Збигнев Ненацки - Раз в год в Скиролавках (Том 1)
- Не понимаю, - буркнул Порваш. - Вы не знаете, что с вами происходит? - Да нет, - рассмеялась она очень громко. - Попросту я не имею представления, в каком я городе. Один знакомый нас сюда привез, а я его об этом не спросила. Порваш выпил вторую рюмку водки.
- Ну, ясно, вы тоже не знаете, что это за город, - вздохнула она. Видите ли, я не занимаюсь этим непрерывно. Зимой я работаю в цветочном магазине, и только весной, когда сезон начинается, еду с девушками куда глаза глядят. Но этот отель не очень хорошее место, тут еще, похоже, сезон для девушек не начался. Иоля сказала вам правду, а вы почему-то обиделись. Может быть, вы очень требовательный, но по вас этого не видно. Иоля вам понравилась, но она уже нашла клиента. Я бы тоже не взяла больше, чем три тысячи, я ведь честная девушка и не могу просить пять, если тут еще не начался сезон, а вы не выглядите требовательным. Но вы должны помнить, что я стыдливая, уважаю себя и не разденусь догола.
Порваш заплатил за свои две водки, за томатный сок, и его как ветром сдуло из бара. Он пошел к дверям комнаты доктора, чтобы сказать ему, что чувствует себя уже вылечившимся, что в нем уже появилось огромное количество смирения по отношению к жизни и к миру, и поэтому уже завтра он хочет вернуться в Скиролавки. Почти с нежностью он думал о пани Халинке, а также о пани Басеньке, на которых до сих пор он смотрел немного свысока, не проявляя к ним никакого мужского интереса, обижал, привозя девушек из других мест.
На дверях комнаты доктора, возле ручки, висела табличка на четырех языках. Было на ней написано: "НЕ БЕСПОКОИТЬ".
Он повернул к себе и тотчас же лег на широкий диван, счастливый, что лежит на нем один, без какой-то там Иоли, без какой-то пани Хробот или курносой девушки из бара. Он понимал, что настоящая свобода - это только возможность выбора, а он уже выбрал. Скиролавки.
В это время в комнате доктора, на его диване, сидела Дженни Хробот и рукой с обгрызенными ногтями нежно гладила седые виски Негловича, который уже лежал под одеялом, потому что, когда она пришла к нему, он уже засыпал.
- Мама говорила вам, что мой отец был анабаптистом, - рассказывала Дженни, - и у него были очень строгие правила. С десяти лет он мне привязывал руки к кровати толстыми веревками, чтобы я не могла грешить. Это потому я стала такая нервная и возбудимая. Вы в самом деле вычитали все это по моим ногтям?
- Да, - подтвердил доктор. - Ведь если у молодой девушки ногти почти все обгрызены, и только один, на указательном пальце, старательно опилен, то в чем заключается ее секрет? Напрасно ты так близко к сердцу все это принимаешь, Дженни. Когда ты выйдешь замуж, все будет как надо. Ты плохо делаешь, что думаешь: мол, ты не такая, как остальные девушки, хотя, это я тебе говорю, ты ничем от них не отличаешься. Твоя мама знает, что ты ко мне пришла?
- Конечно. Я сказала ей, что должна вас навестить, потому что вы напомнили мне отца, по которому я скучаю.
Сказав это, она тоненько, по-девчачьи захихикала, так как она была очень возбудима.
Это правда, что у девушки очень высокий рост бывает результатом выработки недостаточного количества женских гормонов, хрящи костей поздно отвердевают, и человеческое существо выстреливает вверх, как мачтовая сосна. Но правда и то, что с такой девушкой мужчина может получить удовольствие, как со всякой другой.
В этот вечер в Скиролавках солтыс Ионаш Вонтрух навсегда рассорился с Антони Пасемко. Хоть и были они оба убеждены, что землей владеет Сатана, но, по мнению одного из них, путь в Царствие Небесное лежал через милосердие, а по мнению другого - через справедливость.
И хотя оба эти факта - и тот в отеле, и этот в Скиролавках, были такими разными и случились в отдаленных друг от друга местах, упомянуть о них надо, потому что, как говорят, у каждого свое счастье.
О том,
что порядочная женщина не должна быть стыдливой, как продажная девка
Трудно сказать, когда и от кого люди в Скиролавках узнали о том, что пережили Порваш и доктор Неглович во время вылазки в город. Скорее всего это сам художник Порваш в один прекрасный день с возмущением рассказал тем, кто обычно сидел перед магазином, что девки в "Новотеле" берут с мужчин аж три тысячи злотых.
- Это значит, что скоро будет конец света, - заявил Эрвин Крыщак. Когда на самого Эрвина Крыщака время от времени нападала мужская охота, он крал у своих невесток курицу с подворья и шел с ней к Поровой. Три тысячи злотых в то время платили за нескольких поросят.
- Может быть, они дают иначе, чем наши женщины? - задумался плотник Севрук.
- Иначе? Они, кажется, даже раздеваются в темноте или под одеялом, молодой Галембка в своем возмущении был заодно с Эрвином Крыщаком. - Пойти с такой женщиной - это то же самое, что поймать в канаве старую Ястшембску.
Настолько удивительные новости в деревне не спрячешь под снопы соломы в сусеке, не засунешь под черепицу, как скворца. Узнали об этом женщины молодые и пожилые, женщины простые и те, которые из-за своего образования считали себя более сложными натурами, чаще мылись и даже трусики меняли каждый день.
За три тысячи злотых пани Басенька должна была сшить три платья обыкновенных или одно подвенечное. Ничего удивительного в том, что она однажды вечером налегла на своего мужа, чтобы он ей все объяснил.
- Как ты думаешь, Непомуцен, почему они берут аж три тысячи с мужчины? Это просто невероятно. Знаешь, сколько я должна сидеть за машинкой за такую сумму?
Писатель Любиньски глубоко задумался над этим вопросом и наконец так сказал жене:
- Жаль, что ты не читала Зигмунда Фрейда. По мнению Фрейда, цифра "три" - это символ мужских половых органов. Думаю, что именно поэтому они берут с мужчины аж три тысячи.
- Это они читали Фрейда? - засомневалась пани Басенька. - Не знаю. И это не имеет значения, - начал раздражаться Любиньски. - В таких делах в счет идет подсознание, а не приобретенные знания.
Пани Халинка Турлей через какое-то время одолела глубокую обиду на Порваша за то, что он поехал с доктором в город и там, в каком-то отеле, пускался во все тяжкие с девушками легкого поведения. Возвращаясь с работы, из школы, она наткнулась на художника, идущего в магазин, и напрямик задала ему вопрос.
- Поведение у них легкое, - мрачно подтвердил Порваш, - но зато тяжелые деньги они берут с мужчины. И стоит знать о том, пани Халинка, что раздеваются они в темноте или под одеялом, такие они стыдливые.
- Что такое? - Смех пани Халинки зазвенел, как школьный звоночек. Другими словами, ничего интересного вы не увидели.
- Даже не пробовал, - честно признался Порваш. - С чего бы я тратил три тысячи злотых на что-то подобное? Откуда бы я взял такую сумму, если в последнее время мне даже на кисти и краски не хватает?
Еще раз звонко рассмеялась пани Халинка и пошла домой, вертя маленьким задиком, который напомнил Порвашу панну Дженни. Но пани Халинка была намного ниже ростом, это значило, что хрящи длинных костей отвердели у нее рано, она, стало быть, вырабатывала нужное количество женских гормонов. Раз она уже несколько лет была женой лесничего Турлея и даже родила ему ребенка, наверное, она не была одной из тех иллюзий, фата-морган и миражей, которые подкарауливают мужчину на его жизненном пути.
Один раз, подавая доктору обед, и Гертруда Макух завела разговор о его поездке в отель, потому что все, что касалось интимных переживаний доктора с женщинами, очень ее интересовало.
- Поверь мне, Гертруда, что мне нечего тебе сказать по этому поводу, заявил доктор. - Да, я пообедал в гостиничном ресторане, это был бифштекс с картошкой фри и салатом. Он был пережаренный, жесткий, а кроме того, очень дорогой. Честно тебе скажу, что дома обед бывает самым вкусным и самым дешевым.
Эту воодушевляющую новость Гертруда Макух тут же понесла в деревню, налево и направо повторяя слова доктора, который хоть и был в "Новотеле", где девки просят с мужчины аж три тысячи злотых, но, вернувшись, признал, что дома бывает вкуснее и дешевле.
К сожалению, слова доктора разнеслись по деревне слишком поздно, когда в разных семьях из-за гостиничных девок уже начались ссоры. И не одна одинокая женщина, незамужняя или вдова, чувствовала себя обиженной, что до сих пор давала даром то, за что другие брали столько денег. В некоторых семьях женщина ложилась вечером в постель с такой болезненной гримасой, как будто приносила мужу какую-то великую жертву, а те, которые были посильнее в арифметике, даже заснуть не могли, высчитывая, сколько раз они отдавались мужу задаром и какой дом, хлев, сарай, какой инвентарь можно было иметь, если бы каждый раз получать по три тысячи злотых. Не одна женщина - хоть и приземистая была, и обвисшие груди у нее были, и большой живот она перед собой носила - с тех пор гордо держала голову, сознавая, какая сокровищница у нее под юбкой. И уже не стало прежнего счастья в Скиролавках, жаловались мужчины на женщин, потому что, жена ли, любовница ли, но отдавались они все время как бы из милости, и по этой причине абы как и небрежно, чувствовалась в них глубоко укрытая и невысказанная обида.
