Филипп Эриа - Золотая решетка
Ей хотелось, просто для собственного успокоения, убедиться, что в этом наиболее важном для нее пункте она права, и, несмотря на всю свою нелюбовь к законникам, Агнесса съездила в Тулон посоветоваться с адвокатом, которому, однако, не открыла причины своей тревоги; он заверил, что нет никаких оснований для беспокойства.
Вернувшись домой, она заперла в стол первое уведомление судебного пристава, а также "повторное уведомление", прибывшее через три недели после первого и воспроизводящее его содержание, только в более пространных выражениях. "Я ничего им не отвечу, - решила она, - Ничего. Даже тете Луизе ни за что не напишу".
"Когда обманывают честного человека, он с презрением отходит в сторону, ни слова не проронит", - твердила она себе с чувством отвращения, которое переполняло ее сердце все эти недели и в значительной мере испортило ее первое послевоенное лето, первые дни мира. Она хорошо знала, что, как бы ни сложилась ее жизнь, сколько бы ни осуждали ее поведение, именно она во всей этой истории вела себя, как полагается честному человеку. Дело, долго тянувшееся из-за судебной волокиты, закончилось только через три года - и не в пользу Агнессы.
За это время мыс Байю обрел прежнее очарование мирных лет. Левкои, ромашка, арум вновь завладели площадками, распаханными с 1940 года под огороды. Уже трижды весенняя пора сменяла солнечные, но довольно холодные зимы. Рокки исполнилось десять лет. Все отношения между Агнессой и авеню Ван-Дейка были прерваны; Луиза Жанти, время от времени писавшая Агнессе, сообщала ей только, что Эмма еще жива, - вернее, ест, пьет, дышит, но по-прежнему ничего не сознает. Так как Агнесса ничем не отозвалась на вынесенный судом приговор об опротестовании отцовства, в декабре следующего года этот приговор вступил в силу.
Прошло еще немного времени, и тетя Эмма наконец умерла. Агнесса была подготовлена к этому письмом супругов Жанти, которое она получила за
- Мне приехать на похороны? - переспросила Агнесса, много думавшая над этим после тревожного письма. - Встретиться там с матерью, стоять у гроба рядом с ней. Оспаривать место у моих невесток, у всех этих людей, которые спокойно наблюдали, как мать затеяла в суде тяжбу против меня? Надеюсь, ты понимаешь, тетя Луиза, что к тебе это не относится...
- Ну, конечно, понимаю. И даже скажу тебе по секрету... Ты не хотела, чтобы я сообщала об этом в письмах, но по телефону-то мы с Александром можем сказать тебе два слова - дядя твой как раз рядом со мной... Так вот, мы уже три года почти не бываем на авеню Ван-Дейка. В последний раз мы их посетили, когда Манюэль женился на младшей Мофрелан. Помнишь, я тебе об этом писала?
И в самом деле, Агнесса узнала об этой свадьбе только из письма тети Луизы. Никто даже не подумал прислать ей приглашение.
- Кстати, и этот брак не пришелся бы по душе бедняжке Эмме, продолжала тетя Луиза. - Семейство Мофреланов было для нее чуть что не пугалом. А потом, что это за брак, когда жениху двадцать лет, а невесте двадцать один! Я твердила и буду твердить - разница в возрасте супругов должна быть больше, и притом в обратную сторону. Но что тут скажешь? Манюэль тоже слишком самостоятельный молодой человек. Вот оно так и получилось... Дядя стоит рядом и толкает меня: по его мнению, я слишком долго болтаю. Но ведь столько времени, детка, я не слышала твоего голоса... Значит, не приедешь? Наверняка не приедешь? Совсем я буду одна на этих похоронах. В мои годы чувствовать себя чужой в своей собственной семье - это грустно, детка, пойми, очень грустно. Тут моей вины нет. И подумать только, как все было у нас раньше...
Застыв с телефонной трубкой в руках, Агнесса испытывала гнетущую печаль. В довольно бестолковых жалобах старухи тетки Агнессе слышались стенания распадающейся семьи. Ее родной семьи, которую она по-своему любила. Один за другим совершались там браки, разрушавшие семью, судебные процессы разрывали узы близости, внешне еще соединявшие родственников: представители старшего поколения, хранители семейных традиций, один за другим сходили в могилу, живых разъединяла жизнь. Тетя Эмма сначала впала в детство, а теперь вот умерла, тете Луизе шел семьдесят шестой год, и это чувствовалось по ее разговору. Самой Агнессе уже было тридцать пять лет.
- Нет, тетя Луиза, я не приеду. Случись это на несколько лет раньше, я все же поехала бы, даже при таких обстоятельствах. И не только для того, чтобы проводить в последний путь тетю Эмму, хотя то, что оставалось от нее, уже давно перестало ею быть. Вероятно, мне захотелось бы бросить вызов, померяться с ними силами. Теперь меня это не увлекает. Старею.
Агнесса попросила послать два венка - один большой, другой поменьше от нее и от ее сына.
- Только не посылай при этом карточки с моим именем, а то милые родственники способны отказаться от моих цветов.
- О нет! Твои венки повезут за катафалком. Уж за это я ручаюсь. Сама прослежу. Как-никак, я ей сестра. И дома и в церкви я буду занимать у гроба то место, какое мне подобает, - впереди всех дам.
"Она все еще истая Буссардель", - подумала Агнесса, повесив телефонную трубку.
Неделю спустя нотариус тети Эммы привез Агнессе, как законной опекунше Рено Буссарделя, уведомление, что покойная оставила завещание, в котором назначила Рено единственным наследником.
Это завещание, перечеркнувшее все прежние ее распоряжения, было составлено в мае 1944 года. Такая щедрость, такая черта внутренней независимости - желание избавить своего незаконного внука от унижений глубоко тронули Агнессу. Не менее приятно было ее материнскому сердцу сознание, что отныне будущность ее сына надежно обеспечена. Но все это не мешало ей, однако, испытывать и менее возвышенные чувства, с которыми она и не пыталась бороться. Ведь она нанесла Буссарделям поражение на их собственной почве, хотя вовсе к этому не стремилась. Ведь ни одного мгновения - ни во время знакомства маленького Рено с больной старушкой, прикованной параличом к креслу, ни позднее, когда стало заметно благосклонное ее отношение к ребенку, ни в месяцы, предшествовавшие второму апоплексическому удару, - Агнессе и в голову не приходило, что привязанность тети Эммы к ребенку может выразиться в таком значительном даре. Эмма не раз давала понять, что наследство сна оставит детям своего покойного брата Фердинанда, с которым она прожила вместе всю жизнь - то есть Симону, Валентину и Агнессе. Но затем это завещательное распоряжение в ущерб ей, Агнессе, было, вероятно, изменено после семейного скандала, вызванного ее беременностью и той драмой, которая за сим последовала. Разве в те месяцы, когда Агнесса ждала ребенка, отцом которого не мог быть Ксавье, тетя Эмма не обвиняла ее в намерении обмануть доверчивого кузена? И вот эта же тетя Эмма так полюбила чужого ребенка, что завещала ему все свое состояние! Несомненно, ее осаждали со всех сторон. И родня по линии Симона, окружавшая ее своим корыстным вниманием, и заботливые родственники из лагеря Валентина. Но тетю Эмму в конце концов покорило спокойное мужество Агнессы и невинная прелесть маленького Рено, мало походившего на Буссарделей. Если б не удивление, умиленность, уважение, которые вызывало в ней решение покойной тетки, Агнесса, думая о Буссарделях, лишившихся наследства, дала бы волю злорадству.
Недолго длилась эта радость. Пришел еще пакет из шероховатой бумаги, казалось, тот же самый, что и три года назад, с той же самой печатью судебного исполнителя. В нем оказалось новое уведомление о судебном деле, начатом против нее по иску четверых детей Симона-Жильберты Сиксу-Герц, Манюэля, супруга юной Мофрелан, и Жанны-Симон в качестве опекунши и представительницы интересов двух маленьких ее отпрысков. Весь этот отряд атаковал завещание тети Эммы.
Они основывались на непризнании отцовства Ксавье, которого добилась их бабушка в тяжбе, начатой четыре года тому назад, а также ссылались на письмо Эммы к своему брату, биржевому маклеру, которое приложено было к завещанию. Завещательница объясняла в этом письме, что она избрала Рено своим наследником в память своего крестника Ксавье, смерть которого для нее неутешное горе. Таким изменением завещания старуха хотела все поставить на место и, одарив ребенка, искупить зло, причиненное ею крестнику и послужившее причиной его смерти, но эффект получился прямо противоположный. А слова "в память о Ксавье, отце Рено", которыми она думала" оправдать и усилить свое распоряжение, использовали для того, чтобы опротестовать завещание. Не напиши она этих шести слов, истцы были бы обезоружены. Теперь же они утверждали, что завещание, сделанное в пользу Рено, как сына Ксавье, уже не действительно, так как судебным постановлением, которое является окончательным, отцовство Ксавье Буссарделя опровергнуто, и, следовательно, Рено уже не может считаться его законным сыном.
Итак, имелись основания объявить недействительным второе завещание Эммы и возвратиться к прежнему ее завещанию, в котором она назначала своими наследниками двух других лиц - двух, а не трех, ибо тетя Эмма, как и предполагала Агнесса, в предыдущем завещании, написанном после смерти Ксавье, се самое исключила из числа наследников, оговорив это в особом пункте. Полноправными наследниками остались два сына Фердинанда и Мари, а по смерти одного из этих законных наследников, Симона Буссарделя, его права перешли к четырем истцам.
