Хаймито Додерер - Слуньские водопады
Он вздохнул свободнее. Сейчас и потом ему казалось, что грудь его была зажата в тиски, затруднявшие дыхание, когда он, проснувшись на диване в "Британии" после многочасового сна, внутренним взором вновь увидел полыхающе-красную полосу на бедрах Марго, ярчайший свет и неподвижную статую словно из него самого выскочившего страха.
Впрочем, Дональд исправно выполнял свои функции пресс-папье. Другие осматривали, оценивали, подсчитывали, и мало-помалу выяснилось, каких же новых машин недостает в этом хозяйстве, чтобы сделать его настоящим хозяйством. Дональд верхом объезжал поместье с обоими Гергейфи и Глобушем - в распоряжение англичанина были предоставлены верховые лошади и конюх, а по вечерам договаривающиеся стороны поврозь держали, так сказать, военный совет; Дональд с Хвостиком, то у одного в комнате, то у другого (обе прекрасные комнаты смотрели на озеро, дальний край которого касался горизонта), и наш сморчок на основе технических данных Дональда считал и высчитывал возможную скидку - в виде исключения - для будапештской фирмы, которая давала бы Гергейфи право поставлять товар Глобушу по весьма умеренным ценам. Тибор за свою долю вел переговоры с обеими сторонами и в известной мере стоял как бы между двумя партиями, так что в конце концов, когда все вместе сели за стол переговоров, все сошло гладко, и каждому было чем поживиться. Поставки были столь велики, с такими сжатыми сроками платежей - почти немедленная кассовая сделка, - что даже завод не остался внакладе. В результате Хвостик телеграфировал в Вену список необходимых для Будапешта поставок.
Когда со всеми делами было покончено, в поместье устроили праздник, в нем участвовала даже вся прислуга. Столы, лавки, танцевальный круг - все на вольном воздухе, между озером и задней стороной той хозяйственной постройки, где в просторной мансарде обитали Фини и Феверль. Все пестро, изобилие сапог. В котле на костре готовился рыбный гуляш. Явились цыгане с повозкой, на которой везли громоздкие инструменты: цимбалы, контрабас и виолончель. Стало серым озеро, на столах зажгли свечи в садовых подсвечниках.
А как же Тибор, что с ним, что он переживает? Изобилие сапог, сказали мы, но сегодня они по большей части облегают ноги мужчин. Он мог бы это знать, он должен был знать, да он ведь и знал это. И все-таки как уныло смотреть на девушек в длинных белых чулках и красных полусапожках, доходящих разве что до половины икр. Ведь они же не на полевые работы явились. Парни и девушки из окрестных деревень приехали на изукрашенных зелеными ветками и пестрыми лентами телегах, с положенными поперек досками для сидения. Некоторые парни прискакали верхом. По этому случаю на ногах у них были шпоры.
На длинных столах в стаканах искрилось вино, и, если на них падал свет свечи, вино вспыхивало, точно гигантские капли янтаря или крови. Глобуш так и светился благожелательством. На маленький господский стол уже подали рыбный гуляш. Цыгане, наевшись и напившись, встали по местам и взялись за инструменты.
Это была песня, и тихая песня, кругом все быстро смолкло. Цимбалы врывались за одинокой скрипкой премьера, точно ветер, шумящий в прибрежных ветлах иди камышах. Аккорда все не было, инструменты молчали. Одна лишь скрипка поднималась все выше и выше, и наконец, когда высота ее звука дошла до предела, грохнули в едином штрихе все смычковые и утонули в гулкой глубине контрабаса. Потом, когда заиграли чардаш, в круг вышли пары одна за одной, и даже самые вольные па они выделывали с величайшей скромностью и степенностью. Настоящий деревенский праздник с журчащей и буравящей музыкой, и все-таки исполненный достоинства и благоприличия. И так до глубокой ночи.
Проснувшись наутро и плотно позавтракав, путешественники собрались в дорогу. После многократных прощаний (в том числе с Фини и Феверль) и "посошков", которые старик Глобуш самолично поднес отъезжающим уже возле машины, допотопная автоколяска покатила в сторону Дьера, где они опять отлично пообедали, чтобы потом без особой спешки своевременно сесть в вагон прямого сообщения до Загреба, который прицепляли к будапештскому поезду. Гергейфи, маленький и стройный, как отточенный карандаш, стоял на перроне и махал на прощание, когда поезд тронулся.
Как почти всякий раз с тех пор, как они выехали из Константинополя, наши путешественники взяли для себя купе первого класса, а Харбах оставил за собою место в соседнем купе, чтобы они все трое могли прилечь. Так и сейчас они погрузились в сладкий послеобеденный сон. Им это было необходимо. Пребывание в Мошоне не было слишком напряженным (напрягался там, собственно, только любитель сапог Гергейфи), но все же достаточно богатым впечатлениями, трогательными, даже умилительными, по крайней мере для Дональда. В целом состояние их было довольно сносным.
Поздно вечером они добрались до Загреба и вскоре после превосходного легкого ужина в отеле легли спать. Уже за столон вследствие охватившей всех усталости разговор не клеился.
Дональд проснулся рано, подошел к окну. То, что он мог отсюда увидеть, было для него безымянно: далекая башня (восстановленная, как нам известно, после ужасного землетрясения 1880 года), а ближе - сплошные сады.
Итак, здесь пролегал окольный путь, разумный окольный путь.
Четвертая трубка пропала. Во сне ему казалось, что он все еще может ее достать.
Солнце за окном становилось все шире. Дональд уже заранее предчувствовал темный зной. Глядя в окно, он ощущал легкое головокружение и, отойдя от окна, занялся своим туалетом.
В Слуни путешествие должно было закончиться, или, вернее, оттуда начинался обратный путь. Там был поворот окольного пути в Вену. С этим хорватским городом у Дональда не было связано никаких представлений. Отец неоднократно повторял, скорее даже внушал ему, что туда непременно стоит заглянуть из-за прекрасных водопадов. Фирма, с которой ему сегодня предстояло вести переговоры, имела в Слуни филиал. Здесь, в Загребе, очень просили и даже настаивали, чтобы фирма "Клейтон и Пауэрс" как следует изучила особые технические условия сельского хозяйства в той местности, чтобы затем по возможности соответствующим образом перестроить машиностроительный завод. Итак, задание скорее для Дональда, нежели для Хвостика. Здесь, в Загребе, наоборот, Дональду достаточно только присутствовать в качестве пресс-папье.
Он побрился, принял душ и натянул на свои длинные ноги свежеотглаженные серые брюки. Он был уже совсем готов, как вдруг его охватило острое нежелание спускаться вниз к завтраку и смотреть, как другие пьют чай или разбивают ложечкой яйца всмятку. Он позвонил и заказал завтрак в номер.
На подносе лежала еще и почта, так, словно письма только что прибыли. На самом же деле портье вчера просто позабыл вынуть их из ящика и вручить приезжим, а Хвостику, такому же сонному, как и Дональд, в голову не пришло спросить про письма. А вот доктор Харбах, дойдя до двери своего номера, еще раз спустился вниз и потому получил волнующее письмо от невесты из Будапешта в первый же вечер своего прибытия в Загреб.
На первом конверте Дональд узнал почерк своего отца. На другом - адрес был напечатан на машинке. И здесь тоже отправитель не был обозначен, что тогда, заметим вскользь, вообще было не так принято, как в наши дни, после разгула цензуры. Только англичане остались верны старой традиции и до сих пор не пишут на конверте, кто отправитель.
Роберт писал о всякой всячине, прежде всего выражал радость по поводу столь многочисленных сделок, заключенных во время путешествия. Дальше, privatim [в частности (лат.)], намекнул, что ему известно о "кое-каких приключениях" Дональда в Будапеште. Гольвицер, мол, тоже об этом упоминал.
Гольвицер тоже. А кто же до него? Что эта история достигла Бухареста, нам уже известно, а потому и ее дальнейший путь до венской Фихтнергассе не вызывает удивления. Но тут, без сомнения, надо учитывать и прямую линию Будапешт - Вена, и мы не ошибемся, если исходным ее пунктом сочтем господина инженера Радингера, промежуточной станцией - госпожу Генриетту Фрелингер и в конце концов дойдем до Моники Бахлер.
Более непосредственно затрагивал Дональда отеческий или, если хотите, братский совет: подумать о женитьбе, о создании семьи и домашнего очага.
Далее говорилось, что он, Роберт, и сам намерен жениться второй раз, к сему было приложено извещение о его помолвке с фройляйн Моникой Бахлер и предстоящей свадьбе в скором времени.
Тут Дональд холодной рукой схватил второе письмо, лежавшее на подносе, сильно рванул конверт и обнаружил в нем машинописные строки, внизу подписанные буквой "М", в которых среди прочего (с известной осторожностью) говорилось: "...можешь быть уверен, что я никогда не стану между тобой и твоим отцом. Останемся навсегда друзьями!"
Зной был темным, как сталь. Пребывание в Загребе оказалось кратким. Один раз они встретились в кафе со своими деловыми партнерами. Дональд молчал, как и положено пресс-папье. Ему казалось, что это кафе перенесено сюда с парохода "Кобра" и здешний обер-кельнер очень напоминал Костацкого. Но тогда еще все обстояло куда лучше. Дональд сейчас был на распутье и знал это. Поворот прямого или окольного пути в Слуни уже не маячил перед его мысленным взором, он потерял его из виду. Один раз у него явилась потребность поговорить с пасторшей Крулов. Но она исчезла, как его трубка в Бейруте.
