Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 2)
Бракосочетание состоится здесь в самом непродолжительном времени. Могу ли я надеяться увидеть вас на венчании в нашей церкви? Мой брат не сможет затеять с вами ссору, так как его здесь не будет. Когда мы с моей дорогой Лидией сообщили ему вчера о нашем решении, он принял его весьма неблагосклонно, употребив при этом выражения, о коих, несомненно, когда-нибудь пожалеет, и в настоящее время пользуется гостеприимством одного из наших соседей. Вдовствующая: леди; Каслвуд остается хозяйкой в доме на Кенсингтон-стрит, Вы же, дорогой кузен, будете всегда желанным гостем; в новом доме преданного вам вашего покорного слуги
Каслвуда".
В ноябре 1759 года в "Лондон мэгэзин" появилось, сообщение: "В субботу 13 октября в своем поместье Каслвуд достопочтенный Юджин граф Каслвуд сочетался браком с прекрасной мисс Ван ден Босх из Виргинии, принесшей в приданое 70000 фунтов стерлингов".
Глава LXXII,
в которой ее сиятельство уже на вершине преуспеяния
(Из рукописи мистера Уорингтона)
Сидя у камина и глядя, как играют отблески; огня на любимом кресле той, что идет со мной рука об руку всю вторую половину моей жизни, я часто спрашиваю себя (ибо джентльмены преклонного возраста пользуются привилегией неоднократно повторять свои вопросы, свои остроты, свои рассказы), была ли еще хоть одна пара влюбленных столь безрассудна и беспечна, как мы в год смерти короля, когда вступали в брак? Мой сын, понуждающий свою лошадь в пылу охоты за лисицей брать самые немыслимые препятствия, говорит, что всякий раз потом с ужасом взирает на все эти рвы и канавы, которые он благополучно перемахнул, и, дивясь собственному безрассудству, отказывается понимать, как мог он отважиться на столь отчаянные фортели; а ведь второго такого отменного наездника, как Майлз, не сыщется, пожалуй, ни в нашем, ни в соседнем графстве. Он так любит эти развлечения, что ничто другое его не интересует. Он уже сломал себе ключицу и сотни раз (к ужасу своей матушки) вылетал из седла. Впрочем, его отцу тоже ведь случалось лететь кувырком через голову своей старой кобылы, поскользнувшейся на камне, когда он мечтательно трусил по парковой аллее со скоростью четырех миль в час (возможно, слагая в это время какие-нибудь стихи или сочиняя речь для предстоящей квартальной сессии мировых судей графства). Для Майлза в этих безрассудных скачках весь смысл и счастье жизни, подобно тому, как мой брак — рай и блаженство для меня, за что я никогда не устаю благодарить небо. Заметьте: я отнюдь не ставлю свое идолопоклонство в пример и не говорю молодым людям: "Женитесь, даже если вам придется жить на два пенса в год", ведь тогда, пожалуй, на меня стали бы злобно коситься на собраниях церковного совета. Но вот мою супругу, как известно, хлебом не корми, дай :кого-нибудь посватать, и когда Ходж и Сьюзен появляются в моей судейской комнате с какой-нибудь денежной распрей, мы упорно советуем им приберечь свои полкроны в неделю на домашние расходы, предлагаем добавить немножко из наших собственных сбережений л послать за священником.
Надобно сказать, что когда я испрашиваю совета у моего дорогого оракула, то наперед знаю, каков будет ответ, — потому-то, вероятно, я так часто и прибегаю к ее советам. Мне достаточно только придать своей физиономии соответствующее выражение, как оно мгновенно отражается на лице моей дорогой Дианы. Предположим, я говорю: "Моя дорогая, тебе не кажется, что луна сегодня похожа на творожный сыр?"
Можно ли сомневаться, что она ответит: "Ну конечно, друг мой, она ни дать ни взять круглый творожный сыр… Право же, никто не умеет придумать таких забавных сравнений, как ты!"
Или, предположим, я говорю: "Знаешь, моя дорогая, мистер Питт произнес превосходную речь, но все же, мне кажется, ему далеко до его покойного отца".
"Никто не может идти в сравнение с милордом Чатемом", — отвечает моя супруга, и тут же раздается возглас одной из наших дочерей: "Как же так, а я столько раз слышала, как папенька называл лорда Чатема шарлатаном!"
В ответ на что моя супруга замечает: "Ну до чего же она похожа на свою тетушку Этти!"
Ну, а Майлз — тот ни то ни се — Tros Tyriusve {То ли троянец, то ли тириец (лат.).}. Он не читает ничего, кроме спортивной хроники в норвичской газете. Была б хорошая охота, а что делается в стране — до этого ему нет дела. Я подозреваю, что этот негодяи не прочел ни одного моего стихотворения и уж подавно — ни одной из моих трагедий (как-то на днях я упомянул при пем имя Покахонтас, и наш тупица решил, что это река в Виргинии), а моих латинских переводов он вовсе не понимает, — ведь я же знаю, что он не может сделать даже простого грамматического разбора Кордериуса! А между прочим, тетрадь с моими стихами открыто лежит, доступна всем взорам, на маленьком столике возле моего кресла у камина, и всякий, кто не почтет за труд отложить в сторону лежащие на ней мои очки, может взять ее и почитать… Но Майлз ни разу в жизни этого не сделал. Я засовывал между страницами карикатуры на Майлза и эпиграммы, но он их даже не заметил или не обратил на них внимания. Только однажды вместо очень удачного рисунка тушью, на котором я изобразил Майлза, задремавшего после обеда, — под таким рисунком даже мой друг Бан-бери не отказался бы подписаться, — я нашел довольно неуклюжее изображение самого себя, летящего кувырком через голову моей кобылы Султанши и подпись: "Сквайр верхом на лошади, или рыба, вынутая из воды". И наш оболтус покатывался со смеху, а девчонки хихикали, когда я наткнулся на эту бумажонку! Жена говорит, что она чуть со страху не умерла, когда увидела у меня в руках тетрадь, но я умею понимать шутки, даже те, что отпускаются по моему адресу, и слышал их немало, хотя (не правда ли, странное признание в устах человека, вращавшегося в обществе записных остряков своего времени) ни одной остроумной не услышал за всю свою жизнь. Не огорчайся, Майлз, хоть ты и не остряк, я люблю тебя от этого не меньше (еще не было случая, чтобы два остряка в одном семействе питали друг к другу особо нежные чувства), и хотя тебя нельзя назвать красавцем, твоя мать считает, что ты прекрасен, как Аполлон или его королевское высочество принц Уэльский, родившийся в один год с тобой. Правду сказать, она всегда считала, что принц на портрете Коутса как две капли воды похож на ее старшего сына, и олеография с этой картины украшает стены ее будуара по сей день {* Здесь сделана приписка женским почерком: "Мой сын _не мот, не сердцеед_, в отличие от некоторых других джентльменов, но что он был как две капли воды похож на E. К. В., когда они оба были младенцами, это бесспорно, и даже сама герцогиня Анкастерская обратила на Майлза внимание, повстречав его в Сент-Джеймском парке, куда Гамбо и моя бедняжка Молли часто водили его на прогулку. Т. У."}.
В этот самый год — но с иными видами на будущее! — лорд Эсмонд, сын лорда Каслвуда, также украсил землю своим появлением на свет. Милорд К. и его покорный слуга были в то время уже в довольно прохладных отношениях, и небо тому свидетель! — крестная не подарила моему честному Майлзу при его рождении золотого поильничка! Обстоятельства наши с тех пор изменились к лучшему. Laus Deo, {Благодарение богу (лат.).} о да, именно Laus Deo, ибо боюсь, что ни Майлзу, ни его отцу было бы не под силу их изменить, полагайся они только на собственное разумение.
Дом в Каслвуде совсем не похож теперь на тот почтенный старый замок, каким он запомнился мне в дни моей юности, — с замшелыми стенами, испещренными морщинами десятилетий и шрамами войны. Но мне любо представить его себе в его старом обличий — таким, каким он представился глазам молодого мистера Джорджа Уорингтона, когда тот по приглашению его владельца явился на бракосочетание милорда с мисс Лидией Ван ден Босх — "молодой американкой из благородной голландской семьи", как оповещала о том местная газета. Башни тогда имели еще совершенно тот же вид, как при полковнике, деде Уорингтона (маркизе, как любила называть своего отца госпожа Эсмонд). И так же стоял кругом лес (сильно поредевший, конечно), и, быть может, те же самые грачи, которых слышал полковник шестьдесят лет назад, поднимали над лесом гомон. Его портрет висел в зале, в этом доме, который мог бы принадлежать ему, если бы он не предпочел любовь и признательность богатству и положению в свете, и мистер Джордж Эсмонд-Уорингтон (иначе говоря, Egomet Ipse {Я сам (лат.).}, пишущий эти строки), проходя длинными коридорами этого старого дома и спускаясь по гладким, покрытым росой каменным ступеням террас в прохладные, тенистые аллеи, чувствовал себя одним из героев мистера Уолпола — кавалером в кожаном камзоле с круглым плоеным воротником и шпагой, и ему казалось, что сын Иакова II или переодетый эмиссар иезуитов сейчас появится перед ним, выступив из-за ствола одного из величественных деревьев, окружавших дом, или — из старинного резного шкафа в одном из покоев. Самые удивительные, сладостные и печальные грезы рождались в моем мозгу, унося меня в далекое прошлое — к трагедиям, интригам, серенадам, к круглоголовым Оливера, штурмующим бастионы, или могучим лейб-гвардейцам, несущимся во весь опор по раввине перед замком. Я в ту пору ухаживал за одной юной девицей (тогда, сударыня, глаза вашей милости еще не нуждались в очках, на челе вашем не было ни единой морщинки, и седина не серебрилась в волосах) и, помнится, отправлял за франко лорда Каслвуда груды писем с описанием романтических баталий, а эта девица не уставала их читать. Она говорит, что теперь, отлучаясь по делам в Лондон или еще куда-нибудь, я посылаю ей не больше трех строчек. Так ведь это лишь потому, что я боюсь утомить твои глаза, моя дорогая.
