Анастасия Вербицкая - Дух времени
— Наши деньги — краденые. Сами вы говорили весной, что все кругом меня и на мне — из пота и крови людской… Я этих слов не забыла…
— Вот, вот!.. Я-то что же говорю? Чтоб выслушать такую вещь и проникнуться ею, нужно, чтоб в душе готовая почва была… Взять хоть бы Анну Порфирьевну!.. Не клад разве она для меня? Подите, попробуйте ей сказать, что и она свою лепту вносит… Руками замашет… Как можно? «Ведь я что же? — скажет. — Деньги даю, да прячу кое-что… Мое дело сторона…» А за это «кое-что», если найдут, ей Сибирь грозит…
Глаза Лизы потемнели.
— И, пожалуйста, не думайте, что она не знает, чем рискует, помогая нам?.. Сделайте одолжение! Я ей пять лет назад все это выяснил, прежде чем ее впутать… На все один ответ: «У меня не найдут. Ко мне не сунутся…» И заметьте, сначала только сына выгородить хотела. А потом уж втянулась… Вы знаете, Лизанька? Перед моим арестом и ссылкой я схоронил в ее подвалах, вот под этим полом, двадцать тысяч отпечатанных прокламаций и типографский станок. За какую-нибудь неделю вывез их и распространил на заводах. Фекла Андреевна мне тогда помогала…
— Кто?
— Вот эта женщина, к которой я вас посылаю… Это, знаете, такая сила неоцененная!.. Надо вам заметить, что это было в разгар провалов наших. Рабочие были терроризированы. Аресты, ссылки шли без конца… Все было разгромлено… Понимаете? Заново начинать строить на развалинах. Никто не решался на ***ской мануфактуре расклеивать прокламации. Фекла Андреевна взялась… А ей помогал… Ночью… Как она тогда уцелела, ей-Богу, не знаю!
— Она замужем?
— Тогда еще невестой была. Теперь у нее дети… За рабочего вышла замуж, по любви. Он тоже «сознательный». Но она головой выше его… Куда ж! А раньше она ткачихой была. Пропагандировала на фабрике. В какие-нибудь полгода разбудила самый безнадежный, казалось, элемент работниц… Там, где все мы, интеллигенты, провалились, она блистательно выиграла дело. Понимаете, в чем дело? Она не развивала пред ними программы, не вдавалась в отвлеченности, а говорила им на своем «бабьем» и понятном им языке, без книжных терминов… Представьте себе только, что она недавно читать и писать выучилась! Все на память знала, все на лету схватывала, без книг. Удивительно талантливый человек!.. И оратор пламенный! Да и мудрено ли? Она сама выпила до дна всю горькую чашу. Отца ее фабричным колесом изувечило, вся семья на улице очутилась… Мать от работы в чахотку впала. А у старшей сестры муж в ссылку попал, и пятеро ребят без кормильца остались… Она говорила им, как сосут фабрики их молодые силы, их кровь; как в тридцать лет они становятся старухами; как родят они хилых и обреченных детей и хоронят их, не успев на них порадоваться… Она говорила о беспросветной нужде… Будь Фекла Андреевна интеллигенткой, она никогда не нашла бы в своей душе ни этих красок, ни этой силы убеждения!.. А доверие ее учениц? Ведь она из них веревки вьет!.. А темперамент ее?.. Эта врожденная и такая редкая сила любить и ненавидеть? Как нам не дорожить ею?
— Она, пожалуй, и меня возненавидит? — прошептала Лиза.
— Нет! Как можно это думать? Я еще весной говорил ей о вас… Вы, пожалуйста, с ней столкуйтесь завтра, кому деньги передать… Она же и познакомит вас с товарищами.
— А почему же вы с собой денег не возьмете?
— Нет… Если меня проследили, деньги пропадут… Это жаль…
Лиза широко открыла глаза, побледнела. Но не спросила ничего.
Наступила пауза. Она задумчиво глядела на узор ковра. Он медленно шагал по комнате.
— Вот хоть бы взять и Андрея, — заговорил он опять. — Что ему Гекуба[188]? Богат, красив… «кудряв»… Все данные для беспечного житья-бытья налицо… Ну, я понимаю еще, когда он был студентом, то рисковал шкурой за наше дело не раз… Половину состояния отдал на пропаганду. Вы это знали али нет?
Нет… Она этого не знала… Она слушала, бледнея.
— Вот вам и купеческий сын! Многие мне говорят: «Ну да, сочувствующий!.. С ними считаться не стоит…» Нет-с!.. Попробуйте-ка без них обойтись! Я утверждаю, что революция не может развиваться среди вражеского стана. Всякому овощу своя почва нужна, иначе он захиреет… Ну-с, так вот я говорю… Все-таки раньше это понятно было. Как хотите, молодость… Кто этого не переживал? Но чтоб теперь, в расцвете своего буржуазного благополучия, женившись на любимой женщине, остаться верным себе… это, знаете… знамение времени…
Лиза щурилась в темь окон с новым, полным нежности выражением, и щеки ее тихо алели… Вздох вырвался из груди Потапова, и он невольно отвел глаза. Теперь все было ясно.
— Вы его цените, Николай Федорович? — тихо спросила Лиза.
— Ценю, — коротко и сильно сорвалось у него.
Самовар погас, и лампа стала тухнуть. А они все говорили.
Лиза зажгла свечи. Глубокая тишина царила в доме.
— Я велела вам наверху постель приготовить. Ночуйте здесь!
Краска бросилась в лицо Потапову, Провести ночь под одной кровлей, в пустом доме!..
— Простите, Лизавета Филипповна, я не могу остаться, — глухо ответил он, проводя рукой по лицу. — Не могу… Когда вы захотите спать, скажите, и я улетучусь… Вот эта ваша… старушка, что приходила… представьте, что она проснется прежде, чем я скроюсь? Чем объясните вы этому народу мою ночевку?.. Нет, вы не глядите на меня так удивленно!.. С того момента, как вы стали моей союзницей, я обязан оберегать вас от толков и подозрений… А что толки будут, не сомневайтесь!.. Чужих людей не оставляют ночевать… Да и потом (он вдруг побагровел и взялся рукой за ворот рубашки, словно его душило)… Во всех смыслах мне лучше уйти!
Она слушала внимательно. Потом потупилась. Она поняла.
В три часа он поднялся, чтоб уходить.
— Помните же: переулок небольшой, городовых нет. С одной стороны ряд пустырей… Перед домом молодые березки растут. Войдите во двор, дверь налево. И никого не спрашивайте…
— Когда же мы увидимся теперь? — грустно спросила Лиза.
— Не знаю… Может быть, скоро… Может быть, никогда…
Она вздрогнула. Ноги у нее подкосились, и она села.
— Что ж тут удивительного, Лизанька? — Он подсел рядом на кушетке и мягким жестом завладел ее рукою. — Разве я знаю, выходя из дома, что не буду прослежен? Меня ищут давно, по всей России ищут… Угла своего у меня нет. Каждый звонок, каждый стук ночью в той квартире, где я ночую, всех наполняет ужасом… Я должен бриться, носить парик, очки. У меня даже имени своего нет…
— Вас зовут Степан Потапов, — мягко, но отчетливо произнесла Лиза.
Он стиснул ее руки.
— Лизанька… Как вы догадались?
— Это нетрудно… Андрей восторгался Потаповым, а о вас молчал… Теперь он также восторгается вами… А о том, другом, не говорит ничего…
Они оба рассмеялись, глядя друг другу в зрачки. Потом он взял ее пальчики и прикрыл ими свои веки, словно гоня искушение, словно боясь глядеть на нее.
— Только помните, Лизанька… Когда вы будете говорить с членами нашей партии, не забывайте, что я — Николай Степанов.
— Бедненький! — вдруг сорвалось у Лизы… (Он замер.) — Неужели никогда ни ласки, ни отдыха? — говорила она, задумчиво глядя перед собой. — Одинокий, как я?.. Как я… несчастный?
Он задрожал всем телом.
— Степушка, — тихо, как во сне, не меняя позы, прошептала она. И столько нежности было в ее голосе, что он глухо крикнул и упал перед нею на колени.
Она испуганно отшатнулась, но только на одно мгновение. Она не видела его лица, которое он прятал в ее колени, с судорожной силой обнимая ее ноги. Она положила свои руки ему на плечи.
— Степушка… я знаю, я чувствую, что вы меня любите… И мне нужна ваша любовь!.. Да! Мне нужна ваша ласка… Я не могу больше выносить этого холода, этого одиночества! Степушка… Если бы вы знали, какой ужас я переживаю теперь! Забыться бы… Как-нибудь… Ну приласкайте меня!.. Ну скажите, что вы меня любите… что я не одна на свете…
Он застонал… Потом вдруг поднял лицо, преображенное страстью, и она не узнала его. Оно было прекрасно. И в то же время страшно.
— Лиза… Лиза… Не кля-ни-те ме-ня, — глухо, с трудом промолвил он. — Нет сил… моя… Лиза.
…………………………
Казалось, вихрь поднял ее, закружил, ослепил и обессилил…
За мгновение только она была так далека от этой возможности!.. В своей наивности, прося его ласки, она так верила в его самообладание… Вернее, она ни о чем не думала. Воплем задавленной души, бессознательным протестом гибнущих сил вырвалась у нее эта мольба о ласке, решившая все…
И инстинкт подсказывал ей в первую же минуту отрезвления, что ни она, ни он не были в силах предотвратить этот стихийный порыв… И что не за что клясть и упрекать его, который лежал теперь на ковре, у ног ее, объятый раскаянием и ужасом, пряча лицо, не смея поднять на нее глаз.
О, эти ужасные, бесконечные часы-минуты первого молчания!..
