Лео Перуц - Ночью под каменным мостом
Он выпрямился в своем углу и слушал, о чем собаки говорили между собой.
-- Я тоже голоден, -- проворчал крестьянский пес.
-- Завтра я сведу тебя к мясной лавке, -- пообещал пудель. -- Вы, деревенские псы, в одиночку в городе ничего себе не найдете. Ты будешь ходить на задних лапах и носить в зубах палку, и за это искусство тебе всегда перепадет хорошая косточка с мясом и жиром.
-- Дома, на дворе, я получал кости не за ходьбу на задних лапах, -возразил крестьянский пес. -- И кашу мне давали тоже не за это. Я должен был охранять двор и следить, чтобы лисы не добрались до гусей.
-- А кто-такие лисы? -- спросил пудель.
-- Лисы? -- повторил сторожевой пес. -- Ну, как тебе это объяснить? У них нет хозяина. Они живут в лесах. Они приходят из леса ночью и воруют гусей. На то они и лисы.
-- А что такое лес? -- осведомился пудель.
-- Э, да ты совсем ничего не знаешь! -- возмутился крестьянский пес. -Лес -- это когда не три-четыре дерева, а... как бы тебе сказать? Это такое место, где куда ни посмотришь, кругом одни деревья. А за деревьями опять деревья. Вот оттуда-то и прибегают лисы. Если кому-нибудь из них случалось уносить гуся, меня сильно били палкой.
-- А вот меня никогда не били! -- похвастался пудель. -- Даже когда мой хозяин учил меня ходить на двух ногах и танцевать. Он был всегда добр ко мне. У нас дома тоже жили гуси, но лисы даже и не пытались их таскать, потому что у нас тут нет леса, из которого они приходят. Если бы поблизости были леса или лисы, мой хозяин сказал бы мне об этом. Он говорил мне все и ничего не скрывал. Я даже знаю, где он зарыл деньги, которые у него искали, да не нашли, и кому эти деньги принадлежат.
-- Да, люди частенько зарывают деньги, -- подтвердил пес. -- Только вот зачем? Их же нельзя есть.
-- Этого тебе не понять, -- возразил пудель. -- Это очень разумно -зарывать деньги. Все, что бы ни делал мой хозяин, было очень разумно. Я был с ним в ту ночь, когда они завернули его в холстину и вынесли из дома. Но перед тем приходил один человек, который принес в кошельке деньги, восемьдесят гульденов. Он сказал, что это был старый долг. Мой хозяин пошел проводить его до дверей -- а шел он очень медленно, так сильно был болен -и когда вернулся, то спросил меня: "Что мне делать с этими деньгами? Всю жизнь я собирал деньги, но они от меня утекли. Они не должны найти эти восемьдесят гульденов, когда придут завтра, -- ни гроша они не должны найти! Еще сегодня ночью их нужно вынести из дома. Но куда, скажи мне, куда?" Он кашлял, жаловался на боли и все время держал платок у рта. Наконец он сказал: "Я знаю одного человека, которому ни в чем не было счастья. Ему могли бы помочь эти деньги. Я не могу оставить ему в наследство свое счастье, но восемьдесят гульденов он должен получить". Затем он хлопнул себя ладонью по лбу, закашлялся и засмеялся. "Это под стать Берлу Ландфареру! -сказал он. -- Если в Праге пойдет дождь из гульденов, он непременно будет разъезжать на своей тележке по деревням. Правда, трудно будет ему помочь..." Он подумал немного, потом взял свою трость, шляпу и плащ, прихватил кошелек, и мы отправились по улице к самому берегу реки. Там он велел мне разгрести лапами опавшую листву и немного поскрести землю, а потом зарыл кошелек -очень неглубоко, так как сил у него уже вовсе не было. После чего сказал мне: "Когда Берл Ландфарер вернется в город, схвати его зубами за кафтан и веди сюда. Это его деньги, но я уже не смогу сам отдать их ему, потому что вот-вот уйду по дороге, что ожидает всех людей... Ты легко узнаешь Берла -он ходит немного кособоко, и спереди у него недостает трех зубов".
-- Это плохо, -- заметил крестьянский пес. -- Он не может грызть кости. Скажи ему, чтобы ел только мягкое мясо.
-- Но я его не знал, да и теперь не знаю! -- крикнул пудель. -- Я не могу отличить его от других людей. А потому деньги и сейчас лежат в земле. Как же мне узнать, у кого не хватает зубов, -- люди ведь не ходят с открытыми ртами? Откуда мне знать, кто из них Берл Ландфарер?
Берл с удивлением обнаружил, что речь зашла о нем, и с этого момента напряженно вслушивался в разговор. И когда он услыхал, что пудель Мейзла несколько лет разыскивает его, он вышел из своего угла и с печальным упреком произнес:
-- Берл Ландфарер -- это я.
-- Ты -- Берл Ландфарер? -- воскликнул пудель. Он встал на задние лапы и начал возбужденно всматриваться в человека.
-- Дай погляжу! Открой-ка рот! Точно, трех зубов недостает. Значит, ты и есть Берл Ландфарер. Вот и хорошо -- завтра я пойду с тобой и укажу, где зарыты твои деньги.
Он опустился на передние лапы и завилял хвостом.
-- Завтра? -- пронзительно крикнул Берл и засмеялся. -- Завтра? Но я же Берл Ландфарер! Завтра нас всех троих повесят!
-- Кого это повесят? -- недоверчиво переспросил пудель.
-- Меня, тебя и вот его, -- ответил Берл, указывая на задремавшего в углу крестьянского пса.
-- С какой стати нас должны повесить? -- удивился пудель.
-- Таков приказ, -- ответил Берл Ландфарер.
-- Тебя-то, может, и повесят, -- решил пудель, подумав. -- А меня нет. Стоит им только открыть дверь, как я проскользну у них между ног и задам деру!
И он начал кружиться на месте, а затем лег на пол.
-- А сейчас я хочу вздремнуть, -- сказал он. -- Что и тебе советую. Значит, ты и есть Берл Ландфарер. Нет, меня-то не повесят!
И он тут же уснул.
Едва забрезжило утро, снаружи загремел замок, дверь камеры отворилась, но вместо палача, готового вести Берла на место казни, на пороге появились два еврейских советника ратуши -- реб Амшель и реб Симхе. Господин полковник Страссольдо в последний момент уступил мольбам и настояниям общины и согласился помиловать Берла Ландфарера за штраф в сто пятьдесят гульденов, которые ему тут же и были доставлены еврейскими старейшинами.
-- Мы принесли свободу заключенному и отпущение скованному, -воскликнул реб Амшель. -- Восхвалим же Бога, который не отнял у нас своей милости!
И реб Симхе подтвердил радостную весть, но более будничными словами:
-- Вы свободны, реб Берл! Выкуп за вас уплачен. Можете идти домой.
Но Берл, казалось, ничего не понимал.
-- Собака! Собака! -- кричал он. -- Где собака, она только что была здесь! Собака Мейзла! Она знает, где зарыты мои деньги! Восемьдесят гульденов!
-- Реб Берл! Вы свободны, -- повторяли еврейские советники. -- Вы что, не понимаете? Бог помог нам, и ваша казнь отменена. Вы можете идти.
-- Но собака! Где собака?! -- стенал Берл Ландфарер. -- Вы не видели ее? Собака Мейзла проскользнула в дверь! Я должен найти ее! Восемьдесят гульденов! О я несчастный! Я, убитый Богом! Где же эта проклятая собака?!
Еще много лет после того Берла можно было увидеть в пражском гетто и в Старом Граде: он гонялся за всеми собаками подряд, хватал их и, встряхивая и дергая за шерсть, допытывался у каждой, не видала ли она белого пуделя с черным пятном от подглазья до уха. Еще он говорил своей очередной жертве, что если она встретит мейзловского пса, то пусть передаст, что он, Берл Ландфарер, не был повешен и что пуделю надо прийти к нему на набережную. Он ему ничего не сделает и, уж конечно, не повесит, поскольку за него тоже заплачен выкуп. Псы кусали его, вырывались, а Берл все бегал за ними, а за Берлом толпой бегали дети. Взрослые же только покачивали головами и говорили: "Бедный Берл Ландфарер! Всего одну ночь провел он в тюрьме и от страха потерял свою человеческую душу".
(1)Яхве -- в иудаизме непроизносимое имя Бога. На письме передается так называемым тетраграмматоном -- четырьмя согласными буквами YHWH.
IV. САРАБАНДА
На празднестве, которое в своем пражском доме устроил по поводу крещения старшего внука тайный советник и канцлер Богемии господин князь Зденко фон Лобковиц, среди гостей находился капитан имперской конницы барон Юранич, прибывший в Прагу на пару дней не то из Хорватии, не то из Словении. И если все остальные господа были одеты сообразно моде и случаю, то есть носили шитые золотом камзолы из пурпурного бархата с белыми кружевными рукавами и золотыми застежками, а на ногах -- узкие штаны, шелковые чулки и атласные башмаки с яркими бантами, то барон Юранич явился в своем походном камзоле, кожаных брюках и высоких сапогах. Свой неподобающий вид он объяснил тем обстоятельством, что его багаж застрял на последней почтовой станции и не был доставлен вовремя. В довершение всего он, по обычаю пограничных офицеров, стриг себе волосы и бороду так коротко, что они напоминали кабанью щетину -- но эта странность считалась подобающей мужчине, который всю свою жизнь был занят войной с турками, этими извечными врагами христианства, и не имел времени обучиться тому, чего требовала от благородного кавалера мода и предписывали светские правила.
Несмотря на все это, барон Юранич великолепно чувствовал себя на этом празднике. Он пил и танцевал с большим усердием и пребывал в отличном настроении, хотя, сказать по правде, отнюдь не преуспел в танцах. Что бы ни начинали играть музыканты -- жигу, курант или сарабанду, -- для него не было никакой разницы. В каждом танце он выделывал одни и те же прыжки и выказывал больше старания, нежели ловкости.
