Брэм Стокер - Проклятие мумии, или Камень Семи Звезд
Прислушиваясь к этому звуку, Малькольмсон вспомнил слова доктора о том, что «это именно та веревка, на которой вешали всех, кого безжалостный судья приговаривал к смерти». Он подошел к камину, взял в руки конец веревки и стал его рассматривать. Веревка пробуждала какой-то неестественный интерес. Глядя на нее, он попытался представить себе, кем были жертвы жестокого судьи и почему у него возникло желание держать у себя дома эту жуткую вещь. Пока Малькольмсон держал веревку, она периодически то натягивалась, то ослабевала, что было вызвано покачиванием колокола, но потом появилось новое ощущение, какая-то дрожь, словно по ней что-то перемещалось.
Непроизвольно взглянув вверх, Малькольмсон увидел огромную крысу, которая медленно ползла по веревке по направлению к нему, не сводя с него горящих глаз. Выпустив из рук веревку он отскочил назад и выругался, а крыса развернулась и снова вскарабкалась наверх, и в ту же секунду до сознания Малькольмсона дошло, что шум, издаваемый остальными крысами, который на некоторое время прекратился, снова возобновился.
Все это заставило его задуматься, и он вспомнил, что собирался обследовать логово крысы и взглянуть на картины, но ничего этого так и не сделал. Он зажег вторую лампу, на которой не было колпака, и, высоко подняв ее над собой, подошел к картине, висевшей третьей по правую руку от камина. Именно в ней вчера ночью спряталась крыса.
Бросив один-единственный взгляд на картину, он отскочил от нее так стремительно, что чуть не выронил лампу, и побелел как мел. Его колени задрожали, и на лбу выступили тяжелые капли пота. Его затрясло, как в лихорадке. Но Малькольмсон был молод и никогда не слыл трусом, поэтому ему удалось собраться с духом, шагнуть вперед, поднять лампу и всмотреться в картину, с которой была убрана пыль и отмыта грязь и которая теперь полностью открылась взору.
На полотне был изображен судья в алой мантии с горностаевой оторочкой. На его строгом лице застыло злое, даже жесткое выражение. Это было лицо коварного, мстительного человека: чувственный рот, горбатый красноватый нос, по форме напоминающий клюв хищной птицы. И оно было мертвецки бледным. В сверкающих глазах читалась ужасающая злость. Глядя на них, Малькольмсон похолодел, потому что они были точной копией глаз огромной крысы. Лампа чуть не выпала у него из руки, когда он заметил, что из дыры в углу картины за ним наблюдают злобные глаза самой крысы, и ощутил, что прекратилась возня остальной серой братии. Однако он взял себя в руки и продолжил изучение картины.
Судья сидел на большом дубовом кресле с высокой резной спинкой, расположенном по правую руку от каменного камина, и в углу с потолка свешивалась веревка, конец которой свернулся в кольцо на полу. С чувством, больше всего похожим на ужас, Малькольмсон узнал в изображении комнату, в которой находился сам. Он испуганно оглянулся, как будто ожидал кого-то увидеть у себя за спиной. Потом посмотрел на угол камина и, громко вскрикнув, выронил лампу из рук.
Там, в кресле судьи, рядом со свисающей веревкой сидела крыса с жестокими глазами судьи, которые в тот момент горели ярче обычного, и как будто даже дьявольски улыбалась. Если не брать во внимание завывание ветра, в гостиной царила тишина.
Звук упавшей лампы вывел Малькольмсона из состояния транса. К счастью, лампа была металлическая, и масло не растеклось по полу. Однако возникшая необходимость наводить порядок расстроила его. Загасив лампу, он потер лоб и на секунду задумался.
«Так не пойдет! – сказал он самому себе. – Если я продолжу в том же духе, я сойду с ума. Это нужно прекращать! Я обещал доктору отказаться от чая. И он прав на все сто процентов! Нервы у меня уже совсем расшатались. Странно, что я раньше этого не замечал. Я себя прекрасно чувствовал. Ладно, теперь уже все хорошо, я больше не буду вести себя, как последний дурак».
После этого он налил себе полный бокал бренди с водой и решительно вернулся к работе.
Был уже почти час, когда он оторвался от книг, потревоженный внезапно наставшей тишиной. Ветер на улице выл и ревел громче обычного, а дождь барабанил в окно со звуком, больше напоминающим град. Но внутри ничто не издавало ни звука, по комнате разносилось лишь эхо ветра, гудящего в большом дымоходе, да иногда из трубы на горящие дрова с шипением падало несколько капель дождя. Огонь начал затухать и пылал уже не так весело, хотя все еще наполнял комнату красным свечением. Малькольмсон внимательно прислушался и услышал тонкий скрипучий звук, едва различимый. Он доносился из того угла, где висела веревка. «Наверное, это веревка трется о пол, из-за того что колокол качается», – подумал Малькольмсон. Однако, посмотрев наверх, он в полутьме сумел различить большую крысу, которая сидела на веревке и пыталась ее перегрызть. И она уже была близка к цели, поскольку под ее зубами показались более светлые пряди. Пока он смотрел на это, крыса закончила свое дело, и конец веревки с глухим стуком свалился на дубовый пол. Сама же крыса осталась висеть наподобие кисточки или шишки на оставшемся болтаться куске веревки, который теперь начал раскачиваться из стороны в сторону. На мгновение на Малькольмсона накатила еще одна волна страха, когда он подумал о том, что теперь остался без возможности воззвать к миру, если возникнет необходимость в помощи, но тут его взяла злость, и он схватил книгу, которую до этого читал, и швырнул в крысу. Выпущенный снаряд наверняка достиг бы цели, если бы крыса в этот миг не спрыгнула с веревки и не шлепнулась на пол с глухим звуком. Малькольмсон тут же бросился к ней, но она метнулась в сторону и растворилась в темноте. Тут Малькольмсон понял, что на сегодня его работа закончилась, что ж, охота на крысу хотя бы внесет некоторое разнообразие в обычную однообразную рутину ночи. Поэтому он снял с лампы зеленый колпак, чтобы свет распространялся на большее расстояние, но как только он это сделал, полумрак, царивший в верхней части комнаты рассеялся, и в усилившемся свете картины, висевшие на стенах, стали видны намного отчетливее, чем до того. Со своего места он увидел прямо перед собой третью по правую руку от камина картину. В изумлении он протер глаза, и после этого ему стало по-настоящему страшно. В центре картины было большое пятно неправильной формы, обнажавшее коричневый холст, который выглядел таким же свежим, как в тот день, когда его натянули на раму. Вокруг пятна все было как раньше: и кресло, и камин, и веревка, но фигура судьи исчезла.
Малькольмсон на одеревеневших от ужаса ногах медленно повернулся и затрясся как в лихорадке. Его как будто покинули силы, он потерял возможность действовать и двигаться, даже думать. Теперь он мог только смотреть и слушать.
На огромном дубовом кресле с высокой резной спинкой восседал судья, облаченный в алую мантию с горностаевой оторочкой, и смотрел на него полными ненависти глазами. Решительный жестокий рот судьи исказила зловещая торжествующая улыбка, когда он поднял перед собой черную судейскую шапку[15]. Малькольмсон почувствовал, что у него останавливается сердце, как у человека, который ожидает, что вот-вот произойдет что-то страшное и неожиданное, что может напугать насмерть. В ушах зазвенело, хотя он все еще слышал рокот бури. Сквозь вой ураганного ветра послышался другой звук: большие башенные часы на рыночной площади пробили полночь. Какое-то время, показавшееся ему бесконечностью, Маклькольмсон простоял неподвижно, как каменное изваяние, с широко раскрытыми, полными ужаса глазами, и даже не дыша. Когда часы начали бить двенадцать, улыбка судьи сделалась еще более торжествующей, и с последним ударом он водрузил черную шапку себе на голову.
Медленно и важно судья поднялся с кресла и поднял с пола кусок колокольной веревки, повел им по ладони, как будто наслаждаясь прикосновением, после чего неторопливо стал завязывать на одном конце петлю. Закрепив потуже узел, он прижал петлю к полу ногой и сильно потянул веревку. Убедившись, что петля достаточно крепка, он удовлетворенно кивнул и проверил, достаточно ли легко узел скользит по веревке. После этого он, не сводя с Малькольмсона глаз, двинулся вдоль стола с противоположной от него стороны, пока не дошел до края стола, после чего прыгнул к двери, отрезав Малькольмсону путь к бегству. Тут Малькольмсон почувствовал, что оказался в ловушке, и начал соображать, что же теперь делать. Что-то в глазах судьи не давало отвести от него взгляд. Малькольмсон увидел, что фигура в мантии стала приближаться, по-прежнему держась между ним и дверью. Судья поднял веревку с петлей и метнул в бедного математика петлю, как будто стараясь заарканить его. Огромным усилием воли Малькольмсон заставил себя отклониться в сторону. Он увидел, как веревка упала рядом с ним, услышал, как она ударилась о дубовые половицы. Судья поднял веревку и стал снова пытаться накинуть ее ему на шею, при этом не сводил с него злобных глаз. Каждый раз с большим трудом студенту удавалось увернуться от петли. Так повторилось несколько раз, причем судья не проявлял никаких признаков досады или раздражения, вызванных неудачами, казалось, что он играет с ним, как кошка с мышкой. Наконец Малькольмсон бросил вокруг себя отчаянный взгляд. К этому времени лампа, похоже, разгорелась, и в комнате сделалось довольно светло. Он увидел, что из бесчисленных норок, щелей и трещин в стенах за ним наблюдают крысы, и от этого ему стало чуточку спокойнее. Покрутив головой, он также заметил, что короткий конец веревки, который остался болтаться под потолком, весь увешан крысами. Из-за их серых тел не было видно и квадратного дюйма веревки, а из небольшого круглого отверстия в потолке, из которого она свешивалась, выползали все новые и новые грызуны. На веревке их уже собралось столько, что под воздействием их общего веса колокол пришел в движение.
