с небольшой капеллой в восточной части и строениями, которые тянулись от последней по направлению к главным воротам, а также с залой, обращенной на запад и выходившей в ныне заброшенный второй двор. Это крыло было более пышным из двух, покуда пушки протектора не снесли часть внешней стены, перед тем как замок был взят приступом. Осаждающие вступили в замок со стороны часовой башни и перебили весь гарнизон вместе с его начальником Фрэнсисом Эсмондом, братом милорда.
Реставрация не принесла лорду Каслвуду достаточно денег, чтоб он мог реставрировать разрушенную часть своего дома, в которой помещались малые гостиные, а над ними длинная музыкальная зала; но в цветнике под окнами последней теперь снова росли вытоптанные сапогами круглоголовых цветы, ибо он был восстановлен без больших издержек одними лишь заботами обеих леди, наследовавших второму виконту во владении замком. Вокруг цветника шла невысокая ограда, и калитка в ней вела к лесистому холму, и поныне носящему название батареи Кромвеля.
От лакея миледи юный Гарри Эсмонд узнал свои обязанности, которые не заключали в себе ничего трудного: служить виконтессе в качестве пажа по обычаю того времени, стоять за ее стулом, подавать ей после трапезы душистую воду в серебряной чашке, сидеть на ступеньках ее кареты при парадных выездах и в приемные дни докладывать о прибывших гостях. Последние большей частью были из католиков-дворян, которых много шило в городе и окрестных деревнях и которые нередко наезжали в Каслвуд оказать честь гостеприимству хозяев. На второй год пребывания там милорда и миледи число их друзей особенно увеличилось. В замке редкий день не бывало гостей, и любопытно было наблюдать, сколь различно вели себя в обществе патер Холт, духовник семьи, и доктор Тзшер, викарий прихода, - мистер Холт со знатнейшими держался как равный и даже словно повелевал ими, тогда как бедный доктор Тэшер, чье трудное положение еще усугублялось тем, что некогда он был капелланом замка и до сих пор оставался им для протестантской прислуги, казался скорее лакеем, чем равным, и после первого блюда всегда уходил домой.
Бывали у патера Холта и личные посетители, и Генри Эсмонд очень скоро научился распознавать в них духовных лиц одной с патером веры, какова бы ни была их одежда (а они являлись в самых различных). Они подолгу сидели с патером запершись и часто приезжали и уезжали, не отдав долг вежливости милорду и миледи, - вернее сказать, миледи и милорду, ибо его милость значил в собственном доме немногим более пешки и всецело был в подчинении у своей властолюбивой супруги. Немного охоты, немного верховой езды, изрядная доля сна и долгие часы за едой и картами - вот и все, в чем изо дня в день проходила жизнь милорда. Когда на второй год в замке начались сборища, нередко происходившие при запертых дверях, паж находил потом на столе перед креслом своего господина листок бумаги, покрытый рисунками, изображавшими собак и лошадей, и, как говорили, милорду великих трудов стоило удержаться, чтоб не заснуть во время этих совещаний, которыми руководила виконтесса, он же был при ней лишь чем-то вроде секретаря.
В непродолжительном времени сборища эти стали доставлять так много забот мистеру Холту, что он несколько забросил воспитание мальчика, который так радостно вверился попечениям доброго патера. Первое время они много и часто читали вместе и по-французски и по-латыни, причем патер никогда не упускал случая раскрыть перед учеником преимущества своей религии, однако же ничего ему не навязывал силой и проявлял доброту и деликатность, изумлявшую и трогавшую мальчика, на которого куда легче было воздействовать подобными средствами, нежели строгостью и проявлением власти. Но больше всего любил он во время наших прогулок рассказывать Гарри о величии своего ордена, о его мучениках и героях, о том, как члены его обращают в святую веру миллионы язычников, скитаются в пустынях, стойко переносят пытки, главенствуют при дворах и в государственных советах или смело идут на казнь по приказу королей, так что Гарри Эсмонд стал почитать принадлежность к ордену иезуитов величайшим благом жизни и пределом честолюбивых стремлений, благороднейшим поприщем земным и верным залогом награды на небесах и с нетерпением ожидал не только своего вступления в лоно единой церкви и первого причастия, но и того дня, когда ему позволено будет стать в ряды этого удивительного братства, рассеянного по всему свету и насчитывающего среди своих членов самых мудрых, самых отважных, самых высокородных и притом красноречивейших из людей. Натер Холт наказал ему держать в тайне эти надежды и хранить их, как драгоценное сокровище, которого он лишится, если оно будет обнаружено; и, гордый оказанным ему доверием, мальчик все нежнее привязывался к учителю, приобщившему его к столь великой и удивительной тайне. А когда приехал на каникулы Том Тэшер, его маленький сосед, и рассказал, что и он готовится стать священником англиканской церкви и получит стипендию (так он называл это), сначала в школе, а потом и в колледже, а потом станет действительным членом колледжа и получит богатый приход, - великих усилий стоило юному Генри Эсмонду удержаться и не воскликнуть приятелю в ответ: "Церковь! Священники! Богатый приход! Бедный мой Томми, и это, по-твоему, церковь и священники? Что значит богатый приход в сравнении с сотней тысяч язычников, обращенных одной проповедью? Что значит стипендия в колледже святой Троицы перед мученическим венцом, с которым встретят тебя ангелы, после того как тебе отсекут голову? Может твой школьный учитель переплыть Темзу на своем плаще? Есть в твоей церкви статуи, которые истекают кровью, говорят, ходят и плачут? А вот в церкви моего дорогого патера Холта подобные чудеса совершаются каждый день. Томми, дружок, знаешь ли ты, что милорду Каслвуду являлся святой Филипп и повелел ему обратиться в лоно единой истинной церкви? Вам святые никогда не являются". Но Гарри Эсмонд, верный своему слову, скрывал эти сокровища веры от Томаса Тэшера и лишь облегчал свою душу, чистосердечно выкладывая их перед патером Холтом, который гладил его по голове, улыбался своей непроницаемой улыбкой и говорил ему, что он поступает правильно, размышляя об этих великих истинах, но без спросу ни с кем не делясь своими мыслями.
