Томас Мор - История Ричарда III

Поэтому я со всей решимостью заявляю вам, что наперекор королеве я охотнее бы отнял герцога, чем оставил при ней, пока ее упрямство или праздный страх не умчат его прочь. И все же ради этого я не стану осквернять убежище. Священные права этого и других подобных мест блюдутся исстари, и я не стану нарушать их; но скажу по совести, если бы они утверждались сегодня, то я не стал бы утверждать их. Пожалуй, я не сказал бы и "нет", но разве лишь из жалости, потому что, конечно, те люди, которых море или тяжкие долги {В 1565 добавлено: "или иные удары судьбы".} довели до разорения, должны иметь хоть какое-то место, где бы свободе их не грозила опасность от злобы заимодавцев. И когда идет борьба за корону (как это бывало) и каждая партия обвиняет другую в измене, то хотелось бы, чтобы обе располагали какими-то убежищами {В 1565 добавлено: "где они находились бы в безопасности, пока победа еще не решилась, а обстоятельства сомнительны и тяжелы".}. А вот что касается воров, которыми кишат такие места и которые, предавшись своему ремеслу, уже от него не откажутся, то очень жаль, что убежище служит им защитой. И еще того прискорбнее, что спасаются там и убийцы, которых сам бог повелел брать от алтаря и умерщвлять, если убийство было совершено ими предумышленно. А когда убийство непредумышленно, то нет нужды и в убежище, которое бог установил в Ветхом Завете: кого понудили к такому делу необходимость, самозащита или несчастье, тот получит прощение или в силу закона, или по милости короля. Но давайте посмотрим, как немного в этих убежищах людей, понужденных к тому уважительной необходимостью; и посмотрим, с другой стороны, как обычны там такие люди, которых довело до беды собственное и сознательное распутство. Что это за банды воров, убийц и коварных мерзостных предателей! А больше всего их в двух местах: одно бок о бок с городом, другое в самых его недрах {45}; и если бы взвесить то благо, которое эти убежища приносят, и то зло, которое от них происходит, то смею думать, вы и сами сказали бы, что лучше не иметь ни одного убежища, чем иметь целых два. Я сказал бы то же самое, даже если бы они не были так обесчещены, как обесчещены сейчас, обесчещены давно и, боюсь, так и останутся обесчещены, пока люди не решатся собственными руками исправить такой порядок, - словно бог и святой Петр покровительствуют людским порокам! Распутники бесчинствуют и разоряются, надеясь на убежище в этих местах; богачи бегут туда, захватив добро бедняков; здесь они строят жилье, тратятся на пиры, а заимодавцам предлагают посвистеть под стеной. Замужние жены бегут сюда, прихватив столовое серебро своих супругов, и заявляют, что не хотят жить с мужьями потому, что те их бьют. Воры бегут с награбленным добром, здесь они привольно его проживают, здесь замышляют новые грабежи, отсюда выходят по ночам красть, грабить, обирать и убивать, словно эти места не только охраняют их от расплаты за старые преступления, но дают им право и на новые. А ведь многие из этих зол можно было бы исправить с божьей помощью и без нарушения священных прав, если бы только умные люди приложили к этому руки.

Ну, что ж! Если уж некогда какой-то папа и какой-то король, больше из сострадания, чем из благоразумия, установили права этих мест, а другие люди из-за некоего священного страха не осмеливались их нарушать, то будем терпеть их и мы, и пусть они с богом остаются как есть, но только до тех пределов, пока это позволяет здравый смысл, и уж никак не настолько, чтобы помешать нам вызволить благородного человека к его чести и благополучию из такого убежища, которое ему никак не к лицу и не может быть к лицу. Ведь убежище всегда служит человеку для защиты не просто от большой беды, но еще и от заслуженной беды. А для защиты от незаслуженных обид ни папа, ни король никакому месту не собирались давать никаких особых прав {В 1565 иначе: "не существует причин предоставлять особые привилегии какому-либо одному месту".}, ибо таких прав ни одно место не лишено. Неужели хоть где-нибудь позволяет закон человеку человека обижать безнаказанно? На противозаконную обиду и король, и закон, и сама природа кладут повсеместный запрет, и в этом всякому человеку всякое место служит убежищем. Только когда человека преследует закон, то приходится ему искать покровительства от особых прав; только на этом основании и по этой причине и возникли убежища. Но наш благородный принц от такой необходимости далек; о его любви к королю свидетельствует природа и родство, о его невиновности перед всем миром свидетельствует нежный его возраст. Стало быть, убежище ему не нужно, убежища для него и быть не может. Человек не приходит в убежище, словно на крещение, по воле крестных родителей, - он должен сам о нем молить, и тогда лишь он его получит. Но если из всех людей право на убежище имеет только тот, кто знает за собою вину, понуждающую его просить об этом, то какое же право на убежище может иметь маленький мальчик {В 1565 добавлено: "с какой стати ему требовать от убежища бесполезной охраны для себя?"}? Даже если бы он был уже достаточно разумен, чтобы просить о нем в случае нужды, то сейчас, осмелюсь сказать, он мог бы только негодовать на тех, кто держит его в этом убежище. Поэтому я буду утверждать без всякого угрызения совести и без всякого нарушения священных прав, что даже с теми, кто по праву укрылся в убежище, обращаться надо попроще {1565 излагает эту мысль иначе: "Нет ничего страшного в том, чтобы освободить из убежища того, кто сам не против этого; я настолько в этом уверен, что, полагаю, нелишним быть посмелее обычного и с теми, кто действительно нуждается в убежище".}. В самом деле, если кто скрылся в убежище с чужим добром, то почему король не может, не посягая на его свободу, отобрать часть этого добра даже и из убежища {1565 четче: "отобрать у беглеца и вернуть хозяину похищенное, не нанося никакого оскорбления святыне".}? Ведь ни король, ни папа не могут дать никакому месту такой привилегии, которая освобождала бы человека, способного платить, от уплаты его долгов."

С такими его словами согласились многие присутствовавшие духовные лица, то ли стараясь угодить говорившему, то ли и вправду так думая: "Действительно, - говорили они, - что по закону бога и святой церкви имущество человека, находящегося в убежище, должно быть отдано для уплаты его долгов, а ворованное добро возвращено их владельцу; самому же ему довольно и свободы поддерживать свою жизнь трудом собственных рук."

"В самом деле, - сказал герцог, - вы сказали, мне думается, истинную правду. А если замужняя жена захочет уйти в убежище, дабы избавиться от своего мужа, то и тут, я бы полагал, он мог бы законно и не оскорбляя святого Петра взять ее из Петровой церкви силою - в том случае, конечно, если она не сумеет привести никакой другой причины. Если же считать, что ни один человек, желающий остаться в убежище, не может быть оттуда взят, то, должно быть, и ребенок, которому страшно идти в школу, может укрыться в убежище, и учитель не посмеет его тронуть? А ведь наш случай так же прост, но еще менее оправдан: там хоть был детский страх, но все-таки страх, а здесь нет совершенно ничего. Честное слово, я часто слышал о мужчинах из убежища, но никогда не слышал о детях из убежища. Поэтому, заканчивая свою мысль, скажу: кто по проступку своему нуждается в убежище и думает найти в нем защиту, тот пусть укроется в нем; но не может укрываться в убежище человек, не столь разумный, чтобы этого желать, не столь преступный, чтобы этого заслужить, и чьей жизни или свободе не грозит никакое законное преследование {В 1565 добавлено: "Беззаконного же преследования здесь еще меньше можно опасаться, поскольку высшей властью владеет его брат, у самого у него также немало сил, у друзей его еще того более, а светлейший его дядя и все мы вместе с ним усерднейше печемся о его жизни и безопасности".}. И тот, кто вызволит такого человека из убежища для его же собственного блага, истинно говорю, не нарушит ничем священных прав убежища."

Когда герцог кончил, то все светские лорды, а также многие из духовных лиц, полагая, что никто на свете не замышляет зла против малолетнего ребенка, постановили, что если его не отпустят добровольно, то он должен быть выведен насильно. Однако, во избежание всякого рода слухов, они почли за лучшее, чтобы лорд-кардинал попытался сначала вызволить его с согласия королевы. И поэтому весь совет явился в Звездную палату Вестминстера {46}; и лорд-кардинал, оставив протектора со свитою в Звездной палате {47}, вошел в убежище к королеве. При нем было несколько других лордов: либо из уважения к ее сану, либо для того, чтобы она по присутствию многих поняла, что он говорит не от единственного лица, либо потому, что протектор не считал здесь возможным довериться одному человеку, либо же, быть может, если бы она все-таки решила оставить сына при себе, то кое-кому из свиты было тайно поручено, не считаясь с нею, взять ее сына силой, не дав ей времени отослать его прочь, хотя она, вероятно, услышав, в чем дело, и попыталась бы просить для этого выгодной ей отсрочки.