Леонид Иванов - Глубокая борозда
— Квартирантов-то принимаете? — полюбопытствовал Павлов.
— Принимаем, — ответила Варвара, накрывая стол свежей скатертью. — Только, сказать по правде, мало стало уполномоченных. Редко-редко кто приедет лекцию прочитать… Убавили там штаты, что ли? Хотя навряд ли… Недавно ездила в Дронкино, новых домов там понастроили уйму, а ведь в домах-то люди. Бывало, при вас еще, помните: райисполком в маленьком домишке был, а теперь каменный домина в два этажа. И все людьми забито, все служащие… И у райкома такой же дом. А ездят к нам мало… Бывало, в посевную у меня по двое, а то и по трое стояли, в уборку — тоже. А теперь не то совсем…
Она поспешила на кухню, но скоро вернулась с сообщением, что чайник закипает.
На улице послышались ребячьи возгласы. Павлов отодвинул занавеску. Черная «Волга» стояла на дороге.
— У вас там никого больше нет в машине-то? — поинтересовалась Варвара и, получив ответ, заспешила: — А шофера я сейчас приведу.
Еще пятью минутами позже на столе появились огурчики, два полукочана соленой капусты, сало, масло…
— Пока закусывайте, а потом яичек поджарю. — Хозяйка выбежала на кухню и появилась оттуда с поллитровкой.
— Уж не обессудьте… Вы теперь городские, пьете, наверное, чего-то другое, а у нас тут только «сучок» этот самый, будь он неладен…
— Почему же неладен?
— Пить стали много! И мужики, и бабы… Жить стали богаче, вот и пить стали больше.
Петрович сходил к машине и принес продукты, но уже городские: колбасу, банку консервов, сыр…
— Да хватит у нас еды-то! — воскликнула Варвара. Она налила в стопки водку, подняла свою… — За встречу!
Павлов выпил, а Петрович воздержался. Варвара одобрила:
— Конечно, такого человека возишь… Ох, жизнь-жизнь. Хорошо помню, как Андрея Михайловича первый раз ко мне поставили! Говорят: предрика! Бегу к председателю: «Чем кормить будем?» А он руками разводит. И у меня-то в доме ничего нет… Пошли с ним в кладовую, а там мясо от этого, как его… от вынужденного забоя. Ну, глядеть не на что…
Варвара налила по второй, но не выпила, а, отодвинув стопку, начала вспоминать, как кормила своих постояльцев «пропастиной», как муку добывала.
— И им-то, бедным, житье плохое было, — посочувствовала она уполномоченным. — А потом-то все лучше и лучше… Уж и баранинки другой раз выпишут, хлеб пшеничный, яички. А потом магазин в нашей деревне открыли, тут и совсем лучше стало.
— И теперь продукты на уполномоченных выписываете из колхоза?
— Нет, что вы! — отмахнулась Варвара обеими руками. — Я же говорила: редко приезжают… А кормлю своим. Зачем выписывать, если у меня и свининка есть, и яички, и корова теперь своя, и с огорода все, что нужно. Нет, теперь и не задумываюсь…
Павлов спросил о детях. И хозяйка еще больше оживилась.
— Теперь, считай, на ногах! Старшой, вы, может, помните его, — Вася, трактористом был… Его — Васю моего — почитай, совсем было сманили из деревни. Дружки у него некоторые поехали на стройку, вот и он: на стройку и никаких! Вот где погоревала-то, Андрей Михайлович… Ох, и поплакала! Кормилец же!.. Слава богу, убедила его, остался… Заработки-то мои в ту пору были — чего уж хуже?..
— А где Вася теперь?
— Взяли его на центральную, в мастерских там. Этот на ногах! Женился на учительнице, ничего бабенка, скромная, живут хорошо… А вот второго-то — Сережу, того в город прогнала.
— Как это прогнали?
— А так! Пусть хоть один из нашего роду в городе будет. Не хуже он других, и директор школы говорил: Сережка способный! Вот я и прогнала его в техникум учиться, в авиационный. Теперь я сама могу ему помочь! Приедет когда на денек, нагружу его продуктами. И деньги есть. Мне-то теперь кормильцы не нужны, сама, слава богу, проживу. А они пусть в городе. И дочку туда отправила — на швею учится.
Такой оборот дела был полной неожиданностью для Павлова. Он начал было упрекать Варвару: зачем же детей отправлять в город, если и в деревне жизнь быстро улучшается.
— Жизнь улучшается, это верно, — согласилась Варвара. — Вот хоть и в нашем колхозе… Скоро уж два года, как электричество провели, так ведь сразу как все изменилось, Андрей Михайлович! И в доме-то пришлось прибирать все получше, — рассмеялась она. — При лампе-то вроде и паутин в углах не видать было, да и полы не так… Днем-то мы всегда в работе, а вечером придешь, особенно зимой, лампу засветишь, ничего, как будто так и надо. А лампочки электрические привесили, тоже зимой дело-то было, я так и ахнула: паутинки-то все на виду и потолок черный, и… Осветило нашу жизнь электричество, Андрей Михайлович, тут уж ничего не скажешь. Возьми ту же плитку… Бывало, после дойки забежишь домой, еды горячей нет, самовар ставить некогда, похватаешь чего холодного, и ладно. А для ребятишек и совсем худо… А теперь просто… Вот просто, а опять задумываешься, — весело рассмеялась Варвара, ее округлое лицо раскраснелось, черные глаза под густыми, черными же бровями озорно заблестели. — Верно говорят, Андрей Михайлович, аппетит приходит во время еды… Тут как-то приехала бывшая наша же доярка, у нас на ферме работала, а потом один городской се и захороводил. Так вот эта Аниска года три не была в своей деревне, а приехала, наши давай нахваливать ей: у нас и свет, и электрические плитки, и утюги некоторые завели электрические, а она знаете что? — глаза Варвары посуровели: — А она надсмехается: «Нашли, чем хвастать! У нас электроплитки повыбрасывали, на ней не дождешься, когда обед сварится. У нас, говорит, теперь газ, чайник за пятнадцать минут закипает». И пошла, пошла хвастаться: в городе все спорее и дешевле. Этот газ, как она говорит, в пять раз дешевле обходится, чем электричество. Наверное, врет, но уж больно складно у нее это выходит. Вот другой раз, Андрей Михайлович, и задумываешься: все-то мы — деревенские в хвосте… Не приезжала бы эта Аниска, и на душе было бы спокойнее, а то только растревожила. Ей-то, понятно, похвастаться захотелось: вот, мол, уехала в город, теперь до нее и не достать! Но и то надо сказать, одета хорошо: и шапочка модная, и полусапожки, как раньше их называли, и пальтецо складное, и сама подкрашена. Не то, что доярки наши…
Павлов попробовал взять инициативу этого щекотливого разговора в свои руки, сказал, что колхозная доярка зарабатывает наверняка больше, чем та Аниска в городе.
— Золотые слова! — Поправив распушившиеся волосы, Варвара заговорила почему-то тише: — Дояркам на заработки грех обижаться. Я‑то теперь, Андрей Михайлович, вроде начальства стала — помощник бригадира. Теперь заработки у доярок хорошие, только вот диво-то, Андрей Михайлович: не шибко гонятся люди за заработком. Попервости еще гнались, а как маленько оклемались — не шибко. Которые бабы помоложе — те норовят больше на стройку или на разные работы, а в доярки на высокие заработки не очень-то. Тяжело, говорят, в доярках, пусть лучше поменьше заработаю, зато свободного времени побольше. Вот ведь как говорят некоторые…
Павлов повел речь о росте культуры в селе, об улучшении материального благополучия колхозников, упомянул — над деревней появились телевизионные антенны.
— Есть и телевизоры, — подхватила Варвара. — Ходила и я смотреть, у нас тут у шестерых уже. Только и тут, Андрей Михайлович, беду чую. За ребятишек… Недавно как-то, да незадолго до партийного съезда, передачу показывали про один завод… Помещение светлое, цветы в цехах, в ограде. Показали, как рабочие в однодневный дом отдыха уезжают, а которые на свои дачи под городом, как веселятся у озера, и рыбалка — лучше не надо. Так ведь наши ребятишки глазенки-то свои поразували, вот, говорят, где жизнь, а что у нас? Там показали зал большой, больше нашего коровника. Люди в трусиках бегают, в мячик играют, и все-все там есть. Очень приваживает!.. Молодых, конечно. Вот попомни, Андрей Михайлович, сманит этот телевизор последних парней и девок из нашей деревни в город. Как чего ни покажут, все в городе хорошо, за работой-то городских не видать, все гулянье, да танцы, да веселье всякое. Тут и взрослому-то завидно бывает, а ребятам тем более. Нет, Андрей Михайлович, теперь еще труднее молодежь удержать, а у нас особенно.
— Почему же особенно у вас? — не понял Павлов. — Заработки и у вас хорошие, сами говорите.
— Вот дались вам, Андрей Михайлович, заработки, — с упреком в голосе проговорила Варвара. — Да мы, бывало, и без всяких заработков в деревне оставались и работали, да еще как работали. А теперь задаром-то шагу никто не хочет сделать. Как-то заболела доярка Матрена, а у нее самая малоудойная группа, много коров накануне запуска. Я к нашей передовой доярке Василисе, возьми, говорю, половину Матрениной группы, а другую сама буду доить. И что бы вы думали… Не берет! Вот если: бы, говорит, высокоудойная была, тогда другое дело. А то плата-то с литра… А передовица! Другую попросила, а та еще не лучше: начисли ей дневную ставку независимо от молока. А, бывало, в войну, помню, заболеет какая или дома какие нелады, все расхватят по три, по четыре коровы сверх своих групп, подоят и молоко на хозяйку группы запишут. Дружно жили, хотя и мало получали за работу. А теперь такой дружбы не чувствуется, вот что плохо, Андрей Михайлович… Ох, как плохо! Только и слышишь теперь: а сколько дадут? Глаза бы не глядели…
