Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо
— Здесь! — крикнул он. И сразу почувствовал себя уверенно.
Подошедший к нему молодой человек в обтягивающих шортах горохового цвета был худым и высоким, с тонкими пальцами и длинными ногами; узкие, изящные ступни его скользили по земле, словно корабли по волнам. Юноша остановился перед Удомо, поднес руку к виску.
— Я Самсон, сэр, от господина Эдибхоя.
— Здравствуй, Самсон.
— Хозяин послал меня вас встретить, сэр. Велел отдать это. — Он вынул конверт из кармана шорт. — Велел ехать домой.
Удомо разорвал конверт. Там оказались пять фунтовых бумажек, ничего больше. Он сунул деньги в карман.
— Хорошо.
Самсон взял у него чемоданы и поставил на стол, где их осматривали таможенники. Вошел носильщик Селины, сгибаясь под тяжестью одного из баулов Удомо. Самсон пошел с носильщиком за вторым баулом.
Селина появилась, когда Удомо уже закончил таможенные формальности и собирался уходить.
— Вас встретили? — спросила она.
— Да, — улыбнулся Удомо.
— Сегодня вы не такой сердитый. Это хорошо. Не забудьте, что я вам сказала.
— Не забуду. Спасибо. Теперь я могу сам заплатить носильщику.
— Не надо, это мой слуга, — сказала Селина. — До свидания, мистер Удомо.
— А как я найду вас? — спросил Удомо.
— Пойдите на базар. Спросите Селину — и все. До свидания.
— До свидания, Селина.
Самсон вышел на площадь, закинул назад голову и заорал во всю мочь так, что у него получился один длинный протяжный звук:
— Т-а-к-с-и!
Лицо его расплылось в широкой улыбке, когда со всех сторон к ним ринулись машины. Удомо, посмеиваясь, стоял позади него.
— Земляк!
Эдибхой раскрыл объятия и захохотал во все горло.
— Добро пожаловать домой, брат! Добро пожаловать!
Удомо просиял. Обнял Эдибхоя. «Вот он, друг, настоящий друг», — думал он.
Они сели рядом. Лучи заходящего солнца проникали в комнату, заставленную старомодной мебелью, которая казалась особенно потертой и блеклой в этом закатном свете. Самсон принес чай.
— Извини, что не мог прийти пораньше, — сказал Эдибхой.
— Зато я успел выспаться, — ответил Удомо. — Прошлую ночь совсем не спал.
— Ну, как дела, брат?
— Теперь все в порядке. Но в Лондоне, если бы не Лэнвуд, мне пришлось бы поголодать. Я жил у них неделю. Ты что-нибудь знаешь про них?
— Это про супругу-то?
— Да.
— Знаю.
— Чтобы жена так презирала мужа…
— Он зависит от нее.
— Даже если и так. Нет, мы должны как можно скорее вытащить его оттуда. Ты знаешь, она даже намекала мне…
Эдибхой усмехнулся.
— Она намекала всем нам, земляк! Всем, кроме Мэби. Они возненавидели друг друга с первого взгляда.
— Знаешь, Мэби захлопнул перед моим носом дверь после того, как я ушел от Лоис.
— Не может быть!
— Правда… Мне очень жаль, что так получилось. Лоис хорошая женщина.
— С кем не бывает, земляк.
— Потом был настоящий ад. Если бы ты не прислал денег, я бы подох с голоду. Знаешь, мне ведь перестали платить стипендию, потому что я слишком много занимался действительно нужной работой.
— Ты должен был написать мне об этом.
— Ты и так помогал мне. — Удомо смущенно улыбнулся и опустил глаза. — Скажи, Лоис пишет тебе?
— Нет, ни разу не написала с тех пор, как вы расстались.
— А Мэби?
— Тоже нет.
Наступило долгое молчание. Удомо допил чай, отвернулся и стая смотреть в окно.
— А как обстоит дело с коммерсантами? — спросил он.
— Завтра вечером мы с ними встретимся.
— Здесь?
Эдибхой рассмеялся.
— Нет, земляк. Нам придется идти к ним. Они слишком много о себе мнят. Ты должен быть с ними поосторожнее.
— Не беспокойся. А Совет вождей и старейшин?
— Они отказались принять тебя. — Эдибхой встал и пошел к письменному столу, стоявшему в углу комнаты. Достал какие-то письма и вернулся на прежнее место. — Когда я получил твое письмо, я сразу же написал в Совет и просил их принять тебя и выслушать. Вот их ответ. — Он передал письмо Удомо.
Удомо прочел:
«Я уполномочен уведомить Вас, что Совет вождей и старейшин не считает для себя обязательным принимать и выслушивать каждого, кто пожелал бы обратиться к нему с подобной просьбой. Далее, мне поручено сообщить Вам, что Совет не располагает данными о том, чтобы кто-то из семьи, носящей фамилию Удомо, когда-нибудь в прошлом был вождем или старейшиной какого-нибудь племени Панафрики. Совет считает, что человек, о котором Вы пишете, — тщеславный выскочка, и потому, само собой разумеется, Совет вождей и старейшин — исконный представитель своего народа — не может иметь с ним никаких дел. Ваше сообщение о том, чем он занимался в Европе, не представляет для Совета никакого интереса…»
Удомо поднял глаза.
— Кто этот Эндьюра, который подписал письмо?
— Доктор Эндьюра — секретарь Совета, а также самый образованный и самый влиятельный из его членов. Он двоюродный брат короля южных племен и, кроме того, входит в Губернаторский совет как представитель африканского населения. Они с губернатором близкие друзья! Его очень уважают в европейских кругах. Получив это письмо, я тут же поехал к нему. Но ничего не добился. Право, земляк, я сделал все, что мог.
Удомо перечитал письмо.
— Мы сохраним его, — спокойно сказал он. — Оно может нам пригодиться. А теперь поговорим о наших планах. Я много думал, пока ехал сюда…
Солнце село. И сразу, без всякого перехода, день сменился черной тропической ночью. Невесть откуда налетели полчища комаров и нагло ринулись в атаку. Вошел Самсон с какой-то жидкостью, которую он называл «керосиниаза». Удомо и Эдибхой вышли на веранду. Обитатели ночи отчаянно звенели, трещали, стрекотали, и надо было чуть не кричать, чтобы собеседник тебя услышал.
Эдибхой протянул Удомо пакетик с таблетками.
— По одной два раза в день, пока не привыкнешь к климату.
Удомо снова принялся излагать свои планы.
Взошла луна и немного разрядила густой чернильный мрак ночи; чем выше она поднималась, тем крупней и ярче становилась, и вот наконец землю залил мягкий серебристый свет, в котором все предметы сразу обрели завершенность форм и плавность линий.
Самсон позвал их ужинать. Друзья продолжали разговор за едой. Удушливо пахло «керосиниазой», но комары исчезли. Позднее Эдибхой и Удомо вернулись на веранду. Вдали вспыхнули лучи автомобильных фар. Ныряя по ухабам, они приближались к дому.
— Я пригласил кое-кого познакомиться с тобой. Все это люди молодые, образованные и недовольные деятельностью Совета.
— Сколько их?
— Сегодня соберется человек десять. Самый цвет. Но вообще их гораздо больше. Они хотят посмотреть на тебя, убедиться, что все, что я им рассказывал, правда. Потом они будут говорить о тебе другим, и мало-помалу тебя узнают.
К дому подъехал автомобиль. Эдибхой вышел встречать гостей. Самсон таскал из кухни в гостиную пиво и виски. Удомо вошел в дом. Самсон широко улыбнулся ему.
— Этот праздник в честь вас, господин. Хозяин говорит, вы очень важный человек. Сегодня приедет много гостей. Вы большой человек, вождь народа.
С веранды донеслись голоса. Удомо выпрямился, расправил плечи, чувствуя во всем теле могучую силу. Лоис открыла в нем эту силу, научила пользоваться ею. Пусть ее почувствуют и другие. Так нужно для дела. Это начало, первые шаги. От того, какое впечатление произведет он на этих молодых людей, возможно, зависит будущее. Гости вошли. Эдибхой по очереди представлял ему приехавших, и Майкл с каждым здоровался за руку, каждому улыбался. Говорил негромко и сдержанно. И те, кто приехал познакомиться с Майклом Удомо, увидели человека приветливого, спокойного и смутно почувствовали несокрушимую силу его духа.
Когда все собрались, он стал говорить о том, что Африка должна стать свободной и могучей. И заставил всех поверить, что и они мечтают об этом.
Эдибхой вернулся, проводив последних гостей. Глаза его сияли.
— Ты покорил их, земляк. Ты покорил их.
Удомо устало улыбнулся. Сказалось двухчасовое напряжение. У него слипались глаза.
— Я устал, — пробормотал он.
— Мы поговорим обо всем завтра, — сказал Эдибхой. — Идем… Ты будешь спать под моим москитником. Завтра купим еще один. Отдохни хорошенько.
Сначала море. Потом полоса белого песка. Потом земля, и на ней вдоль всего берега пальмы, словно стражники, стерегущие сушу от моря. За пальмами невысокий холм с пологими склонами. За холмом— широкая долина, в которой раскинулся Куинстаун— столица и главный порт Панафрики.
Собственно говоря, Куинстаун всего лишь не в меру разросшаяся африканская деревня с великолепным европейским фасадом. Европейский фасад — порт: подъемные краны, огромные склады, конторы иммиграционного управления и портовой полиции, высокое здание знаменитой «Панафрика компани» — одной из пяти крупнейших монополий мира, которая фактически контролирует всю торговлю Панафрики. Но достаточно сделать шаг влево, и там, растекаясь вниз, по склону холма и дальше по дну долины, лежит африканский город, почти такой же, каким он был до прихода европейцев. Правда, центральные улицы теперь вымощены и расширены. Правда, «Панафрика компани» воздвигла в центре города огромный универсальный магазин — колоссальное предприятие, торгующее всевозможными товарами, а греческие и индийские коммерсанты понастроили на Главной улице современные магазины. Но ни эти магазины, ни три кинотеатра, ни величественный собор не могут изменить лица африканского города. Стоит отойти от центра, и сразу же дома начинают лепиться друг к другу. Глина и тростник вытесняют бревна и гофрированное железо. Двери открыты настежь. Каждый, кто хочет, может зайти в дом. Уединение невозможно, да и нужно ли оно? Здесь, вдали от порта и центральной части города, жизнь идет, наверное, так же, как шла тысячелетия назад. И тысячи лет назад черные голые ребятишки так же играли у своих порогов, так же чинили сети рыбаки, и тот же рыбный дух шел от прогретых солнцем сетей, и большие черные мухи, наверное, так же кишели над этими сетями, и женщина так же толкла свои касабу[14], и привязанный у нее на боку ребенок сосал ее отвисшую грудь, а она болтала с приятельницей-торговкой, предлагавшей прохожим облепленный мухами товар. Открытая канализация, проложенная правительством, — единственное, чем отличается сегодняшний Куинстаун от того, что ушел в глубь истории. Мужчины пользуются сточными канавами как общественной уборкой. Женщины опорожняют туда ночные горшки. Но именно эта скученность, эта простота отношений, нищета и вонь придают Куинстауну особый колорит, свидетельствующий о том, что город куда старше своего имени и что существует он с незапамятных времен, когда и ноги европейцев, давших ему это имя, не было на Африканском континенте.
