Анатолий Афанасьев - Привет, Афиноген

Душа его исходила яростным тупым криком.

«Тогда, — подумал он. — Тогда есть другой выход. Я не могу отпустить ее просто так. Это выше моих сил. Она сделала из меня клоуна и должна ответить за это. За все ответить… Я ей не мальчик, не школьный товарищ. Она ответит за то, что я сижу здесь в одиночестве. Она ответит… Я сомну ее, и она будет моей… она будет моей любовницей!»

Эрнста Львовича обдало холодом, ведомый неким первобытным инстинктом, он заглянул под стол: не подслушал ли кто–нибудь его преступные мысли. Нет, никого. И за столом он по–прежнему один. «Она будет моей! Она будет моей! — ликовал он, пожирая глазами танцующую Свету, трепещущей изнывающей рукой поднося ко рту бокал. — Она будет моей!»

— Где же жених, Света? — спросил тем временем Миша Кремнев. — Где он, твой нареченный?

— Много будешь знать, скоро состаришься. Зачем ты примотал сюда? Я тебя звала?

— Нету жениха, Светка! Нету! Все ты наврала. Я твой жених, твой суженый.

— Ты? Не смей и думать. У девушки будет ин- фархт… Жених! Вон мой жених остался за столом. Ты сам сказал про него — хороший, возвышенный человек, —

*— Лысина у него возвышенная.

— Смотри, Миша. Поостерегись… Лучше топай к своему рыбаку. Ух, как он глаза пучит. Он рыба, а не рыбак.

Сбоку вывернулся Митька Шуруп.

— Не передумала, Света?

— Нет, не передумала. Не возникай!

— Разве я не молод, не красив?

У Шурупа была скверная привычка не замечать, есть ли у дамы кавалер или его нет. Много горя принесла ему эта привычка.

— Не возникай, тебе сказано по–русски.

К счастью, танец кончился.

Эрнст Львович встретил их сообщением, что сейчас принесут бутылочку шампанского и мороженое.

Света устала и собралась домой. Она пожаловалась:

— Какие все мужчины одинаковые. Особенно молодые. То ли дело, когда кавалер солидный, в летах.

Миша некстати, но с апломбом ввернул откуда–то вычитанное:

— Человек бывает похож на самого себя всего дважды: когда рождается и когда умирает.

Ресторан бился в прощальных конвульсиях. Музыканты отдыхали после каждого танца. Гул голосов за столиками достиг высшего накала. Официанты нервно стучали костяшками счет, прикидывая, с каких клиентов безопасно заломить побольше. Табачный дым вытолкал из зала остатки воздуха. Миша вспомнил, что у него в резерве полбутылки «Фетяски». Он сходил к своему столику, но обнаружил только тлеющий в вазочке для салфеток окурок папиросы. Рыбак скрылся.

«Пьяная дружба — вот она, — огорчился Миша. — Так хорошо беседовали, и конец… Никакого продолжения».

Светлое возбуждение от выпитого вина исчерпало себя. Миша стал рассеян, пытался вспомнить что–то важное и никак не мог. Какая–то скользкая мысль не давалась ему. «Ах да, — подумал он. — Ну, конечно!»

— Эрнст Львович, — сказал он капризно. — Прошу вас объяснить, в каком качестве вы сопровождаете Свету Дорошевич? Имею право требовать! —

— Мишка!

— Отстань. У нас будет мужской разговор. Сейчас мы выпьем… выпьем?., и поговорим по–джентльменски. Я собираюсь жениться на Светлане. А вы? Что вы ей предлагаете?

Мише казалось, что он говорит достаточно внушительно. Он гордился собой. Никаких уловок. Полная ясность. Убийственные формулировки.

— Я тоже собираюсь жениться, — менее уверенной ища взглядом поддержки у Светы, ответил Эрнст Львович. Официант принес шампанское, а заодно и счет.

— Я плачу, — сказал Миша. — За все!

— Не тряпи языком, Мишка.

Миша протянул к себе счет, смутился, взглянув. Итоговая цифра — 48 рублей.

— Мальчики, — сказала Света Дорошевич, которая в связи с поздним часом перестала играть роли и ста* ла сама собой. И став собой, она поднялась на недосягаемую для обоих высоту. — Мальчики. Перестаньте ломать дешевую и пошлую комедию… Эрнст Львович, я не выйду за вас замуж. И не собиралась никогда. Вы — мой учитель. Я уважаю ваше мастерство. Я тоже буду портнихой — буду модельером. Сегодняшняя шутка слишком затянулась. Я сама виновата… У вас пятеро детей, Эрнст Львович. Как вам не стыдно их предавать!.. Неужели вы думаете, что я смогу жить с человеком, который бросил пятерых детей? Ну и прикол… Теперь ты, Миша. Милый мой! Тебе вовсе не о женитьбе надо думать. Тебе надо думать, как бы самому заработать себе на ботинки. Или ты собираешься ко мне на содержание?

— Я пойду работать!

— Помолчи, когда с тобой говорит умная женщина. Нет, дружок. Я бы еще могла ходить с тобой в кино, но ты слишком увлекся. Вы оба мне не годитесь в мужья. И кончим на этом. Девушка вообще не собирается замуж, с чего вы взяли. Я люблю, когда много лета, много шуток, много музыки. Буду петь, смеяться, сводить с ума… Вы думаете, мне больше подходит стирать кому–то из вас носки? Ошибаетесь. Мне и так распрекрасно живется. Платите по счету, дорогой Эрнст Львович. А ты, Мишка, спрячь свои деньги.

«Не будет она моей любовницей, — с болью, напоминающей зубную, сообразил Эрнст Львович. — Никогда не будет».

«Я женюсь на ней, — спокойно решил Миша Крем- нев. — Она — моя суженая».

«Здорово я их отделала, двух петухов, — похвалила себя Света Дорошевич. — Жаль, мамочка меня не слышала».

В молчании допили шампанское, Эрнст Львович расплатился. Стараясь ни на кого не смотреть, засосывал руки в рукава пиджака. «Как я смешон! — думал беззлобно. — Как жестоко она надо мной посмеялась. «Платите по счету!» Я уплачу по всем счетам. Я всегда платил, даже когда был молод. Бесплатно мне ничего не доставалось. За все платил и буду платить… Быстрее отсюда домой. Милые мои детки… Это затмение, оно пройдет. Девчонка дразнила меня. Она поплатится когда–нибудь. Она поплатится».

Он не знал, как и чем поплатится Света Дорошевич, но призывал все громы небесные на ее бесшабашную голову.

У выхода из ресторана Эрнст Львович холодно кивнул обоим: «То свитанья!» Миша поплелся за подругой, отстав на полшага.

— Не стыдно? — обернулась Светка. — Выставил пожилого человека и рад. Ишь глазищи брызжут. Фигляр ты, Мишка!

— Я раньше, Света, когда читал в романах любовные описания, знаешь, эти охи, ахи, презирал влюбленных мужчин. Мне они казались неполноценными. Как я был глупо самоуверен. Я из всех самый неполноценный. Те, в романах, хоть чего–то добивались. А у меня совсем руки опустились… Прогонишь — уйду… Что тогда со мной будет?.. Мне не стыдно это говорить. Ни капли не стыдно.

— Субтильный ты какой–то, Мишка. А хитрый. Хочешь девушку разжалобить своим враньем. Только я не жалостливая. У меня железяка вместо сердца. Заруби на носу.

Каждое ее слово подсыпало соли на Мишкино израненное самолюбие. Она, наверное, это чувствовала, не могла не чувствовать. Для женщин эта область не имеет тайн. И странным образом, то, что она, вероятно, сознательно его подразнивает, успокаивало Мишу. Значит, не совсем к нему равнодушна. Постороннего человека дразнить мало кому придет в голову. И, уж конечно, не ей, не Светке.

Миша ощутил вдруг неодолимое желание схватить ее сзади за плечи, стиснуть, сжать. И он это сделал — схватил и прижал к себе. И она забилась в его руках, яростно вырываясь.

— Да чего ты добиваешься, Мишка? Ну, сильный, сильный. Сильнее всех. Успокойся… Доказал. Сейчас как врежу! Отпусти… Фу, перегаром разит. Ах, так!

Она ущипнула Мишку не шутя. Он вскрикнул и выронил из рук невесту.

— Я уж хотела милицию вызывать. Как повело–то тебя с вина. Прямо медведь. Забыл, что сказал Чернышевский? Не отдай поцелуя без любви. Миша, а ты случайно не маньяк?

— Хватит надо мной издеваться, Светка! Я все–таки живой человек.

— Никто тебя не держит. Ступай к своему папочке, профессорский сынок. Я тебе не пара. У меня простые родители, где уж мне мечтать о таком женихе. Приданого нет. Вот, что на мне только. Платьишко да старенькая комбинация.

Он сознавал, что ему пора уйти, бросить ее, разрубить этот узел, не подходить к ней никогда на пушечный выстрел. Каждое ее слово было желчь. Она вытворяла над ним, что хотела. Никаких границ не придерживалась. Миша не мог уйти, это было выше его

сил. Его тешило, что Светкин ядовитый язычок жалит его, а не кого–нибудь другого. Могло ведь быть и так. Ей все одинаково. Какой бес ее заводит? Даже в их лучшие редкие вечера, которые миновали, она не давала ему передышки. Поцеловав, тут же норовила укусить. Как спастись?

Света беспечно вприпрыжку вытанцовывала впереди. Вот и дом ее четырехэтажный. Вот и скверик, где сиживали они, бывало, где в безудержных ласках проводили долгие часы.

У подъезда она все же помедлила, не порхнула домой, как он ожидал. Да уж лучше бы и не медлила.

— Ты каких девушек больше любишь, Миша? Брюнеток или блондинок? Некоторые, конечно, предпочитают шатенок.

— Мне все равно. Я…

Она не позволила ему разглагольствовать, спешила.