Мирча Элиаде - У цыганок
- Чего скандалишь? Ты что - спятил?
- Простите, - произнес Гаврилеску. - Не знаю, что с моей женой. Она не откликается. И видно, ключ сломался, не могу войти в дом.
- А чего вам входить? Вы кто будете? Гаврилеску подошел к окну.
- Хоть мы и соседи, - начал он, - но, кажется, я не имел удовольствия с вами встречать-' ся. Моя фамилия Гаврилеску, и я живу здесь с женою Эльзой...
- Значит, не туда попали. Здесь живет господин Стэнеску. И его нету. Уехал на воды.
- Позвольте, - возразил Гаврилеску. - Мне очень жаль, что приходится вам перечить, однако, думаю, вы ошибаетесь. Здесь, в доме сто один, живем мы, Эльза и я. Живем четыре года.
- Господа, прекратите немедленно, спать не даете! - крикнул кто-то. Какого черта?!
- Он притворяется, будто живет в квартире господина Стэнеску...
- Не притворяюсь! - запротестовал Гав-рилеску. - Это моя квартира, и я вовсе не притворяюсь. И прежде всего хочу знать, где Эльза, что с ней случилось?
- Спросите в полиции, - сказал кто-то сверху.
Гаврилеску испуганно поднял голову.
- Почему в полиции? Что случилось? - взволнованно крикнул он. - Вы что-нибудь знаете?
- Ничего я не знаю, я хочу спать. И если вы затеяли разговор на всю ночь...
- Позвольте, - произнес Гаврилеску, - мне тоже хочется спать, я, можно сказать, очень устал... У меня был ужасный день. Жара, как в Аравийской пустыне. Но я не понимаю, что случилось с Эльзой. Почему она не отвечает? Может, ей стало дурно, она потеряла сознание.
И, повернувшись к двери дома номер сто один, он забарабанил кулаком что было силы.
- Послушай, я же сказал тебе, что там никого нет. Господин Стэнеску уехал на воды.
- Вызовите полицию! - закричал пронзительный женский голос. Немедленно вызовите полицию!
Гаврилеску перестал барабанить и, тяжело дыша, прислонился к двери. Только сейчас он почувствовал, что ноги не держат его, и сел на ступеньку, обхватив руками голову. 'Крепись, Гаврилеску, - шептал он, - случилось что-то очень серьезное, и они не хотят тебе сказать. Крепись, попытайся вспомнить...'
- Мадам Трандафир! - закричал он вдруг. - Как же я сразу не подумал! Мадам Трандафир! - крикнул он, встал и направился к дому напротив. - Мадам Трандафир!..
Кто-то сверху сказал уже более мирно:
- Оставьте ее в покое, беднягу...
- Но это срочно!
- Оставьте ее в покое. Господи, прости ее, грешную, она давно умерла!
- Не может быть! - крикнул Гаврилеску. - Я с ней говорил сегодня утром.
- Должно быть, вы путаете ее с сестрой, Екатериной. Мадам Трандафир умерла пять лет назад.
На мгновение Гаврилеску замер, потом сунул руки в карманы, вытащил несколько платков и, наконец, прошептал:
- Любопытно.
Он медленно поднялся на три ступени дома сто один, взял свою шляпу и надел ее. Подергал еще раз ручку двери, повернулся и нетвердыми шагами побрел прочь. Он шел медленно, ни о чем не думая, машинально утираясь платками. Корчма на углу была еще открыта, и, послонявшись вокруг, он решил зайти.
- Можем дать вам только стакан вина, - сказал мальчик-официант. - Мы в два закрываемся.
- В два? - удивился Гаврилеску. - А сколько сейчас?
- Два. Даже больше...
- Ужасно поздно, - прошептал себе под нос Гаврилеску и подошел к стойке.
Лицо хозяина показалось ему знакомым. ~ Вы не господин Костикэ? спросил он с бьющимся сердцем.
- Да, - ответил хозяин, разглядывая Гаврилеску. И, помолчав, заметил: Будто и я вас знаю.
- Будто, будто... - произнес Гаврилеску и растерянно улыбнулся. - Я давно отсюда, - продолжал он. - У меня здесь были друзья. Мадам Трандафир.
- Да, Господи, прости ее, грешную...
- Мадам Эльза Гаврилеску.
- Ах, и с ней тоже что-то случилось, - прервал его корчмарь, - а что до сего дня никто толком не знает. Полиция искала ее мужа несколько месяцев, но так и не нашла, ни живого, ни мертвого... Точно сквозь землю провалился... Бедная мадам Эльза ждала его, ждала, а потом уехала к своим в Германию. Вещи распродала и уехала. Добра у них не больно много было, жили бедно. Я и сам раздумывал, не купить ли рояль.
- Значит, она уехала в Германию, - произнес Гаврилеску мечтательно. - И давно?
- Давно. Давно. Через несколько месяцев после того, как исчез Гаврилеску. Осенью будет двенадцать лет. Даже в газетах писали...
- Интересно, - прошептал Гаврилеску и принялся обмахиваться шляпой. - А если я вам скажу... и дам честное слово, что это чистая правда: сегодня утром я разговаривал с ней. Более того: мы вместе пообедали. Моту сообщить вам даже, что ели.
- Должно быть, вернулась, - озадаченно произнес корчмарь.
- Нет, не вернулась. Она и не уезжала. Тут кроется какое-то недоразумение. Сейчас я немного устал, но завтра утром я во всем разберусь...
И, слегка поклонившись, он вышел.
Он шел медленно, держа в одной руке шляпу, в другой - платок и подолгу отдыхал на каждой скамейке. Ночь была свежая, безлунная, на улицу изливалась прохлада садов. Его догнала пролетка.
- Вам куда, барин? - спросил извозчик.
- К цыганкам, - ответил Гаврилеску.
- Тогда садитесь, за две двадцатки довезу, - предложил извозчик и остановил пролетку.
- К сожалению, у меня маловато денег. Осталось сто леев да еще какая-то мелочь. А сотню стоит вход к цыганкам.
- Побольше, - произнес извозчик и рассмеялся. - Сотни-то вам не хватит.
- Я сегодня после обеда сотню платил... Спокойной ночи, - прибавил Гаврилеску и пошел прочь.
Но извозчик поехал следом.
- Это пахнет душистый табак. - Извозчик глубоко вздохнул. - В саду господина генерала. Я потому и люблю ездить здесь ночью. Есть
клиенты, нет ли, я все равно ночью здесь проезжаю. Страсть как люблю цветы.
- У тебя артистическая натура, - улыбаясь, сказал Гаврилеску.
И, приветственно подняв руку, присел отдохнуть, но извозчик, круто осадив лошадь, подъехал к скамейке. Вынул табакерку и принялся скручивать цигарку.
- Люблю цветы, - повторил он. - Лошадей в цветах. Б молодости я ездил на похоронных дрогах. Вот красота! Шесть коней в черных с золотом попонах и цветы, цветы, пропасть цветов! Эх, прошла молодость, все прошло. Стал я стар и теперь вот - всего лишь ночной извозчик, да и лошадь у меня теперь одна.
Он зажег цигарку и неспешно затянулся.
- Так, стало быть, к цыганкам, - начал он снова, помолчав.
- Да, у меня к ним одно дело, - поспешил оправдаться Гаврилеску. ~ Я был там сегодня после обеда, и вышли всякие недоразумения.
- Ах, цыганки... - вздохнул извозчик. - Если бы не цыганки, - прибавил он, понизив голос. - Если бы не цыганки...
- Да, - сказал Гаврилеску, - все говорят. То есть я хотел сказать - в трамвае. Все говорят о цыганках, когда трамвай проезжает мимо их сада.
Он встал со скамейки и пошел дальше; пролетка ехала рядом.
- Повернем сюда, - сказал извозчик, указывая кнутом на переулок, ~ так короче... Проедем мимо церкви. Там душистый табак расцвел. Правда, не такой, как у генерала, но увидите, вы не пожалеете...
- У тебя артистическая натура, - мечтательно сказал Гаврилеску.
Возле церкви они остановились, чтобы насладиться запахом цветов.
- Будто тут еще что-то, не один табак, - сказал Гаврилеску.
- Ах, каких здесь только цветов нет! Если сегодня были похороны, цветов много осталось. И теперь, к утру, все они опять запахнут... Я, когда на дрогах работал, частенько сюда приезжал. То-то была красота!..
Извозчик присвистнул лошади и пошел вслед за Гаврилеску.
- Теперь уж немного осталось, - продолжал он. - Вы чего не садитесь?
- Мне очень жаль, но у меня нет денег.
- Дадите мелочь. Садитесь...
Немного поколебавшись, Гаврилеску не без труда забрался в пролетку. Но едва пролетка тронулась, как голова его упала на подушку и он уснул.
- Да, красота была, - снова заговорил извозчик. - Церковь богатая, народ все чистый... Молодость...
Он обернулся и, увидев, что клиент спит, стал потихоньку насвистывать, лошадь пошла живее.
- Приехали! - крикнул он наконец, спрыгивая с козел. - Однако ворота закрыты...
Гаврилеску взял свою шляпу, поправил галстук и, соскочив с пролетки, принялся искать кошелек с мелочью.
- Не ищите, - сказал извозчик. - Отдадите в следующий раз. Я все равно здесь стоять буду, - прибавил он. - В этот час если какой клиент попадется, то только здесь.
Помахав извозчику шляпой, Гаврилеску подошел к воротам, отыскал звонок и позвонил. Ворота тут же отворились, и, войдя в них, Гаврилеску направился к зарослям, за которыми прятался домик. В окошке мерцал огонек. Гаврилеску робко постучал, но никто не откликнулся, тогда он толкнул дверь и вошел. Старуха спала, положив голову на столик.
- Это я, Гаврилеску, - сказал он, тронув старуху за плечо. - Из-за вас у меня куча сложностей, - прибавил он, видя, что старуха смотрит на него в недоумении.
- Уже поздно, - сказала старуха, протирая глаза. - Все разошлись.
Но, разглядев его, узнала:
- Ах, это ты, музыкант. Немка еще не ушла. Она никогда не спит...
Сердце у Гаврилеску забилось, он задрожал.
