Блистательные годы. Гран-Канария - Арчибальд Джозеф Кронин
Харви не ответил. Он едва осознавал, что к нему обращаются. С окаменевшим лицом он встал, развернулся и вышел из кают-компании. Поднялся по трапу, направился к мостиковой палубе. Там он обнаружил штурманскую рубку и капитанскую каюту, основательно разместившиеся под мостиком. Дверь была открыта, внутри за столом, обитым сукном, расположился капитан и что-то писал. Харви собрался с духом, постучал в дверь, закрепленную крюком, чтобы не захлопнулась, и перешагнул порог каюты.
Капитан Рентон резко поднял голову. Этот невысокий человек походил на бентамского петуха: ледяные глаза, твердый подбородок, короткие, странно пегие светлые волосы с вкраплениями седины. Одетый в потертый тесноватый мундир, он выглядел несколько скованным; впрочем, производил впечатление человека энергичного, бескомпромиссного и прямолинейного. Перед ним на обшитой панелями переборке висел карандашный портрет Нельсона – капитан относился к великому адмиралу с беспримерным почтением, к тому же кто-то однажды сказал ему, что они внешне похожи.
– Так-так, сэр! – немедленно воскликнул он, потом добавил: – Надеюсь, вы заметили, что я занят?
– Моя фамилия Лейт, – жестко произнес Харви. – Мне нужно кое о чем вас спросить.
– Спросите попозже, доктор Лейт. Дайте мне час. Лоцман еще на мостике. Я всегда занят во время отплытия.
На серых щеках Харви заалели пятна, но он и знака не подал, что собирается уйти.
– Вы приказали стюарду…
– На своем судне я отдаю те приказы, которые считаю необходимыми, доктор Лейт.
Они помолчали, глядя друг на друга, во взоре пассажира скрывалось чрезвычайное душевное смятение.
– Хотел бы заметить, – вымученным тоном сказал Харви, – что считаю это противным всяческому разумению – лишать меня алкоголя по просьбе другого человека. Я знаю, о чем говорю.
– Не сомневаюсь, доктор Лейт, – твердо отчеканил капитан. – Но здесь командую я. Мы побеседовали с вашим другом мистером Исмеем. Отчаянные ситуации требуют отчаянных мер. Вы не получите ни капли, пока находитесь на моем корабле. Вам придется с этим смириться. Осмелюсь предположить, что по возвращении вы меня поблагодарите.
Краска сошла с лица Харви, губы дернулись, выдавая переполнявшую его горечь.
– Понятно! – крикнул он. – Меня необходимо спасти. Я должен вернуться с нимбом над головой. Вопреки самому себе. Боже правый! Это смехотворно. Да здравствует человечество! Возлюбите друг друга и творите добро. Сначала загнали меня в чертову яму, а теперь решили пинками из нее вытолкать, черт побери!
Рентон отвернулся к портрету на противоположной стене, потом медленно перевел взгляд обратно на Харви. Произнося дальнейшие слова, он тихо постукивал перьевой ручкой по столу.
– Вы переживаете тяжелый период. Я все понимаю, – тихо промолвил капитан, сменив тон. – Да, тяжелый период. Позвольте сказать, я вам сочувствую.
– Я не нуждаюсь в вашем сочувствии, – грубо отрезал Харви и осекся.
Его лицо дрогнуло и застыло. Не сказав больше ни слова, он развернулся и перешагнул порог. Ему становилось все хуже и хуже. В голове тяжело пульсировала боль, дневной свет резанул утомленные глаза, его захлестнула смертельная волна слабости, к горлу подступила тошнота. Проглотив комок, он вошел в свою каюту и остановился, окоченевший и напряженный. Казалось, в этот момент он прозревал бесплодность жизни вообще и тупо ощущал убожество своей собственной. Когда он упал на койку, с его губ сорвался глухой звук, похожий на стон.
Глава 4
В тесной соседней каюте, сложив ладони перед собой и подняв голову, молились стоя мужчина и женщина, объединенные экстазом духовной близости.
Мужчина, примерно тридцати лет, был одет в добротный серый пиджак с прямыми плечами, прекрасно сложен, привлекателен, внушителен – темноволосый обладатель твердого подбородка, полных губ, глаз с поволокой и ноздрей, раздувавшихся в порыве красноречия. Белые гладкие руки пребывали в постоянном движении под влиянием благостного религиозного пыла. Он молился вслух, его голос, не без приятности окрашенный американским акцентом, звучал торжественно.
– И поддержи нас в нашей миссии, Господь, – искренне продолжал он, – благослови нас Своей рукой. Да прольется свет на эти погруженные во мрак невежества острова, где царит тьма и живет множество потерянных – ах! – душ, блуждающих в дикости, не ведающих священной правды, которую несет церковь единства седьмого дня. Позволь нам, Твоим слугам, Роберту и Сьюзен Трантер, стать орудиями Твоего милосердия. Не оставляй нас, Спаситель. Не оставляй нас. Награди Роберта, слугу Твоего, более полным знанием чужого наречия. Удостой слугу Твою, Сьюзен, вечной силой и чистотой души. Не оставляй нас, Спаситель, о не оставляй нас, молим Тебя. Дай нам мужество противостоять болезням, искушениям и глумлениям неверующих. Позволь нам следовать за милостью Твоей и желать духовных даров, а превыше всего позволь нам помнить, что все возможно с Тем, Кто укрепляет нас.
Когда Роберт закончил, Сьюзен произнесла:
– Аминь. – И добавила тем же тихим голосом: – И прошу тебя, о Боже, укрепи здоровье брата моего Роберта, ради Господа нашего Иисуса Христа. Аминь. – Жар ее лица подпитывал горячность слов.
Она была не такой высокой, как ее брат, и далеко не такой привлекательной: слишком плотная, довольно непропорциональная фигура, крупные руки, толстые лодыжки, приплюснутый, слегка вздернутый нос, щеки выглядели так, словно их только что поскребли щеткой. И все же непримечательное лицо светилось неподдельной искренностью. Возможно, благодаря глазам – карие, маленькие, но яркие, они сияли двойной преданностью: Богу и брату Робби.
Брат и сестра помолчали, потом, внезапно расслабившись, с улыбкой переглянулись, как это свойственно людям, любящим друг друга.
– Пожалуй, теперь я займусь распаковкой багажа, Робби, – сказала она наконец. – Лучше не оставлять на потом, когда начнется болтанка.
Морячка из Сьюзен вышла неважная – две недели назад, пересекая бурный Атлантический океан, она продемонстрировала прискорбную склонность к морской болезни. Даже сейчас, вспомнив об этом, Роберт шутливо покивал.
– В этом плавании не потребуются никакие тазики, малышка Сьюзи. Ни единого. Поверь мне, с Божьей помощью стихия угомонится, как море Галилейское после бури. И плыть предстоит не так долго. Как я понимаю, через семь дней мы прибудем в Лас-Пальмас, там остановимся на один день. Потом день в Оротаве и, скажем, еще один в Санта-Крусе. Видишь? Это ничто для такой закаленной посудины, как ты. – Он сел на кушетку, не скрещивая ноги, положил ладони на колени и принялся с ласковой заботой наблюдать, как Сьюзен расстегивает ремни на сундуке. – А знаешь, сестренка, – продолжил он задумчиво, – чутье мне подсказывает, что там, в Санта-Крусе, мы найдем золотую жилу для нашей миссии спасения. Лоза плодовита внутри виноградника – это собственные слова преподобного Хайрама Макати; он написал мне настоящее письмо; он хороший человек, я в
