Мастер Страшного суда. Иуда «Тайной вечери» - Лео Перуц

– Вершитель наших судеб знает, что ты совсем не такой, ты поэт, – сказал Леонардо и взял руку Манчино в свою. – Но скажи мне ради всего святого, зачем тебе понадобилось связываться с этим Боччеттой?

– Всему есть причина. Познай ее, и ты поймешь случившееся – не твои ли это слова, Леонардо? Я часто слышал их от тебя, – отвечал Манчино. – И разве мир не полон горечи и измены? Пришла тут ко мне одна, умоляла и плакала, не ведая, как помочь своему горю, и если б она могла умереть от стыда и боли, то умерла бы прямо у меня на глазах. Так вот, я взял у нее из рук деньги и, влезши в окно, отнес их обратно к Боччетте, но сделал я это воистину как неуклюжий медведь, поднял шум и разбудил его, а он вообразил, что я пришел воровать. Если же ты, Леонардо, ищешь Иуду, я знаю точь-в-точь такого, какой тебе надобен. Не ищи более! Я нашел тебе Иуду. Правда, он положил в кошелек не тридцать сребреников, а семнадцать дукатов.

Манчино закрыл глаза, хватая ртом воздух.

– Коли я правильно понял, – заметил художник д’Оджоно, – он говорит о немце, который хотел стребовать с Боччетты семнадцать дукатов. Этот немец побился со мной об заклад на один дукат против двух, что взыщет свои деньги с Боччетты не мытьем, так катаньем, ибо он не из тех, кого можно нагреть на семнадцать золотых. А нынче он мне сообщил, что честно-благородно выиграл заклад, Боччеттины семнадцать дукатов у него в кармане, и что завтра утром он явится ко мне за проспоренной суммой. Так что придется нынче обивать пороги, обойти три-четыре дома, где у меня должники, – попытаюсь добыть дукат, в кошельке-то моем не более двух карлинов наберется.

– Неплохо бы взглянуть на этого немца, которого Манчино зовет Иудой, – проговорил Леонардо. – И пусть он нам расскажет, как исхитрился получить с Боччетты свои денежки.

– Пить! – простонал Манчино.

– Об этом можно спросить самого Боччетту, – сказал органный мастер и, поднося к губам Манчино кувшин, другой рукой указал на дверь.

– Господи помилуй! И впрямь он! – воскликнул д’Оджоно.

На пороге стояли два городских стражника, а между ними – Боччетта, в обтерханном плаще и стоптанных башмаках, руки его были связаны за спиной, но глядел он спесиво – ни дать ни взять знатный вельможа, за которым неотлучно следуют двое слуг.

– Вот, сударь, мы ваше желание исполнили, – сказал один из стражников. – А теперь поторапливайтесь, говорите, что хотели, да покороче, чтоб не терять время впустую.

Боччетта узнал мессира Леонардо и поздоровался, как дворянин с дворянином. Затем увидал Манчино и подошел к соломенному одру, стражники вплотную за ним.

– Вы узнаете меня? – спросил он раненого. – Я пришел сюда ради спасения вашей души, не убоялся утомительной дороги, из христианского сострадания, дабы наставить вас на путь истины. Вспомните: убегая, вы рассыпали краденые золотые по полу, ровно чечевицу или фасоль, мне пришлось все углы облазить, насилу собрал. Но семнадцати дукатов там недостает, сколь я ни старался, они не нашлись, исчезли, а ведь деньги эти не мои, они принадлежат благочестивому служителю церкви, некоему досточтимому священнику, который дал их мне на сохранение, стало быть, эти монеты святые и освященные. Скажите, где вы их припрятали или закопали, я прошу вас об этом лишь ради спасения вашей души.

– Одеяло! – попросил Манчино, сотрясаемый ознобом, и, когда д’Оджоно укрыл его, он ответил Боччетте: – Ищите! Ищите со всем прилежанием, забудьте досаду, ползайте на карачках, старайтесь, надрывайте пуп, пока не найдете. Вы же знаете: у кого деньги, у того и честь.

– Ты не желаешь говорить? – завопил Боччетта, побелев от ярости и тщетно пытаясь высвободить связанные руки. – Ну так провались в преисподнюю, и пусть черти как следует повеселятся, глумясь над тобою, а я бы, я бы тебя…

– Избавьте его от этого мучителя! – крикнул д’Оджоно стражникам. – Зачем вы привели сюда этого мерзавца, его место в тюрьме!

– Да мы и шли в тюрьму, – сказал один из стражников, – только он по дороге всю душу нам вымотал, долдонит и долдонит: отведите меня к этому горемыке, чтобы он обрел прощение.

– Как вы меня назвали, молодой господин? – Боччетта обернулся к д’Оджоно. – Мерзавцем? И место мое в тюрьме, так вы сказали? Ну, мне-то все равно, поношения меня не трогают, а вот вам это обойдется в кругленькую сумму! Погодите, вот выйду на свободу и опять стану сам себе хозяин – вы мне за все заплатите! Мессир Леонардо, вы все слышали и будете свидетелем!

– Уведите его, – приказал Леонардо стражникам, – ибо суд, коий он ежедневно оскорбляет и осыпает насмешками, наконец поразил его своею дланью.

– Notre Seigneur se taist tout quoy…[23] – прошептал Манчино, и были это последние его слова, больше он не дал ответа ни на один вопрос. Слышались только тихие стоны, а потом хрип, который продолжался до того раннего вечернего часа, когда он испустил дух.

Глава 13

Дожидаясь в комнате у д’Оджоно Иоахима Бехайма, Леонардо рассматривал деревянный сундук, расписанный сценами брака в Кане Галилейской, и одобрительно отозвался об этом произведении, которое молодой художник закончил всего лишь накануне.

– Вижу, – сказал Леонардо, – что и при такой нудной и утомительной работе ты не упустил из виду самое главное, что властвует всею живописью, – перспективу. И рисунок хорош, и краски ты наносишь хорошо. И что опять-таки похвально, фигуры ты поставил так, что по их позам легко распознать нрав и помыслы. Этот вот наемник намерен пить, и только пить, он и на свадьбу пришел затем, чтоб напиться до бесчувствия. Отец невесты – человек добропорядочный, честный; всяк сразу видит, что его уста не произнесут неправды и, дав согласие жениху, он свое слово сдержит. А распорядитель пира – с первого взгляда заметно, как для него важно ублаготворить всех гостей.

– Ну а Христос? – спросил д’Оджоно, который не мог наслушаться похвал.

– Ты придал Ему благородные, возвышенные черты, и Богоматерь у тебя полна очарования и прелести. Не нравится мне только эта дорога вверх по холму, с тополями, что не способны дать тени. Если нет уверенности в изображении ландшафта, спроси природу и живую жизнь.

– Увы! – воскликнул д’Оджоно. – Я знаю и стыжусь, что этот злосчастный брак мне совершенно не удался. Никуда моя работа не годится, и я бы с радостью разбил сундук в щепки и пустил на дрова, но уже назавтра за ним придет заказчик!

– Работа вполне удалась. Это произведение мастера, – успокоил его Леонардо. – И светотень у тебя заслуживает только доброго слова.

Резчик Симони тем временем уже в третий раз живописал