Смертный бессмертный - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Пять лет Уго Манчини лежал в постели, то мучимый острой болью, то раздавленный непреодолимой слабостью, а затем скончался. Все эти годы остатки былого богатства – доход от небольшого крестьянского хозяйства и проценты от денег, ссуженных взаймы – едва поддерживали его существование. Немногочисленным родичам и сторонникам пришлось искать себе пропитания в других местах, и Уго остался наедине со своей болью и с двумя детьми – единственными, кто не бросил отца.
Ненависть к врагам и любовь к родному городу – два чувства владели его душой; и Уго приложил все силы, чтобы передать их сыну, гибкий ум коего, словно расплавленный металл, принимал ту форму, какую желал отец. Во время изгнания Лоренцо едва сравнялось двенадцать; разумеется, он с нежностью вспоминал о месте, где прошло его детство, где каждый час был полон безоблачного счастья и веселья, где на каждом шагу он встречал доброту и заботу многочисленных отцовских слуг и приближенных. А теперь – что за печальный контраст! – мрачной тенью окутали его переменчивый жребий беспросветная нужда, одиночество, в котором не встретишь ободряющей улыбки, не услышишь льстивого привета, и бесконечный, почти непосильный для ребенка уход за беспомощным отцом.
Лоренцо был несколькими годами старше сестры. В одинокой и нищей семье изгнанника именно он взял на себя распоряжение скудными расходами, отцу стал сиделкой, сестре – опекуном и, в сущности, вел себя как глава семьи, заменяя тяжко больного родителя. Но эти бремена не сломили его, не прибили к земле; напротив, в борьбе с лишениями дух его возрос и обратился к высшим целям, словно само тяжелое призвание наделило юное сердце гордостью и благородством. Вид Лоренцо был всегда серьезен, но не уныл; обращение спокойно, но не приниженно; голос звучал с женственной мягкостью, но во взгляде сверкал огонь и читалась гордость героя.
Несчастный отец угасал на глазах, и Лоренцо почти все время проводил у его постели. В заботах о больном он был неутомим – казалось, вовсе не знал усталости: двигался с неизменной живостью, говорил ласково и ободряюще. Единственный досуг его состоял в том, что порой, когда страдания утихали, отец рассказывал сыну о родном городе – и о тех бесчисленных обидах, что с незапамятных времен Манчини претерпели от Толомеи. Лоренцо, хоть и преисполненный благородства, оставался итальянцем; и пламенная любовь к месту рождения, и свирепая ненависть к врагам дома прочно поселились в его сердце. Обе эти страсти, взращенные в одиночестве, обрели силу; бессонными ночами у кровати отца Лоренцо размышлял о том, какой путь изберет после его кончины – и не сомневался, что вернется в Сиену и отомстит врагам.
«Я изгнанник и потому умираю», – часто говаривал Уго; наконец эти слова исполнились, и несчастный пал под тяжестью ударов судьбы. Нежно любимый отец испустил последний вздох у сына на руках. Казалось, с собой в неприметную могилу унес он все на свете, что заслуживало уважения и почестей; идя прочь с кладбища, Лоренцо оплакивал окончание своего скорбного труда – и жалел, что бдения у отцовского одра сменились для него одинокой, нежеланной свободой.
Первое, что сделал он, обретя свободу – вернулся вместе с сестрой в Сиену. В родной город Лоренцо входил, словно в рай, – а встретил там пустыню во всем, за исключением ярких красок, какими привык наделять родину в своем воображении. В круге, очерченном городскими стенами, не нашлось никого, кто предложил бы ему дружбу. По варварскому обычаю тех времен, дворец его отца был снесен, и печальные руины стояли, словно гробница воспоминаний о былом великолепии. Но не такими видел их Лоренцо: часто после заката, когда одни лишь звезды были свидетелями его энтузиазма, прокрадывался он туда, взбирался на самую высокую из разрушенных стен и долгие часы проводил в мечтах, мысленно восстанавливая оскверненный и разоренный дворец, вновь посвящая заросший сорняками очаг родственной любви и щедрому гостеприимству. Ему казалось, что и воздух, дышащий картинами прошлого, здесь как-то по-особому легок и ароматен; здесь сердце согревалось воспоминаниями о предках рода Манчини и мечтами о том, каким станет он сам.
Однако стоило ему трезво задуматься о своем положении – приходилось признать, что оно внушает жалость и боль; пожалуй, именно родной город был единственным в мире местом, где его высокие стремления едва ли могли осуществиться. Здесь правили Толомеи. Они успешно вели войны и обогатили горожан военной добычей. Их обожали; и, чтобы им польстить, городская чернь готова была сквернить и втаптывать в грязь имя Манчини. У Лоренцо не было в этих стенах ни единого друга; проходя по улицам, он слышал за спиною шепот ненависти – а враги его тем временем восседали на вершине власти и почестей; и все же так странно устроено человеческое сердце, что он по-прежнему любил Сиену, и свое бедное и мрачное жилище в ее стенах не променял бы и на высокую должность при дворе германского императора. Такое место, благодаря отцовскому воспитанию и естественным человеческим предрассудкам, заняла в его воображении Сиена, что бедность и неизвестность здесь казались ему более благородным жребием, чем величие в любом ином краю.
Вновь завоевать дружбу горожан и смирить своих врагов – эта мечта поддерживала Лоренцо и освещала
