Константин Федин - Трансвааль
Он снова внезапно привскочил, протянул ладонь и грозно крикнул:
— Время — дорог, по рукам!
Кто-то усмешливо спросил:
— А почем же платить станешь?
— Фунт против пуд! — быстро сказал Сваакер. — Каждый пуд камень — каждый фунт хлеб!
Испитой, желтый парень бестолково взмахнул руками:
— Бреши! Развесили уши-то, он налопочет, только слухай! Обманщик!..
Вильям Сваакер рванулся к парню, схватил его за плечо.
— Как тебя зовут?
Он сверлил парня напряженно мигающим здоровым глазом.
— Аким, — сказал парень, недовольно подбирая плечо.
— Вот тебя зовут Аким, так запоминай мой слово. Сваакер никогда не обманул. У Сваакер стальной слово. Все будут привозить кремешок, Вильям Сваакер будет платить. А ты, Аким, пустой голом, я не буду тебя знать!
Он прыгнул на крыльцо, оттуда раскланялся п исчез за дверью.
Весть, что Сваакер покупает позами камни, мгновенно облетела округу. Но никто не решался сделать почин, повезти первый воз на мельницу, чтобы навсегда стать посмешищем деревни. Больной, озлобленный Аким вышучивал посулы Сваакера, издевался над доверчивыми мужиками.
Но дня три спустя захудалый мужичонка с хутора, чуть забрезжило, покатил сторонкой в иоле, собрал на меже возок камня и заявился на Трансвааль.
Сваакер подошел к возу, пощупал камни, прищурился на возок, спросил:
— Почем?
Мужичонку ударило в пот, он утерся рукавом, испуганно пролепетал:
— Да ведь как твоя милость сказывал…
— Ну, хорошо, — сказал Сваакер, отступая па два шага и примериваясь к возку глазом. — Пудов двадцать есть?
— Да двадцать должно быть, — согласился мужичок, — хоша не вешамши трудно, ну, а не мене как двадцать!..
— Мешок есть?
— Мешочек захватил, пожалуйте, — ответил мужичок и торопливо выдернул из-за пояса закорузлую тряпицу.
— Веди свой рысак, я буду показать, где валить кремешок!..
Камни были ссыпаны за мельницей, над обрывом буковища. И, ничуть не медля, с деловитым спокойствием Вильям Сваакер повел мужика в амбар, зачерпнул из закрома зерна, прикинул полпуда на весах и, словно в лавке, закрутив мешок узлом, подал его мужику.
Тут только мужик поверил в серьезность дела, сразу проникся почтением к себе, стал медлительным и важным.
— Еще привезти ж тебе камню-то? — спросил он и добавил, помолчав: — Камень стоящий!..
Он пошел из амбара солидно, не спеша обернул лошадь, медленно тронул. Но едва скатился с моста и въехал на плотину, стегнул вожжами по ногам лошади, по крупу, животу, раз, другой, третий, пока кобыленка не понеслась вскачь. Правил он в поле, на межу, за кремешками…
С этого дня, не переставая, росла за мельницей, над буковищем куча камня, и по утрам на Трансвааль со всех концов ползли тарахтевшие кремневиком телеги…
Вслед за историей с кремешками, озадачившей и странно приободрившей мужиков, Вильям Сваакер поразил всех новой неожиданностью. Он прогнал своего тестя.
В том, как приват-доцент Бурмакин покинул Трансвааль, было что-то похожее на уход с мельницы первой жены Сваакера: вышло все тихо, незаметно, как будто сам Бурмакин, отдохнув в деревне, решил поехать в Москву.
Перед отъездом Иван Саввич, боясь растрогаться, произнес речь о долге гражданина и ученого, объявил, что задумал новый труд, выполнить который без библиотек, без университета невозможно. Он утаил внушительный разговор с зятем, не в меру бодрился, опасливо покашиваясь на Сваакера. Но он заслужил полное одобрение. Вильям Сваакер, уложив на воз мешки, корзинки, чемоданы, отвел приват-доцента в сторонку.
— Мерси, мой дорогой тесть и папаша, вы — великолепный герой! Но я хотел, чтобы вы еще один раз понимал меня. Трансвааль будет большой дело, тогда наш родной мужицкий власть будет говорить: зачем на мельнице поживает помещик Бурмакин? Это — буржуй, который нанимал для себя Сваакер, чтобы попрятаться на него, его надо выгонять и Трансвааль делать народный достояний!
— Понимаю, да, понимаю, — бормотал Иван Саввич, торопясь к повозке.
— Я буду присылать вам, дорогой папаша, немного мука, немного сала и крупа, и вы будете как-нибудь прекрасно жить в наш революционный столица и писать ваш большой ученый сочиненье!
Кучер впрыгнул на грядку телеги, Иван Саввич замигал, в отчаянье махнул рукою, выжал из себя, заикаясь:
— Аня!.. Анечка!.. Надюша!..
Вильям Сваакер воззрился в небо и торжественно обещал:
— Клянусь, я буду сохранять ваша родная жена и моя родная жена Надежда Ивановна!
Он быстро, как в торопливой молитве, зашептал что-то мягкими, отвислыми губами.
Повозка дернулась, Иван Саввич закрыл лицо. Анна Павловна уткнулась дочери в грудь…
Необычное, продолжительное затишье в жизни Вильяма Сваакера сменилось бурной деятельностью. Он точно спохватился, работа его вдруг пошла скачками во всевозможных направлениях, он вспомнил даже о своей общественной миссии.
На новом наборе рекрутов перед сельским сходом вновь вырастает его величественная, громадная фигура, засверкав металлом лысины, холодным блеском глаз, звеня переливами фальцета.
— Вы можете говорить, что Вильям Сваакер обманул вас один раз в жизни? — вопрошает он безмолвный, захолодалый сход. — Нет! И теперь Впльям Сваакер давал свой честный слово, что этот война — самый последний война и мы доживал скоро до полный мир и до полный счастье! Мы должен давать только еще одни раз солдат и не должен попрятывать наш сыновья в лес, чтобы они становился зеленый. Мы должен побеждать Польша, и потом будет лучший счастье для весь наш несчастный, бедный, хороший народ!
Вильям Сваакер снижает голос, пригибается, медленно, бесшумно близится к мужикам и, шипя, точно заклиная змею, размеренно шепчет:
— Вы знает, кто стоял за спина Польши, когда он пошел против Росси»? За спина стоял ан-глп-чан! Ап-гли-чан! Это — ужасный враг человеческий счастья — ан-гли-чан!
Сваакер распрямляется, входит в гущу толпы, осматривает ее, как вожак, грозно приказывает:
— Русский народ делал революций не для англичан! Мы не должен позволять англичан брать наша земля, иаш дети, наша жена! Вильям Сваакер знает, кто такой англичан! Вильям Сваакер — бур. Он жил с его отец, тоже Вильям, тоже Сваакер, в его прекрасный родина, в теплый страна Трансвааль, в далекой Африка.
Сваакер приостанавливается, его голос вздрагивает на последнем слове, воспоминания тронули его, он говорит с нежной грустью:
— В теплой страна Трансвааль мой бедный родной народ бур честно работал и делал счастливый жизнь, и еще думал о наш господь бог, учил маленький дети бибель и сам всегда читал этот святой книга. Тогда приходил англичан…
Сваакер наливается темной кровью, стеклянный глаз его как будто белеет, он долго не может выговорить ни слова. Потом вдруг мнет кулаками воздух, хватает невидимого врага, душит его, хрипло приговаривая:
— Начинал вот так, и потом — так и еще — так, вся наш бедный народ! И потом хватал жена и дети, сажал в лагерь и там — так, так! — раздавливал его башмак всё, всё! Потом брал ваш бедный Сваакер за шея, и запирал его в тюрьма, и давал вот такой крошечка сухой хлеб и один капля совсем горькой вода в день. Тогда Сваакер подумал, что приходил конец, читал бибель и подождал смерть. Но бог не дал Сваакер смерть, давал один болезнь, и Сваакер потерял там все собственный зуб! Вот!
Он с хрустом вынимает изо рта челюсти, они влажно поблескивают желтизною мастиковых кубиков и золотом пружинок. Но Сваакер не успевает показать челюстей мужикам — Аким кричит на весь сход:
— Этот рас-ска-жет! То говорил, что его немец прикладом потчевал, а нынче, слышь, англичанин!
Сваакер вставляет челюсть в рот, щелкает языком, присасывая зубы к дёснам, расталкивает толпу, идет к Акиму.
— Это ты? Я тебя знал! Я говорил про зуб? А? Я говорил про глаз! Немец выбивал Сваакер глаз, англичан отнимал зуб!
Но Аким уже не может удержаться, трясет кулаком над головами мужиков, вопит:
— Тебе легко уговаривать, тебе последнего не отдавать, у тебя пузо-то — во-о!
Тогда весь сход становится на дыбы, и сквозь стон чуть слышны голосистые выкрики:
— Последнего коня отымают!
— У тебя сынов нету, ты можешь!
— Небось бурмакинского жеребца зажилил!
Сваакер смиренно наклоняет голову, ждет, пока улягутся крики. Его покорность гасит мужичий гнев, тт тихое причитанье Сваакера понемногу вкрадывается к шум.
— Бедный Сваакер! У него никогда не был сын! Он так хотел иметь один сын! Но для война каждый должен носить жертва! Сваакер хочет отдавать для война прекрасный лошадь, который он кормил, и почистил, и так любил, как родной сын!
— Айда на мельницу, давай коня! — яростно кричат мужики. — Айда!..
Минуту спустя Сваакер, облепленный мужиками, едва поспевавшими за ним, шествовал по деревенской улице. Следом за гудящей толпой мчались ребята, забегая вперед, пугливо и озорно тараща глазенки на выступавшего с военной решимостью громоздкого человека.
