Юхан Борген - Избранные новеллы
И снова невольно улыбнулся, очутившись в довольно-таки провинциальном центре небольшой нашей столицы, что называется, налегке (наличие маленькой дорожной сумки лишь подчеркивало, сколь легок он на подъем, нимало не обременен поклажей): сейчас он может зайти, куда только пожелает.
День был еще в разгаре, отсветы всепожирающего солнца молниями стреляли из окон домов пониже к гавани. А сам-то он хорош: стоит в центре "родного" города и ведет себя как чужак, как какой-нибудь турист, еще не добравшийся до места назначения. И к тому же он голоден; он никогда не ест этих жалких синтетических блюд, какими потчуют в самолетах... Так-то! Риск, что он встретит знакомых, сейчас совсем невелик, если только не заходить в так называемые фешенебельные рестораны - впрочем, немногие уцелевшие заведения высшего класса ныне сосредоточены в основном на Канарских островах.
Высоко подняв воротник пальто и надвинув на глаза шляпу, он легким шагом прошел в один из мрачных переулков вблизи тупикового вокзала и сразу наткнулся на кафе, которого прежде никогда даже не видел, - должно быть, один из темных притонов того провинциального увеселительного мирка, который стремится к внешней благопристойности.
Обстановка мгновенно заворожила его. Он сощурился, вглядываясь в полумрак, царивший за гардинами из деревянных бус. Темнокожий метрдотель, блеснув жемчугом зубов, усадил его, покорного, точно в гипнотическом сне, за столик со скатертью кроваво-красного цвета. Ризотто будто огнем обожгло ему нёбо, и он запил его крепким бургундским. Все, стало быть, шло своим чередом еще до того, как он нацепил на себя очки и взял в руки меню, оформленное в ташистской манере. Мимо бесшумно скользили официанты в иссиня-черных, как ночь, пиджаках, одну за другой опуская на стол мисочки с соблазнительными закусками. "Не то что дома на Риддерволлсгате!" - пробормотал он, наслаждаясь сладостью греха. Он вдруг уронил на ковер очки.
- Разрешите помочь вам?
Узкая мужская рука протягивает ему очки. Змеиная фигура мужчины возникла не то из-под земли, не то из джунглей несчетных столиков под приглушенными огоньками ламп.
- Премного благодарен. Без очков, знаете ли...
Слова тонут в полумраке.
- Кто не терял очков! Не возражаете, если я на минутку присяду?
Откуда-то, точно с неба, появился стул.
- Что вы, нисколько! Я сейчас скажу официанту...
Излишняя забота. Официант в иссиня-черном костюме тут как тут с бокалом в руках, в глазах молчаливый вопрос.
- Прекрасно. Налейте моему гостю вина!
- Нет-нет, что вы, ни в коем случае... впрочем, раз вы настаиваете, вы необычайно любезны!
- Сказка!
- Простите? Не понял.
- Нет, ничего.
Сказка. Благостное, давно забытое чувство.
- Как я понимаю, вы возвратились из дальних стран. Об этом говорит ваш загар...
Сказка все это. И ведь не только приятно - увлекательно даже.
- Да, лучше юга нет ничего!
А между тем уже начали вторую бутылку.
- "Шамбертен". Что может быть лучше "Шамбертена"! А теперь я хочу вас поблагодарить и откланяться. И без того я злоупотребил...
- Нисколько... Я и впрямь только что возвратился на родину, как вы совершенно правильно догадались. А может, нам пригласить сюда вашу компанию, вон с того столика...
- Вы необычайно любезны! Кстати, разрешите представиться. Моя фамилия...
Вежливый жест руки. (Интересно, что за роль я сейчас разыгрываю?)
- К чему фамилия? Я и сам для себя чужой.
- Прекрасно вас понимаю. Вы еще не почувствовали себя дома. К тому же, возможно, вы одиноки...
- Да, я одинок. Так как насчет вашей компании?..
Он снова один. Несколько долгих секунд один за столиком, который вдруг будто опустел. Все долгие секунды сумятица в мыслях. Сейчас еще можно уйти, можно просто встать и уйти, будто ему вдруг стало дурно, и вновь очутиться на улице. В мыслях он уже вышел и очутился на улице. А сам между тем продолжал сидеть. Стены с обоями под золото излучали мягкую музыку. Восточную музыку. Он мог бы сейчас же выйти на улицу. Но он продолжал сидеть.
- Послушайте, официант...
А бутылка уже стоит на столе. Сказка.
Дамы отнюдь не лишены обаяния (такие разные, но весьма привлекательные, каждая на свой лад, а впрочем, мне-то что?).
- Итак, я уже говорил: добро пожаловать к моему одинокому столику (зачем только я кокетничаю своим одиночеством, разве не знавал я женщин в разных концах земли!).
Обернувшись к широкоплечему предводителю всей компании - прямой антипод тому, другому, узко-змеиному, - говорю:
- Мне кажется, будто я где-то вас видел - может, на снимке в газете...
Смех. Широкоплечий скромно пробормотал:
- Да, кто-нибудь уж непременно тебя узнает, - но дамочка в белой шубке тут же оборвала его. Назвали имя боксера, некогда знаменитого, известное имя, но совсем неизвестное старику - впрочем, оно так же внезапно пропало, как и всплыло.
- Да, конечно, иногда, знаете, забываешь имена, уж вы меня извините (к чему этот униженный лепет, к чему вообще весь этот спектакль, моя нелепая роль?)...
- Нет, уж это вы должны нас извинить!
Это сказала другая дама, та, что повыше и пополней, в красном платке (он ей совсем не к лицу, впрочем, мне-то какое дело?).
Широкоплечий учтиво протягивает зажигалку. Повод для очередного невнятного бормотания, которое опять же мгновенно прерывает дамочка в светлой шубке (право, она похожа на кошку, на сиамскую кошку):
- Мы, можно сказать, пришли и навязались человеку!..
- Что вы, нисколько! Это же была моя идея! На редкость удачная идея!
- Неужели у вас и вправду нет близких?
(Черт побери, что я наговорил им про свое одиночество, мы же совсем незнакомы!)
- С годами, когда стареешь, легко обрываешь все узы. Старость, знаете ли...
Все громко протестуют, поднимают бокалы.
- Послушайте, официант...
Человек в костюме цвета южных ночей тут как тут. Глаза уже не спрашивают ни о чем.
- ...словом, это я должен вас благодарить...
Слова, слова, потом сплошной гул. Он сидит за столиком, он душа общества. Силится взглянуть на себя со стороны. Неожиданная ситуация, он сам удивлен. Но приятно, чрезвычайно приятно. Приятная отсрочка, чтобы только не возвращаться домой. К чему все это? А ни к чему. Просто легкомысленный зигзаг по пути домой. К чему только? А ни к чему. Старый человек вернулся домой, да, что я хотел сказать? Впрочем, я так много уже всего сказал, так доверительно говорил с этими людьми... А, не все ли равно, чего только порой не сболтнешь, еще раз: за ваше здоровье! Я вот что хотел сказать: представьте себе, пожилой господин щурится, глядя на солнце, на это проклятое декабрьское солнце холодного севера... почему бы ему не завести новых друзей, все на свете меняется, да, прошу вас, принесите еще вина, бутылку этого самого "Боллингера", разумеется, "Боллингер магнум", ага, видите? Вот она уже перед нами, в ведерке со льдом! Так я что хотел сказать, друзья мои? За ваше здоровье! Был очень рад познакомиться, то есть почему это - был? Я и сейчас рад сердечно... Вы молодые люди, люди совершенно другого... впрочем, неважно... что это я говорю, вздор какой-то, хотя если взглянуть на дело с другой стороны... Конечно, я еще владею собой... до известной степени, разумеется... все в жизни отпущено нам до известной степени. И всему приходит конец.
Он сидит, размышляет, а они все говорят, говорят. Сплошной гул голосов. Все говорят не смолкая. А сам он - произнес ли он только что речь или лишь думал все это? Нет, он еще владеет собой, он сейчас задумался, он думает, что всему приходит конец. Он думает, что... как вы сказали - хорошо бы продолжить? Нет, знаете, наверно, уже не смогу... вы предлагаете... на частной квартире?.. У себя дома? Вам тоже надоела эта музыка, которую излучают стены, не правда ли? Ах, ну в таком случае... вы очень любезны... и вы говорите, машина нас уже ждет? Ну что ж, отчего же не гульнуть немножко еще, да еще рюмочку опрокинуть, маленькую, совсем маленькую рюмочку...
Декабрьское солнце... Оно сокрушительно ударяет в лицо, стоит мне только подойти к окну. Огромное окно без гардин выходит на юг. Окно выходит на юг, это я вычислил - и еще вычислил, что я здесь уже шестнадцатый день или, может, чуть больше - восемнадцатый. Многое остается неясным. Хотя кое-что я вычислил. Например, что нахожусь в одном из городов-спутников, которыми наша столица окружила себя за все те годы, пока я корпел над бумагами за письменным столом, возился с расчетами и техникой - как у нас в Норвегии, так и в разных уголках мира. И здесь тоже свой мир, и тоже далекий. Географически близкий, конечно, но при этом далекий, во всяком случае для меня: "очень далеко от Риддерволлсгате", как я однажды сказал сам себе. Я оглядываю ряды одинаковых домов, группы почти одинаковых домов, каменные корпуса, чем не природа - крутые горы домов с глубокими лощинами между ними. И здесь свои строительные площадки, я вижу, как работают экскаваторы, хоть их не слышно сквозь двойные рамы окна, вдали - покрытая лесом гора с пятнышками снега то тут, то там, будто белые простынки или носовые платки на зеленом фоне; должно быть, и эту гору тоже со временем снесут, чтобы расчистить место для новых домов и людей, да мне-то что за дело до этого?
