Роза в цвету - Луиза Мэй Олкотт
– Дайте мне довести дело до конца. Тогда я вернусь домой – там и поговорим.
Вот все и дожидались возвращения поэта, но тут произошло событие, которое произвело в семействе куда больший переполох, чем если бы все двоюродные разом взялись сочинять стихи.
Доктор Алек стал проявлять признаки крайнего нетерпения и внезапно объявил, что намерен ехать в Л. – проследить за молодежью, ибо Фиби стремительно завоевывала всеобщее признание своим исполнением сладкозвучных старинных баллад – она пела их так прекрасно, что трогала не только уши, но и сердца, и ее виды на будущее улучшались с каждым месяцем.
– Поедешь со мной, Роза? Вот будет сюрприз для этой честолюбивой парочки – а они приобретают славу с такой стремительностью, что скоро забудут о своих друзьях-домоседах, если не напомнить им о нашем существовании, – заметил дядя одним непогожим мартовским утром, предложив Розе его сопровождать.
– Нет, дядя, я лучше останусь с бабушкой. Это единственное, на что я способна, а в кругу всех этих выдающихся людей окажусь лишь досадной помехой, – ответила Роза, подрезая растения, которые цвели на окне кабинета.
– Ты думаешь, Фиби и Мак будут не рады тебя видеть? – спросил дядя, откладывая письмо, в котором Мак восторженно излагал подробности недавнего концерта – Фиби на нем превзошла саму себя.
– Будут, но они ведь очень заняты… – начала было Роза, уже сожалея, что не придержала язык.
– Так в чем же дело? – настаивал дядя Алек.
Роза помолчала и размашистым движением ножниц обезглавила две герани – ей, похоже, нужно было на чем-то выместить накопившуюся досаду. Вылилась досада и в словах, потому что дальше Роза против своей воли воскликнула:
– На самом деле я просто им обоим завидую!
– Господи, твоя воля! Это еще почему? – изумился доктор.
Роза положила ножницы, опустила на пол лейку, встала перед дядей, нервно стиснув руки, и заговорила – так она говорила в детстве, признаваясь в очередном проступке:
– Дядя, я должна тебе сказать, что в последнее время вообще стала завистливой, брюзгливой и дурной. Нет, подожди, на утешай меня – ты понятия не имеешь, как мало я этого заслуживаю. Лучше побрани как следует, чтобы я поняла, как плохо поступаю.
– Побраню, конечно, понять бы за что. Рассказывай, душа моя, должен же я осознать глубину твоего падения, ибо, если ты начала завидовать Маку и Фиби, я уже ко всему готов, – сказал доктор Алек, откидываясь на спинку кресла с таким видом, будто теперь его уже ничем не удивишь.
– Я понимаю, что в целом, конечно, не мне кому-то завидовать. Но дело в том, что я тоже хочу совершить что-то из ряда вон выходящее. Вот только я не умею писать стихи и петь, как птица, но и мне хочется получить свою долю славы. Вот я и думаю: может, мне писать картины, я уже даже попробовала, но умею только копировать, мне самой не придумать ничего красивого, это меня расхолаживает, а других способностей у меня нет. Как тебе кажется – найдется у меня хоть какое-то дарование, которое можно развить и тоже добиться успеха? – спросила Роза с такой надеждой, что у дяди мелькнула мысль: никогда он не простит тех фей, что отвечают за раздачу подарков в колыбели, за то, что они не подарили никаких талантов его девочке. Однако, взглянув в милое и открытое лицо племянницы, он тут же вспомнил, что в целом добрые эльфы отнеслись к ней с большой щедростью, и бодро ответил:
– Конечно есть: ты наделена одним из лучших и благороднейших даров, какие могут достаться женщине. Музыка и поэзия – вещи прелестные, так что меня не удивляет, что тебя к ним тянет, как не удивляет и то, что тебя манит связанная с ними слава. Я сам когда-то пережил то же самое, сам спрашивал небеса, почему к одним людям они щедрее, чем к другим, так что не стыдись мне про все это рассказывать.
– Я знаю, что должна быть довольна своей судьбой, но у меня не получается. Я живу в покое, но такой тихой и бессобытийной жизнью, что мне это начинает докучать, мне хочется на простор, как и другим, хочется совершить что-то – или по крайней мере попробовать. Я рада, что ты не коришь меня за это, и очень хочется определить, какие у меня есть дарования, – сказала Роза, явно слегка воспрянув духом.
– Твое дарование – искусство жить для других с теплотой и терпением, чтобы мы радовались тебе, как радуемся солнечному свету, но часто забываем поблагодарить за этот дар.
– Спасибо тебе на добром слове, но я бы все равно не отказалась и от развлечений, и от славы. – Вид у Розы был далеко не такой благодарный, как следовало бы.
– Понятное дело, душа моя, вот только и развлечения, и слава недолговечны, а память о том, кто по-настоящему помогает людям, продолжает жить и после того, как стихи забудутся, а музыка смолкнет. Поверишь в это? Утешишься?
– Но я делаю очень мало: никто не видит и не ценит моих усилий, да мне и самой кажется, что толку от них не много, – вздохнула Роза, вспоминая долгую тоскливую зиму, заполненную трудами, которые, по ее собственному мнению, почти ничем не увенчались.
– Присядь, давай посмотрим, действительно ли ты делаешь очень мало, и перечислим тех, кто этого не ценит. – Дядя Алек привлек ее к себе на колени и продолжил, загибая пальчики на нежной ладошке, лежавшей в его руке: – Во-первых, пожилая больная бабушка, которая постоянно радуется терпеливой жизнерадостной заботе со стороны этой никому не нужной внучки. Во-вторых, брюзгливый дядюшка, для которого она читает, ведет переписку, исполняет поручения и шьет – да столь охотно, что без нее он бы просто не выжил. В-третьих, всевозможные родственники, которым она оказывает самую разную помощь. В-четвертых, один милый друг, которого
