Редьярд Киплинг - Свет погас
Над городом висел редкий серый туман, и на улицах свирепствовал холод: английское лето было в разгаре.
"Веселенькая пустыня, и вряд ли она может хоть в чем-то измениться, подумал Дик, шагая от портовых доков на запад. - Итак, что же мне делать?" Дома, тесно лепившиеся друг к другу, молчали. Дик вглядывался в длинные темноватые улицы, видел стремительное движение экипажей и людские толпы.
- Ну ладно же, крольчатники! - сказал он, обращаясь к благопристойным двухквартирным особнякам. - А знаете ли вы, что вам предстоит в ближайшем будущем? Вам предстоит обеспечить меня лакеями и горничными, - тут он причмокнул губами, - и в придачу королевской казной. Покамест же куплю-ка я себе новое платье и обувь, а потом вернусь да расправлюсь с вами. - И Дик решительно продолжал путь; он заметил, что один его ботинок прохудился сбоку. Когда он нагнулся, разглядывая дыру, какой-то прохожий столкнул его в сточную канаву. - Ладно же, - сказал он. - Мы и это возьмем на заметку. Я вас всех тоже столкну, дайте срок.
Хорошее платье и обувь стоят недешево, и Дик вышел из последнего магазина, сознавая, что на какое-то время он обеспечен приличной одеждой, но в кармане у него всего-навсего пятьдесят шиллингов. Он вернулся на улицы, прилегающие к докам, и снял комнату, где на постельное белье были нашиты крупные метки во избежание кражи, и никто, казалось, вообще никогда не ложился на кровать. Когда доставили платье Дика, он отыскал Центрально-южное агентство, спросил там адрес Торпенхау, который тотчас же получил, узнав при этом, что ему еще причитаются деньги.
- А много ли? - осведомился Дик с такой небрежностью, словно привык ворочать миллионами.
- Фунтов тридцать или сорок. Если вам угодно, мы, разумеется, можем уплатить сейчас же, но обычно мы рассчитываемся ежемесячно, по первым числам.
"Если я дам понять, что мне срочно нужны деньги, мое дело дохлое, сказал он себе. - Со временем я возьму свое". Вслух же произнес:
- Не стоит беспокоиться. Кстати, я уезжаю на месяц из города. Обождите, покуда я вернусь, а там сочтемся.
- Но мы надеемся, мистер Хелдар, что вы не намерены порывать с нами отношения?
Дик всю жизнь изучал человеческие лица и теперь пристально вгляделся в собеседника.
"Этот человек о чем-то умалчивает, - решил он. - Не стану ничего предпринимать до встречи с Торпенхау. Кажется, предстоят большие дела".
Не дав определенного ответа, он вернулся в свою каморку близ доков. Было только седьмое число, а в месяце, как сразу сообразил Дик, тридцать один день.
Человеку с разносторонними вкусами и здоровым аппетитом отнюдь не просто прожить двадцать четыре дня на пятьдесят шиллингов. И мало радости начинать эту жизнь в одиночку среди унылой серой пустыни Лондона. Комнату Дик снял за семь шиллингов в неделю, так что на еду и питье у него осталось меньше шиллинга в день. Само собой, перво-наперво он приобрел все необходимое для своего ремесла: этого он был лишен очень давно. Потом за какие-нибудь полдня, пробуя и сравнивая, он убедился, что сосиски с картофельным пюре, по два пенса за порцию, ему более всего по карману. Конечно, сосиски вовсе не плохой завтрак раз или два в неделю. Но к полудню, даже с картофельным пюре, они приедаются. А уж на обед и вовсе несносны. Через три дня Дик возненавидел сосиски, отнес в заклад часы и устроил себе пир, приобретя баранью голову, которая обошлась отнюдь не так дешево, как можно было предположить, поскольку в ней множество костей и к тому же она изрядно ужарилась. Потом он снова перешел на сосиски с пюре. Но настал день, когда пришлось питаться одним пюре, и он почувствовал щемящую пустоту в желудке. Тогда он отдал в заклад жилет и галстук, с сожалением вспоминая о тех деньгах, которые легкомысленно растранжирил в былые времена. Для Искусства бывает весьма и весьма пользительно, когда у художника брюхо подводит с голоду, и Дик, изредка выходя на улицу - вообще-то он избегал прогулок, ибо они возбуждали желания, которые невозможно было удовлетворить, - убедился, что делит все человечество на две половины: одни люди, судя по внешности, могли дать ему что-нибудь поесть, вид же других не сулил ничего подобного. "Оказывается, до сих пор я совсем не разбирался в человеческих лицах", - подумал он, и, словно в награду за такое смирение, провидение внушило какому-то извозчику в сосисочной, куда Дик зашел в тот вечер, мысль оставить толстый недоеденный ломоть хлеба. Дик немедля схватил ломоть готовый сражаться ради него против всего мира, - и удача вселила в него бодрость.
Но вот месяц кончился, и Дик, едва удерживая себя, дабы не пуститься бегом от нетерпения, отправился за деньгами. После этого он торопливо зашагал к дому, где жил Торпенхау, а там, из коридоров меблирашек, шел соблазнительный дух жареного мяса. Торпенхау обитал на самом верхнем этаже. Дик ворвался в его комнату и сразу же попал в объятия, от которых у него затрещали ребра, вслед за чем Торпенхау увлек его к столу и единым духом выпалил два десятка разных вопросов:
- Кстати, ты, вижу я, изрядно отощал, - заключил он.
- У тебя перекусить найдется? - спросил Дик, обшаривая комнату взглядом.
- Завтрак будет готов сию минуту. Если я предложу тебе сосисок, ты не будешь против?
- Все, что угодно, только не сосиски! Торп, я просуществовал на этой мерзкой конине тридцать дней и тридцать ночей, да и то впроголодь.
- Ну, выкладывай, что за безумная выходка взбрела тебе в голову напоследок?
Дик дал волю языку и поведал, как он прожил минувшие недели. Потом расстегнул пиджак: жилета не было.
- Я удачно его сбыл, просто на редкость удачно, и все же еле-еле дотянул.
- Мозгов у тебя не густо, зато сила воли по крайней мере есть. Ладно, ешь, а потом потолкуем.
Дик жадно набросился на яичницу с ветчиной и наелся до отвала. Торпенхау подал ему набитую трубку, и он затянулся с таким наслаждением, какое может испытывать человек, три недели не куривший хорошего табака.
- Ух ты! - вскричал он. - Это просто божественно! Ну так что же?
- Почему, скажи на милость, ты не пришел ко мне сразу?
- Не мог: ведь я и без того слишком многим обязан тебе, дружище. К тому же у меня было суеверное предчувствие, что такая временная голодовка - да, именно голодовка, и притом очень мучительная - принесет мне удачу в будущем. Но отныне с этим покончено, дело прошлое, никто в агентстве не знает, сколько я хлебнул горя. А теперь выкладывай все начистоту. Какие у меня виды на будущее?
- Ты получил телеграмму? Да, ты стал модным. Все без ума от твоих рисунков. Право, не знаю отчего, но это бесспорно. Говорят, что у тебя свежая манера и новый художественный почерк. А поскольку в большинстве своем это доморощенные английские знатоки, они говорят, что ты наделен особым чутьем. Тебе предлагают сотрудничать в десятке газет, иллюстрировать книги.
Дик презрительно фыркнул.
- И еще тебе предлагают написать по собственным эскизам большие полотна, от скупщиков отбоя нет. Видно, они полагают, что твои работы могут оказаться выгодным помещением денег. Вот черт! Кто способен разгадать непостижимую глупость публики?
- Они на редкость разумные люди.
- Скажи лучше - люди, обуреваемые нелепыми прихотями. Ты стал новейшей прихотью для тех, которые именуют себя поборниками так называемого Искусства. И вот теперь ты - модный художник, ты редкостное явление и все, что только тебе будет угодно. При этом оказалось, что один я знаю, кто ты и что ты, я показал влиятельным людям твои рисунки, которые ты изредка мне дарил. Те самые, которые не сгодились для Центрально-южного агентства. Тебе привалила удача, счастливчик.
- Гм! Ничего себе счастливчик! Вот уж поистине счастлив тот, кто гоняется за удачей по всему белому свету и не чает, когда она наконец привалит! Нет, они еще увидят, какой я счастливчик. Но прежде всего мне нужна мастерская.
- Поди сюда, - сказал Торпенхау и пересек лестничную площадку. - В сущности, это помещение - обширная кладовая, но тебя это вполне устроит. Вот верхний свет, или северный свет, или как там у вас называются такие окошки; здесь достаточно места для всякого хлама. А рядом спальня. Чего же тебе еще?
- Ладно, сойдет, - сказал Дик, оглядывая помещение, которое занимало добрую треть верхнего этажа в ветхом доме, обращенном к Темзе. Тускло-желтое солнце заглядывало в окно и освещало неописуемо грязную комнату. Три ступеньки вели от двери на площадку, а оттуда еще три - в квартиру Торпенхау. Лестничная клетка тонула в темноте, и там, внизу, едва видными точками мерцали газовые рожки, слышались мужские голоса и хлопанье дверей на всех семи этажах, окутанных теплой мглой.
- Предоставят ли мне полную свободу? - спросил Дик с опаской.
Он слишком долго скитался по свету и знал цену независимости.
- Да делай все, что душе угодно: получишь ключи и всяческие права. Почти все мы проживаем здесь постоянно. Союзу Молодых Христиан я бы этот дом рекомендовать воздержался, но нас он устраивает. Я оставил за тобой эти комнаты, как только послал телеграмму.
