Фрэнк Йерби - Изгнанник из Спарты
шее, и лечившее его душу, и он, так и не найдя слов, способных выразить все то, что он сейчас чувствовал, просто раскрыл ей свои объятия.
И тогда, ни секунды не колеблясь, вприпрыжку, как испуганный ребенок, Клеотера вся в слезах бросилась ему на шею.
Он крепко прижал ее к себе и долго стоял, содрогаясь от дикой ярости, охватившей его, вдыхая горячий животный запах крови, исходивший от ее одежды, которая прилипла к многочисленным ранам, оставленным безжалостной плетью Орхомена, а она, уткнувшись в его хитон, орошала его слезами.
- Клео, - простонал он,
Она подняла свое покрытое ссадинами лицо, и все, что он собирался сказать, напрочь вылетело у него из головы. Он уже ничего не видел; его взгляд, его дыхание, его жизнь - все замерло в глубоком оцепенении, и она, увидев, распознав это, сжалилась над ним и прекратила его мучения.
Она приподнялась на цыпочки и прижалась губами к его губам; и кровь, как стая голодных львов, огромными прыжками помчалась по его жилам, возвращая ему жизнь, чувства, силу и - как ни странно - даже волю.
- Клео, - произнес он, - что же...
- ...нам теперь делать? - подхватила она. Она произнесла "нам" просто и естественно, как нечто само собой разумеющееся. Неразрывные узы, связавшие их, воспринимались ею как данность. И никакие слова не могли ни освятить, ни осквернить их.
Но его измученная душа, одержимая тем, что Сократ как-то назвал страстью к самоистязанию, не могла воспринять все это так просто. Он не мог оставить в покое то, что уже было хорошо само по себе. Ему обязательно нужно было начать копаться в себе, обрушить на ее беззащитную голову град унылых вопросов и очень логичных возражений, пока она наконец не прервала его:
- Может, ты все-таки замолчишь и продолжишь меня целовать? Мне это гораздо нужнее всех твоих разговоров!
- Но Клео! - простонал он. - Ведь ребенок, твой ребенок...
- Моего ребенка никогда не существовало, - ехидно сказала она. - Я солгала тебе, Аристон, мой повелитель! Я хотела причинить тебе боль, потому что...
- Почему? - спросил Аристон.
- Да я сама не знаю почему! Нет, опять вру! Теперь-то я знаю. Только сказать тебе не могу...
- Почему? - опять спросил он.
- Потому что мне стыдно. Ну поцелуй же меня! Ну пожалуйста! Прошу тебя!
Он наклонился к ее губам. Он целовал ее так, как никогда не делал этого прежде. Как женщину, а не хрупкую куклу. Затем он почувствовал, что она отталкивает его. Он тут же отпустил ее.
- Хватит, - сказала она прерывистым, задыхающимся голосом. - Я бы даже сказала, что это чересчур. Я не за этим сюда пришла, хотя Афродита свидетель, что мне необходима твоя ласка. Я пришла к тебе за помощью, мой господин, ибо ты единственный из всех, кого я знаю, кто был по-настоящему добр ко мне. Я очень сожалею, что солгала тебе тогда. Хотя, клянусь Афродитой и Эросом, я достаточно наказана за это. Я имею в виду тем, что ты перестал приходить ко мне. Уверяю тебя, о мой повелитель, это была пытка, которой могли бы позавидовать даже демоны, ибо каждый день, что я не видела тебя, какая-то маленькая частица меня умирала.
- Клео! - прошептал он.
- Клео! - передразнила она его. - Как ты красноречив, любовь моя! Какие дивные слова льются из твоих уст! Но сейчас я не могу даже пококетничать с тобой. Мне слишком больно. Орхомен, он...
- Это мерзкое чудовище! Она покачала головой.
- Нет, Аристон, - сказала она. - Он не чудовище, и ты это знаешь. Он неплохой человек, даже добрый, хотя и грубоват, и когда демоны не вселяются в него...
- ...что случается слишком часто!
- Да. Теперь слишком часто. И я не могу больше этого выносить, хотя во всем виновата сама.
Аристон удивленно посмотрел на нее. Высокая, с царственной осанкой, в свои девятнадцать лет она уже выглядела совсем взрослой. Он и не подозревал, что ее дикие галльские соплеменники сочли бы ее просто недомерком и уж во всяком случае слишком хрупкой, чтобы быть, по их понятиям, красивой, так как среди галлов женщины ростом и силой частенько превосходили мужчин.
- В чем же ты виновата, Клео? - спросил он.
- Он застал меня, когда я писала твое имя на куске пергамента. Только твое имя - ничего более. Видишь ли, Феорис научила меня писать. И первое слово, которое я выучила, было твое имя. Я могла часами сидеть и смотреть на него. Даже буквы его казались мне прекрасными. Альфа, ро, йота, сигма, тау, омега, ню - Аристон. "Лучший". Прекрасное имя прекрасного человека. Имя моей любви.
- Перестань, Клео!
- Я знаю, что не должна этого говорить, но ты меня не остановишь. Неожиданно она рассмеялась. "Смех вышел не очень-то веселым", - подумал он. - Как видишь, я тоже умею красиво говорить, по крайней мере с тобой, не будучи лаконичным лаконцем. Кстати, Феорис сказала мне, что слово "лаконичный" происходит именно отсюда, ибо все вы, лакедемоняне, неразговорчивы и ужасно застенчивы. Это правда?
- Правда, - сказал Аристон. - Для большинства спартанцев легче умереть, чем произнести длинную речь.
- Ну так не говори ничего. Просто поцелуй меня. Затем внезапно, безо всякого перехода, вся ее боль прорвалась наружу.
- О, Аристон, что же нам делать? - рыдала она.
- Прежде всего избавить тебя от него, - мрачно сказал Аристон. - Ты можешь идти?
- Сюда же я дошла. Точнее, даже не дошла, а добежала. А что?
- А то, что мы сейчас пойдем к окружному судье, - заявил Аристон.
- Ну и что это даст? - угрюмо спросила Клеотера.
По закону, муж имеет полное право бить свою жену, если, по его мнению, она это заслужила. Ну а если я приду к судье вместе с тобой - это будет само по себе лучшим доказательством того, что я это заслужила. Если, конечно, тут вообще нужны какие-либо доказательства. На самом деле здесь и доказывать нечего. Конечно заслужила.
- Не говори глупостей, Клео! - сказал Аристон. - Тебе достаточно предъявить бумагу, которую я заставил его подписать, и...
Она удивленно воззрилась на него.
- Какую бумагу, мой господин? - спросила она. Аристон улыбнулся.
- Я это тоже предвидел. Я имею в виду то, что он не даст ее тебе. На этот случай я передал вторую копию судье, а еще одну оставил себе. Ну идем же!
Но она не двинулась с места. Он остановился, пристально посмотрел на нее и добавил, немного запнувшись:
- Если, конечно, ты хочешь избавиться от Орхомена. Ты хочешь этого, Клеотера?
Она подняла голову и взглянула на него. Ее голубые глаза прояснились.
- Да, - сказала она. - Я хочу этого больше всего на свете. Кроме одного...
Он стоял и смотрел на нее. У него вновь перехватило дыхание, сердце перестало биться.
- И что же это? - прошептал он.
- Принадлежать тебе. Быть твоей, - просто сказала Клеотера.
- Г-м-м-м, - промычал астуном. - Ну а в чем же ты провинилась, женщина, за что твой муж так избил тебя? Шлялась по улицам? Завела любовников? К примеру, вот этого господина?
Клеотера вновь натянула пеплос на свои исполосованные плетью плечи.
- Аристон! - жалобно простонала она.
- Ничего подобного, - заявил Аристон, стараясь сдержать свой гнев. - Ее муж много пьет. А напившись, он...
- Очень правдоподобная история! - фыркнул судья.
Это белокурое дитя так прелестно, что любой мужчина захотел бы...
Аристон молча подал ему свиток пергамента, который он заставил Орхомена подписать в присутствии прежнего астунома, к несчастью, уже покинувшего этот пост, где полусумасшедший спартанец клялся Афиной никогда не бить свою жену и не причинять ей какого-либо вреда.
- Ну, что ты теперь скажешь? - осведомился Аристон. Астуном внимательно прочел бумагу.
- Уж не знаю, что и сказать, - заявил он. - Просто не представляю, с чего бы это человек в здравом уме стал подписывать нечто подобное.
- Может быть, все дело в том, что он не в здравом уме, - спокойно сказал Аристон. - Послушай, о достойный судья, я знаю Орхомена почти всю свою жизнь. И когда он сообщил мне, что собирается жениться - уже во второй раз, - и попросил у меня денег, чтобы выкупить эту девушку из рабства, я заставил его подписать эту бумагу именно потому, что хорошо его знаю. Более того, по моему настоянию он подписал ее до того, как я увидел его избранницу, чтобы не возникало никаких сомнений в моей личной незаинтересованности.
- Что касается сомнений, - проворчал астуном, - то мне вообще непонятно, зачем тебе понадобилась эта бумага!
- Он однажды уже был женат. Его первая жена умерла. Во многом из-за его пьяных зверств. Я мог бы представить двадцать свидетелей того, что не проходило и недели, чтобы он не избивал ее до полусмерти, не жег каленым железом, не резал ножом. Ну а твой почтенный собрат, астуном Фило-кот, твой предшественник на этом посту, охотно подтвердит, что Орхомен подписывал бумагу по собственной воле, без какого-либо принуждения. Ну, что скажешь, уважаемый?
- Я передам это дело в коллегию архонтов, - медленно произнес судья. Она будет заседать через две недели. Собери всех своих свидетелей, и тогда...
- Ах, Аристон! - Клеотера с трудом сдерживала слезы. - Две недели! Куда я пойду? Что мне делать? Я не могу вернуться домой! Он, он убьет меня!
