Бред - Марк Александрович Алданов
Нашла она и несколько колод карт. Разыскала даму бубен.
Они посещали театры и кинематографы, обедали в лучших ресторанах; Шелль сыпал деньгами ещё больше, чем прежде. Он был в хорошем настроении духа. Берлин возбуждал в нем тягостные воспоминания, но это было прошлое, — больше никаких полковников. Все же он, без особой необходимости, побывал в восточной части города. Настроение там показалось ему не совсем таким, какое было прежде. «Еще, пожалуй, готовятся «события». Тогда надо ускорить отьезд. Ненавижу «события» больше всего на свете: довольно их с меня!» Вернулся он с облегчением и сам недоумевал, как мог туда отправиться. «Риска очень мало, но при Наташе я и права не имел идти хотя бы на небольшой риск».
Теперь он жил именно, как «рантье», уже без всяких занятий.
Ежедневно покупал «Фигаро», «Манчестер Гардиан», немецкие газеты, но не очень их читал. О воспоминаниях больше не думал. «Разве я могу рассказать о своей жизни всю правду? Автобиографии — самый лживый и довольно бесстыдный род литературы. Но «перейти в потомство» хочется. Разумеется, в выигрышной позе. Найти позу можно бы, — лениво думал он. — И слава Богу, что никого не видим, что не надо говорить о войне, о намерениях Кремля, о сенаторе Мак-Карти».
Никак не скучала и Наташа. Ей нужно было сделать выписки в библиотеках. Работа заняла не очень много времени. На этом берлинские дела Наташи заканчивались. Она побывала в своем пансионе, с застенчивой гордостью сообщила, что вышла замуж, хозяйка любезно её поздравила. Наташа перевезла свои вещи и размещала их с улыбкой: так они тут выделялись. Расставила свои книги на полках с книгами мужа, которые ещё в первый день рассматривала с любопытством. На средней полке теперь заметила большой, страниц в тысячу, справочник по медицине. Оставшись одна, она долго просматривала эту книгу. Не знала, на каком месяце появляются первые признаки беременности. Пойти к доктору или к акушерке ей было неловко. Ничего не нашла.
Книг у Шелля было больше, чем места для них, кое-что лежало, к его неудовольствию, поверх равных по росту томов. Когда Наташа вдвигала туго входивший справочник, упала объемистая папка, и на пол вывалились гравюры. «Ничего, сейчас все подберу», — подумала она. Гравюры были старинные и хорошие. Первой была «Embarquement pour Cythère[96]». «Эту картину я знаю, это Ватто, знаменитый». Наташа стала пpoсматривать другие гравюры. На большинстве была неизвестная ей подпись: Бодуэн. Она их откладывала в папку, изнанкой вверх. Неприятное чувство у неё все росло. Все гравюры были очень легкомысленного содержания; строгий человек мог бы даже назвать их порнографическими. «Неожиданно! Должно быть, он собирал их давно, когда был очень молод... Он просто любит искусство. Странно, что собирал только такие. Верно, этот Бодуэн тоже известный, я так мало знаю...» Почему-то, хотя связи не было никакой, Наташа снова вспомнила о листке с цифрами. Она поспешно положила папку на прежнее место.
В контору по перевозке вещей они отправились вместе. Контора взялась перевезти все в Венецию очень скоро.
— Но как мы будем жить здесь, когда вещи от нас увезут, а там их ещё не будет? — спросила она по дороге домой. — Придётся переехать в гостиницу?
— В Берлине не стоит переезжать. Лучше будем их ждать в Италии .
— В Венеции?
— Что ж все Венеция и Венеция? И я не так жажду опять увидеть дон Пантелеймона, — ответил Шелль. Наташа вздохнула свободнее. — Ты ещё ведь не видела Рима. Поедем в Рим. А когда вещи будут доставлены, тотчас отправимся на Лидо.
— Отличная мысль! Отличная... Мне везде с тобой хорошо, но всего приятнее будет в нашем домике, после окончательного устройства. Боюсь только, ещё кое-что придется купить. У нас постельного белья очень мало. Ничего, что я куплю? Мышка в норку тащит корку.
— Ничего, только хорошую корку тащи, дорогую.
— Все дорогую, дорогую! Что мы за герцоги! А заживем мы отлично! Ты этого не думаешь?
— Думаю и даже уверен, — ответил Шелль.
Все же, вернувшись домой, он вздохнул. «Неужто жалко бросать эту квартиру? Много было здесь пережито. С ней уйдет большая полоса жизни. Скверная, но большая. Всё-таки никаких несчастий не было, пока я здесь жил, — думал он. Это имело для него значение. — Но я в ней ни к чему не приложился. Главное для человека — приложиться к чему-нибудь, к семье, к службе, к карьере. Теперь приложился и слава Богу... Вся моя жизнь была бред, с Ололеукви или без Ололеукви, все бред. И то, что в мире происходит, тоже бред, как только они не замечают? И какой скучный».
У него в уме скользнули князь Меттерних, вино Иоганнисбергер, папиросы Честерфильд. Довольно долго не понимал, в чем дело. «Ах да, первый разговор с полковником, он тут сидел. Важный был разговор, я чуть из-за него не отправился на тот свет. Папиросочница с дактилографическими отпечатками... «Тшорт! ..» Да, хорошо, что это навсегда кончилось. Теперь тихая пристань, никакая беда и не подкрадется». Он постучал по дереву.
По желанию Наташи, они в этот вечер отправились обедать в Груневальд, в тот самый ресторан. Наташа, очень взволнованная, хотела было занять и тот самый столик, — хорошо его помнила, — но он был занят; это было ей неприятно: их столик заняли чужие люди. Пообедали на террасе, заказали те же блюда, то же вино, — помнила всё. Сидели часов до десяти. На столиках давно зажгли лампочки с цветными абажурами. От этого на террасе стало уютно; но вечер был довольно холодный, подул ветер.
— Ты не простудишься? — спрашивал он.
— Никогда в жизни! — слишком горячо, несоответственно вопросу, отвечала она, точно при нем, под его защитой, и простудиться было невозможно. На обратном пути она стала чихать. Очень этого стыдилась, насморк!
Ночью она закашлялась. Подавляла кашель, чтобы не разбудить мужа, но он проснулся. Наташа рассыпалась в извинениях.
— Помешала тебе спать! Хочешь, я сейчас перейду в кабинет!.. И ведь три месяца ни разу не кашлянула! Надо же было теперь!
— Ведь так у тебя уже бывало и прежде? — тревожно спрашивал он.
