Хуан Валера - Иллюзии Доктора Фаустино
– Худое чудо сотворил святой, если он это сделал, – сказал мне дон Хуан. – Было бы лучше, если бы он умер тогда же!
– Сеньор дон Хуан, – возразил на это отец Пиньон, – не говорите глупостей. Если этого не сделал святой, то это сделал бог, и то, что им сделано, – сделано: ведь нам недоступны истинный смысл и намерения всех его деяний.
На другой день мы посетили родовой дом Лопесов де Мендоса.
Там я увидел портрет перуанской принцессы, которая, как утверждает дон Хуан, похожа на Марию.
Респетилья, Хасинтика и девять их отпрысков счастливо живут-поживают в первом этаже. Второй отдан воспоминаниям. Здесь все комнаты заперты, проникают туда разве что духи. Духам нравится бродить там, где они жили смертной жизнью, любили и умерли.
В одной из комнатушек нижнего этажа поселилась кормилица Висента. Она живет воспоминаниями о вскормленном ею дитяте, доне Фаустино. Только этим и живет.
Как дорогие реликвии нянька хранит в сундуке и докторскую мантию, и шапочку с кисточкой, и мундир капитана копейщиков, и костюм члена клуба верховой езды.
Я внимательно осмотрел эти доспехи. Кормилица Висента, уступив нашим просьбам, с гордостью показала их нам.
Дон Хуан Свежий, непримиримый враг иллюзий, вздохнул и затем без тени иронии сказал:
– Предметы эти, лежащие здесь, символизируют гибель моего двоюродного племянника. Докторское облачение символизирует тщеславие ученого, ученый педантизм и неверие во все то, что является здоровой и нормальной человеческой энергией; мундир национального гвардейца – символ той мешанины, которую мы делаем из подлинной свободы и произвола, мятежей, беспорядков и всяких коловращений; костюм кавалера Ронды символизирует манию величия, которая рождает леность, расточительство, неспособность к труду и свидетельствует о непонимании того, что приносит нации богатство и процветание.
Послесловие
Я колебался, писать или не писать мне это послесловие к настоящему изданию. Как видите, я решился его написать после того, как первое разошлось, несмотря на то, что суровые критики назвали книгу плохой, сочли, что я не романист и никогда им не стану. Не буду с ними спорить. Больше того – скажу, что мне все это неважно, как неважно и то, читают мою книгу или не читают, хорошо ли она расходится или нет.
Цель моей приписки в другом.
Хотя в «Иллюзиях доктора Фаустино», кажется, все ясно, находятся умы столь изощренно тонкие, что наводят тень на ясный день, и поневоле приходится прибегать к объяснениям и пояснениям, если не хочешь, чтобы тебе приписывали то, чего у тебя и в мыслях не было.
Сочиняя повести, рассказы и прочее – если уж нельзя назвать их романами, – я не стремился ничего доказывать. Если бы я захотел что-то доказывать, я написал бы, очевидно, ученый трактат. Моим намерением было нарисовать картину нравов и страстей нашей эпохи, дать достоверное художественное изображение человеческой жизни. Если это полотно или изображение мне удалось сделать хорошо, то, я надеюсь, читатель может извлечь из него не одно, а целый ряд полезных поучений. Но все же главная цель художника состоит в создании картины, а не в поучении. Никто не станет отрицать, что для создания художественного полотна необходимо найти и изучить прототипы. Однако задача художника не заключается в слепом их копировании. Ни в коей мере.
Весь сюжет, плохо ли, хорошо ли он придуман, – целиком мое изобретение. В нем нет ничего документально подлинного или исторически достоверного. Персонажи тоже выдуманы мною.
Вильябермеха – это утопия, то есть место, которого нет, и для придания ей подлинного колорита, черт реального местечка я собрал характеристические приметы и признаки разных реальных местечек, которые я знаю и в которых я жил. По моему скудоумию я полагаю, что художник должен поступать именно так. В противном случае его творение окажется пустым, никчемным и неинтересным. К реальным чертам и черточкам я прибавил от себя все то, что считал нужным для развития сюжета романа.
Прозвища не имеют никакой прелести и звучат фальшиво, если они не народны. Нужно, чтобы их изобрел или по крайней мере принял сам народ. Признаюсь поэтому, что Уважай-Респета, Уважай-Респетилья, Жандарм-девицы, дон Хуан Свежий – не мое изобретение: у меня не хватило бы на это выдумки. Подчеркну, что действующие лица моего повествования, наделенные этими прозвищами, ни по поведению, ни по поступкам, ни по превратностям судьбы не имеют ничего общего с реальными лицами, которые могут носить сходные прозвища.
Точно так же в моих романах я поступаю с именами и фамилиями. Все из-за того же стремления следовать правде в мельчайших деталях. Например, Пепе Гуэто и дон Асискло – очень распространенные имена у нас на родине; сделав мать дона Фаустино знатной дамой из Ронды, я дал ей фамилию одного из самых знатных семейств этого города – Эскаланте; по тем же соображениям дон Карлос в романе «Командор Мендоса», будучи уроженцем Ронды, носит звучную и известную в городе фамилию Атиенса. Поскольку ни дон Карлос, ни донья Ана не совершают у меня ничего предосудительного, то, полагаю, никаких недоразумений произойти не может оттого, что я наделил их этими фамилиями.
Подобным же образом я распорядился титулами: я не величаю моих героев ни графом де Прадо-Амено, ни маркизом де Монте-Альто, а подыскиваю имена по хорошо знакомым у нас в провинции названиям местностей вроде Фахалауса, Хенасаар и Гуадальбарбо.
Не отрицаю: мои романы насыщены всякого рода анекдотами и подлинными житейскими случаями. Я полагаю, что чередование истинных происшествий с выдумкой делает художественную выдумку правдоподобной. Несколько грубая шутка, которую священник Фернандес проделал с епископом в Пенья-де-лос-Энаморадос, – чистая правда, хотя в действительности ее творцом был другой священник, которого я хорошо знал; обстоятельства смерти Хоселито Сухого – точно те же, что и обстоятельства смерти знаменитого разбойника Капаррота, которые в Андалусии всем хорошо известны; месть, которую Хоселито учинил алькальду, как и месть сына алькальда, учиненная разбойнику Хоселито, с некоторыми измененными подробностями, которые я счел нужным ввести, – это история, неоднократно слышанная мною у нас в семье: мои родные сами видели, как сын алькальда входил в Карратаку с горсткой оставшихся в живых бандитов, и утверждали, что все они заросли бородами, так как поклялись не бриться до осуществления акта мести.
Хочу сказать несколько слов о женских персонажах моих романов. Некоторые критики считают, что большинство женщин, выведенных мною, – это синие чулки, которых нет в наших деревнях, другие, хотя и не спорят со мною, что таковые имеются, утверждают, что написал я их портреты без должного уважения и выставил на всеобщее обозрение без согласия прототипов. Ни то, ни другое неверно. Разумеется, в наших андалусийских городках, и селениях могут быть, да и есть женщины, которые являют собой образец ума и женского обаяния. Чтобы обладать этими достоинствами, не обязательно родиться в Мадриде. Так, например, из маленького городка, названия которого я не буду упоминать, – именно из того, где воспитывалась Кон станс и я и любезничала у садовой решетки с доном Фаустино, – в столицу приехали по меньшей мере три женщины из числа нашей местной аристократии, которые блистали и блещут там и красотой, и умом, и вообще всем. Конечно, Констансия, кроме того, что она тоже умна и красива, кроме того, что она подтверждает мое суждение о том, что провинция тоже рождает элегантных и знатных дам, ничем не похожа на тех милых, очаровательных своих компатриоток: ни характером, ни поведением. Об этих трех дамах я упомянул лишь затем, чтобы лишний раз показать верность моим художественным принципам. Я не поступаю так, как делают иные писатели: берут важную даму из Мадрида, везут ее в деревню и помещают в непривычную для нее среду. Так делали когда-то греческие и французские поэты: переодевали в пастушек знатных дам Александрии, Парижа или Версаля.
И, наконец, о главном герое моего романа, о докторе Фаустино. Мне кажется, что среди моих персонажей этот образ наделен высшей эстетической правдой, и в то же время у меня нет другого героя, который был бы так начисто лишен исторической подлинности.
Хотя я не большой поклонник всяких символов и аллегорий, должен все же признать, что доктор Фаустино – персонаж, имеющий некий символический и аллегорический смысл. Как личность он представляет все современное поколение: это доктор Фауст в миниатюре, но без магии, без дьявола, без прочих сверхъестественных сил, к помощи которых прибегал гётевский Фауст. Он представляет собой сплав из пороков, честолюбия, фантазий, скептицизма, безверия, похоти и т. д., которыми заражена молодежь моего времени. В нем одном я соединяю три типа, или три ипостаси, в которых является человек нынешнего поколения и определенного класса, если можно назвать классами группы людей по признаку, носят ли эти люди сюртук или пиджак. Его душой владеют тщеславие ученого, честолюбие политика и кичливость аристократа. Теперь я знаю, что есть люди лучше его, но я не стремился к описанию жития святого. Я знаю также, что есть люди еще более смешные, чем он, но я не собирался писать ни комический роман, ни фарс. Я знаю, что есть люди в тысячу раз порочнее его, но если бы я сделал его таким, он лишился бы тех черт комичности, восторженности и привлекательности, которыми он должен обладать по моему замыслу, и совершенно необходимых для развития сюжета моего романа (в моем понимании этого жанра литературы – замечу для критиков). Дон Фаустино замыслен мною таким, каков он есть, и не мог быть иным. Фауст велик, но он более эгоистичен, более порочен, более грешен.
