Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 1)
Я сказал им, — может быть, напрасно, — что у нас в Виргинии есть джентльмен, который прыгает дальше меня на добрый фут, а когда они спросили, кто это, и я ответил, что полковник Дж. Вашингтон, — это же правда, ты знаешь, и побить меня может он один и в своем граффстве и в моем, — то мистер Вулф стал меня без конца расспрашивать про полковника Дж. В. и сказал, что слышал о нем, и говорил про неудачную прошлогоднюю икспидицию так, словно знал там каждый дюйм земли, и еще он знал названия всех наших рек, только Потомак назвал "Потамаком", и мы все очень смеялись. Лорд Марч другой его титул лорд Раглен — совсем не агарчился из-за проигрыша, и он с его приятелем отдали мне деньги из своих кошельков, что пришлось очень кстати, потому что мой совсем опустел после того, как я одарил слуг кузена Каслвуда и купил лошадь в Окхерсте, и мне иначе пришлось бы снова обратиться за деньгами к лондонскому или бристольскому агенту моей досточтимой матушки".
Когда состязание окончилось, четверо джентльменов вышли из сада "Белого Коня" на Променад, где к этому времени собралось немало гуляющих, по чьему адресу мистер Джек, человек непосредственный и откровенный и к тому же наделенный весьма громким голосом, принялся отпускать замечания, далеко не всегда лестные. Когда же шутил лорд Марч, — а его сиятельство на шутки не скупился, — мистер Джек гомерически хохотал.
— Ха-ха-ха! О, господи! Милейший граф, ваше сиятельство, дорогой мой, вы меня убьете!
"Прямо казалось, будто он хочет, — писал проницательный Гарри миссис Маунтин, — чтобы все знали, что его друг и собеседник — графф!"
Мимо них, надо сказать, дефилировало самое разнообразное общество. Мосье Польниц, одетый не более пышно, чем за обедом, улыбнулся им и взмахнул огромной шляпой, отделанной позументом и грязноватыми перьями. Затем молодым людям поклонился лорд Честерфилд в кафтане жемчужного цвета, при синей ленте и звезде.
— Готов поставить на старикана против всего королевства, да и Франции тоже, что в умении снимать шляпу с ним не сравнится никто! — заметил лорд Марч. — Он не менял ее фасона уже лет двадцать. Вон поглядите! Опять снята! А видите этого неуклюжего рябого мужлана с табачной физиономией, который в ответ только прикоснулся к своей касторовой шляпе? Черт бы побрал его наглость! Вы знаете, кто он?
— Нет, чтоб он провалился ко всем чертям! А кто это, Марч? — с проклятием осведомился Джек.
— Некий Джонсон, составитель словаря, о котором лорд Честерфилд, когда этот лексикон должен был выйти, написал несколько превосходных заметок, — он покровительствовал этому невеже. Я знаю, что заметки были превосходные. Так говорит Хорри Уолпол, а он в таких вещах разбирается. Черт бы побрал этого наглого учителишку!
— Таких надо сажать в колодки и выставлять у позорного столба! загремел Джек.
— А толстяк, с которым он прогуливается, тоже один из этих писак печатник по фамилии Ричардсон, он написал "Клариссу".
— Боже великий! Неужели, милорд, это великий Ричардсон? Автор "Клариссы"? — в один голос воскликнули полковник Вулф и мистер Уорингтон.
Гарри бросился вперед, чтобы получше рассмотреть старика, который, переваливаясь, шел по аллее в сопровождении роя восхищенных дам.
— Ах, любезный сэр! — говорила одна из них. — Вы слишком велики и хороши для этого мира; но, конечно, вы были посланы наставить его в добродетели!
— О дражайшая мисс Мулсо! Но кто наставит наставника? — спросил добросердечный старый толстячок, поднимая к небу ласковое круглое лицо. — И у него есть свои недостатки и заблуждения. Даже возраст и опытность не мешают ему споты.... Боже мой, мистер Джонсон! Прошу прощения, я, кажется, наступил вам на мозоль!
— Совершенно верно, сударь: вы наступили мне на мозоль и получили прощение, — ответил мистер Джонсон и продолжал бормотать какие-то стихи, уставясь в землю, заложив руки за спину и раскачиваясь так, что по временам его внушительная трость оказывалась в опасной близости от честных кротких глаз его собрата по перу.
— Они видят не слишком хорошо, милейшая мисс Мулсо, — сказал тот, вновь обращаясь к молодой девице, — но все же я предпочту держать плеть моих ресниц подальше от обуха мистера Джонсона. Ваш слуга, сударь! — Тут он снял шляпу и отвесил низкий поклон мистеру Уорингтону, который, залившись румянцем, приветствовал прославленного писателя и поспешил скрыться в толпе. Прославленный писатель привык к поклонению. Еще никогда человеческое тщеславие не раздувалось столь нежным ветерком. Восхищенные старые девы осыпали его чаинками и кадили ему кофейниками. Матроны лобызали туфли, которые вышивали для него. Вокруг его ночного колпака сиял ореол добродетели. Было время, когда вся Европа волновалась, вздыхала, восторгалась, трепетала и лила слезы над страницами этого бессмертного, низенького, доброго человека с круглым животиком. Гарри вернулся к своим спутникам, весь сияя и полный гордости, потому что великий человек ответил на его приветствие.
— Ах! — сказал он. — Я очень рад, милорд, что увидел его.
— Увидели его? Да, черт побери, вы, наверное, можете его видеть хоть каждый день у него в печатне, — заметил Джек со смехом.
— Мой брат говорил, что он и мистер Фильдинг, если я не перепутал фамилию, — самые великие гении Англии, и часто повторял, что первое свое паломничество, когда мы приедем в Европу, он совершит к мистеру Ричардсону! — воскликнул Гарри, всегда готовый горячо встать на защиту мнения своего самого любимого друга.
— Ваш брат говорил, как подобает мужчине! — воскликнул и полковник Вулф, чье бледное лицо также вспыхнуло. — Я скорее предпочел бы стать гением, чем пэром королевства!
— У всякого свой вкус, полковник, — ответил милорд, которого все это чрезвычайно позабавило. — Ваша пылкость — я не хочу сказать ничего обидного! — так освежающа! Даю вам слово чести.
— Она освежила и меня, черт побери! Удивительно освежила! — подхватил Джек.
— Ну, вот видите — и Джека тоже. Она освежила и Джека. Послушай, Джек, кем ты предпочел бы стать — стариком-печатником, который написал историю про какую-то дуру и ее соблазнителя, или пэром с десятью тысячами дохода?
— Марч... милорд Марч, вы считаете меня болваном? — осведомился Джек плаксивым голосом. — Чем я заслужил от вас такое поношение?
— Я же предпочту честь почестям и талант — богатству. Я предпочту сам заслужить громкое имя, а не унаследовать его от отца, хотя, благодарение богу, мой отец носит честное, ничем не запятнанное имя, — ответил молодой полковник. — Но прошу извинить меня, господа! — И, поспешно им поклонившись, он бросился навстречу двум дамам — старой и молодой, которых сопровождал пожилой джентльмен.
— Это красавица мисс Лоутер. Теперь я вспомнил! — сказал милорд. Глядите, он взял ее под руку! По слухам, они помолвлены.
— Неужто этот мужлан помолвлен с девицей из рода Лоутеров? — вскричал Джек. — Черт побери, к чему мы идем со всеми этими печатниками, отставными прапорщиками, учителишками и прочим сбродом!
В эту минуту автор лексикона, не выказавший никакого желания поклониться лорду Честерфилду, когда этот знаменитый вельможа учтиво его приветствовал, почтительно склонился почти до земли перед краснолицым толстяком в большой круглой шляпе и в мантии, который теперь появился на Променаде. Это был милорд епископ Солсбервйский, не без самодовольства выставлявший напоказ синюю ленту и звезду Подвязки, какового благородного ордена он был прелатом.
Доктор Джонсон держал шляпу в руках все время, пока беседовал с доктором Гилбертом, а тот наговорил много весьма лестных и похвальных слов мистеру Ричардсону, утверждая, что он — столп добродетели, проповедник истинной нравственности и оплот религии, в чем честный печатник и сам нимало не сомневался.
Пусть ни одна юная барышня, наслушавшись этих похвал, не торопится к книжному шкафу дедушки и опрометчиво не снимает с полки "Клариссу". Ей не доставят удовольствия эти тома, хотя сто лет назад над ними трепетали и плакали ее прелестные прабабушки, священники рекомендовали их с кафедр своим прихожанам и они вызывали восторг всей Европы. Хотел бы я знать, добродетельнее ли ваши женщины своих бабушек или просто чопорнее их? Если верно первое, то в этом случае мисс Смит из Нью-Йорка, несомненно, более скромна и благовоспитанна, чем мисс Смит из Лондона, ибо последняя еще же смущается, говоря, что у столов, роялей и жареной птицы есть ножки. О мой верный, добрый старый Сэмюел Ричардсон! Ведомо ли тебе в Аиде, что твои превосходные романы пылятся в дальних углах и нашим дочерям так же не дозволяется читать "Клариссу", как и "Тома Джонса"? Восстань, Сэмюел, и примирись со своим собратом, которого при жизни ты так горячо ненавидел. Кто знает, через сто лет, возможно, нынешние романы будут храниться под замком и вызывать краску на хорошеньких щечках юных девиц.
