Барбара Фришмут - Мистификации Софи Зильбер
Волна безмолвного одобрения была ей ответом, и на несколько минут присутствующие как будто погрузились в размышления. Потом вдруг раздался нестройный хор голосов, словно все хотели ответить разом. И у Софи опять возникло ощущение, что сквозь ее голову пробегают различные потоки и в их плеске она различает отдельные фразы, не зная, по каким законам и правилам происходит отбор слов, доступных ее разумению.
— Ни одно отличное от них существо не постигло всю ненасытность чужан, пока не пало их жертвой.
— Хитрость они превратили в коварство, огонь превратили в ад, борьбу — в войну. — При слове «война» по воде прошла рябь, словно под налетевшим порывом ветра.
— Ни одно существо не обходилось так жестоко с себе подобными. Ни одно существо с таким пылом не преследовало себе подобных. Ни одно существо так часто не убивало себе подобных. Никого они так не боятся, как самих себя.
Софы охватил страх от всех этих слов, проникавших в ее сознание, но Амариллис Лугоцвет легонько коснулась ее руки.
С той стороны, где сидел Драконит, раздалось какое-то бормотанье, меньше всего похожее на одобрение.
— И мы в этом совиновны? Они постепенно разрушают все, из чего извлекают для себя пользу.
— Они уже не способны сами себе помочь, — сказал Альпинокс. — Их машины берут над ними верх. Они слишком далеко зашли на своем пути. Их мудрецы ничему их не научили, мудрость им отказала. Она светит им издали. Учения, им преподанные, оказались чересчур многозначными для того, чтобы найти себе применение, и чересчур однозначными, чтобы воспрепятствовать убийству.
— Их сила в той власти, которую они обрели над миром вещей. Их слабость в том, что им необходима любовь, дабы не прийти в отчаяние, — заявил фон Вассерталь.
— О да, любовь им необходима, — подхватила фрейлейн фон Триссельберг, — и они заразили любовью всех нас.
— Мы должны быть им благодарны за всякий основополагающий опыт, который они передают нам, — подала голос персиянка.
— Мы дали им себя соблазнить, — сказала дама из Англии, — они растрогали нас своими рассказами, словно мы существа того же порядка, что и они. А потом они нас изгнали, и мы даже обрадовались, что можем больше не вмешиваться в их дела.
— Мы стали к ним небрежны и, приняв тот образ, которым они нас наделили, замкнулись в своей узколичной сфере, — сказала какая-то дама, очень смахивавшая на француженку. — Мы перестали заниматься их делами и допустили, чтобы их фантазия выродилась в любопытство, чтобы они оказались не в состоянии представить себе, к чему приведут их изобретения, и лишь любопытствовали узнать, как они действуют.
— Они употребляют слова «всегда» и «никогда» и разучились радоваться тому, что для них достижимо, — вступил опять Альпинокс. — Их представления о мире стали сумбурными. Они успокаиваются, только если чем-то владеют. Но больше всего они стремятся владеть друг другом и этот тип владения называют счастьем.
— Пока еще никто из этих существ не наслаждался таким богатством. Да они вообще разучились наслаждаться.
— Тела их стали чувствительными и уязвимыми. Тяжкие недуги, которые они все успешнее подавляют, вылезают опять наружу в виде тысячи мелких недугов, но они пытаются заглушить и эти. Так они оказываются глухи к предостережению и не могут справиться со смертью, — произнесла Амариллис Лугоцвет, и губы ее, пока она говорила, слегка дрожали.
Софи почувствовала, как в ней зашевелился страх, и впервые подумала о бегстве. Но Амариллис Лугоцвет опять легонько коснулась ее руки.
Водяной вал был так высок, что увидеть происходящее внутри можно было бы разве что с горы, но никак не о дороги, огибавшей озеро. Вода была по-прежнему ласковой и приятной, и если Софи чуть-чуть познабливало, то лишь от речей, которые ей приходилось слушать. Она закрыла глаза, и голоса надвинулись на нее, — казалось, будто все говорящие адресуются именно к ней:
— Они способны переносить страдания, только видя страдания других. Страдание они превратили в культ, сулящий им очищение. Им нравится, когда перед ними совершают обряды этого культа.
— Одряхление всех и вся сделало их вялыми.
— Даже если б они захотели, то уже не сумели бы сами себе помочь. Их изобретения обратились против них самих. Время не ждет. Их фантазия истощилась. Гармония, о которой они порой мечтают, стала для них недостижимой. Чем хуже они уживаются друг с другом, тем более строгие требования предъявляют к обществу. Требуют от других того, на что ни один из них не способен. Их властолюбие не знает предела, равно как их зависть и алчность. Все прозрачнее делаются личины, которыми они маскируют свою жажду господства, но они верят в непроницаемость этих личин.
— Они изобрели войну, и она вошла в их собственные дома. Они подавляли друг друга, в каждый трепетал перед местью другого. Чем меньше они понимают друг друга, тем более схожими становятся между собой. Они истребили целые племена и народы только за то, что те избрали для себя более счастливый образ жизни.
— Они растратили свой ум на изобретение оружия, а на совершенствование общества ума у них не хватает.
— Простейшие дела стали для них настолько трудными, что любое животное превосходит их разумением. Они на грани гибели…
— Да и мы тоже, — изрекла Амариллис Лугоцвет. — Как все знают, наши судьбы тесно переплелись с их судьбами. Хотя мы древней, чем они, но от воплощения к воплощению все больше подвергались их влиянию. Хотя ваша сила много устойчивей и век наш много дольше, нам все-таки тоже поставлены границы.
Легкие волны набежали на Софи, омыв ее тело, и она открыла глаза.
— Что же нам теперь делать? — нетерпеливо спросила маленькая темнокожая дама, имени которой Софи не знала.
— Что каждому по силам, — ответила Амариллис Лугоцвет. — Мы взвесили возможность возвращения в материю, в вещи, возможность изменить свой облик. В наших силах придать иную форму вещам и заставить их сопротивляться чужанам. Мы можем вступить в союз с другими сознаньями и подорвать господство чужан. Но мы можем также принять облик их жен и детей и перераспределить власть, перераспределить ее таким образом, чтобы она больше не представляла опасности для всех.
— Мы можем попытаться кой-чему научить их — прежде всего, дружелюбию, умению сочувствовать и радоваться каждому живому существу и каждой вещи. Помочь им обрести единство и многообразие, взаимную поддержку и способы упрочения жизни. Мы можем посрамить их теории, обходясь без убийства, и избавить их от страха, отказавшись от всякого подавления. Мы можем смягчить их алчность, показав, что не владеем ими, можем погасить их зависть, показав, что жизнь принадлежит им самим. Мы можем так полно удовлетворять их любопытство, что их фантазия пробудится вновь и они смогут опять представить себе лучший образ бытия, нежели тот, который выпал им на долю.
— Протестую, — вдруг подал голос фон Вассерталь. — Досточтимая Амариллис, я вынужден упрекнуть вас в односторонности. Вы исходите из того, что каждый из нас, в связи с безотлагательной необходимостью перемен, готов помочь чужанам, приняв их собственный облик. Это не так. Что касается меня, то я свою стихию покидать не намерен.
— И я тоже, — вскричал Драконит. Он поднял вверх одну из плавающих плошек, осветив себе лицо. Амариллис Лугоцвет взглянула на Альпинокса.
— Что касается меня, — заявил последний, — то я свой облик изменю. — Сказав это, он словно заколебался, однако, секунду помолчав, продолжал: — Боюсь, что на этот раз не смогу присоединиться к вам, дорогая Амариллис, но полагаю, что даже в другом облике мы непременно опять встретимся.
Дамы взволнованно зашумели, высказываясь «за» или «против».
— Протест удовлетворяется, — спокойно сказала Амариллис Лугоцвет. — Решение каждого добровольно и должно уважаться всеми. Даже если речь идет о созданьях, которые вовсе не склонны к нам примкнуть.
В этот миг зазвучала чудесная музыка: на самом верху водяного вала показался крошечный флот и тотчас снова исчез, сопровождаемый дивными звуками. Какие-то звуки послышались и со стороны горы, словно где-то глубоко под землей раздавался приглушенный стук молотков, а по лесистому склону пробежал легкий ветерок, исторгнув у деревьев кряхтенье и стоны.
— Но мы все, собравшиеся здесь, — продолжала Амариллис Лугоцвет, — уговорились, что нынче ночью примем решение. — Она склонила голову, казалось, она вот-вот впадет в транс. То же сделали и остальные присутствующие, и Софи почувствовала, что сердце у нее готово остановиться. Перед ней еще раз промелькнула вся ее жизнь, и она представила себе, какая в этой жизни наступит перемена, лишь только она поселится в просторной квартире Зильбера.
Она увидела перед собой эту новую жизнь со всеми таящимися в ней возможностями. Голова у нее закружилась при мысли о многообразных требованиях, предъявляемых статусом оседлости, при мысли о том, что у нее есть сын, хотя она никогда не была матерью, о том, что у нее появятся друзья, появятся подруги, с которыми она из года в год будет делить один и тот же город. Одно видение за другим наплывали на нее, и каждое всецело завладевало ею — до тех пор, пока она не увидела себя почтенной старой женщиной, окруженной людьми, с которыми ее связывали определенные отношения, и эти отношения позволяли ей забывать или, по меньшей мере, легче переносить ее собственные невзгоды.
