Дорога дней - Хажак Месропович Гюльназарян
Маленького роста был Амаз, но как вдруг вырос в моих глазах он, отец девятерых детей, собиравшийся удочерить десятого!
В РЯДАХ
Маленький билет в клеенчатой обложке.
Когда тебе протягивают этот билет и рядом с портретом Ленина ты видишь красиво выведенную черной тушью свою фамилию, сердце переполняется невыразимым чувством.
Юноша, вручивший этот билет, наверно, хорошо понимает тебя. Он мягко улыбается:
— Ну, поздравляю, будь достоин…
Ты что-то невнятно отвечаешь, берешь билет и выскакиваешь на улицу. Хочется кричать, сообщить всем, что ты теперь комсомолец, член Ленинского комсомола.
Нащупываешь в кармане билет, сердце поет от счастья, и ты спешишь домой — поделиться своей радостью с близкими…
Мать сидит под тутовым деревом, перебирает рис.
После смерти Зарик она почти перестала улыбаться, а Мариам-баджи, Эрикназ и другие женщины стараются не оставлять ее одну.
Я подошел. Она подняла голову:
— Пришел, сынок?
— Да, мама.
Я вынул из кармана комсомольский билет и протянул ей.
Глаза матери увлажнились, а Мариам-баджи медленно прочла:
— «Рач Месропович Данелян».
Мариам-баджи и мать, конечно, не могли понять моего счастья. Мать просто радовалась за меня, а Мариам-баджи, не зная, что сказать, проговорила!
— Да хранит тебя господь! Хороший, очень красивый…
Всем, кроме Грануш, я показал свой билет.
Отец обрадовался не меньше меня. Он сказал:
— Сходи к крестному, покажи ему (речь шла о Газаре), пусть порадуется.
Потом я пошел к Папаянам.
Учитель был очень взволнован.
— Рад за тебя. Хорошие времена наступили, завидую тебе, Рач…
Я сел за рояль. Голова слегка кружится. Какая-то еще незнакомая мелодия поет в моей душе. Кто-то зовет меня издалека. Какой-то маленький мальчик, кряхтя, тащит огромный барабан. Горны весело трубят. Вначале мы все шагаем в строю, в красных галстуках. Потом постепенно галстуки исчезают и, соединившись, превращаются в огромное знамя, с которого улыбается Ленин… Четко чеканит шаг наш отряд… С балкона нового дома, что напротив, смотрит Газар и говорит тоном знатока: «Маладэц, Рач, здорово!..»
Я убежал.
Егинэ засмеялась мне вслед:
— Сумасшедший!..
…В комнате на полу был разостлан ковер.
На ковре шесть малышей стояли на головах.
Рыженькая веснушчатая девочка сидела на стуле и строго говорила тоном судьи:
— Шап делает лучше всех.
Кто-то из стоящих на голове засмеялся — я понял, что это Шап.
Ребята заметили меня.
— Вай, Рач, Рач! — весело закричала девочка, и новоиспеченные акробаты тут же вскочили на ноги…
Они облепили меня, как мухи. Я еле добрался до тахты. Один из младших Амазов повис на моей спине, другой — на шее, а на руках у меня была Нунуш…
— Смотрите, что я вам принес, — сказал я, извлекая из кармана конфеты.
Каждый взял свою долю. По предложению Шапа конфеты для остальных ребят я отдал Нунуш.
— А то мы их съедим, — объяснил Шап.
Наконец пришли Сагануш и Амаз.
— Вот молодчина, что зашел! — обрадовался Амаз.
Он и раньше любил меня, но, после того как появилась Нунуш, или, как он называл ее, Назан, Амаз еще сильнее привязался ко мне.
— Эти девять ребят мне богом дарованы, а этот ангелочек — тобой, — говорил он с повлажневшими глазами.
Амаз и Сагануш, узнав о моей радости, решили непременно отпраздновать ее.
…Тихая и ясная ночь. На Канакерской дороге, как солдаты, выстроились столбы в сияющих касках. Сквозь темную листву деревьев подмигивают тысячи огоньков, блестят, как глаза Нунуш и Шушик…
Где-то вдали виден озаренный лучами прожекторов Кантар. Тысячи Торгомов сейчас работают там.
На месте Кантара вскоре будет разбит детский парк…
С нетерпением дожидаются этого самые маленькие граждане города — Нунуши и Шапы.
И я мечтаю. Мечтаю о грядущих днях, о дорогах, которыми мне еще предстоит пройти.
ЭПИЛОГ
Я
Птенчик вырос. Он свил себе гнездо, и у него самого уже есть маленькие птенцы; каждый раз, возвращаясь с поля домой, он приносит им в клюве зернышки.
Он уже много летал, много видел…
Видел осенние дожди, зимнюю стужу, весенние цветы и вот уже видит золотое солнце лета. Ему знакомы дальние сады, ущелья и горы, он хорошо знает этот мир. Птичке весело, у нее есть крылья, она может летать…
* * *После окончания музыкальной школы-десятилетки я поехал в Москву продолжать учебу. Мне уже не понадобились сбережения отца. Этих денег хватило матери только на то, чтоб купить стол и шесть стульев.
Родители были довольны, что я еду учиться в Москву. Но в их глазах появилась какая-то забота и беспокойство.
— Скорей возвращайся, — говорил отец, — стары мы уже стали.
А мать добавляла:
— Скажи хоть той девушке, пусть наведывается к нам изредка.
Я смущенно обещал передать, в душе удивляясь тому, откуда они знают, что «та девушка», то есть Шушик, стала теперь для меня самым дорогим человеком на свете.
