Пятая колонна. Рассказы - Эрнест Миллер Хемингуэй
– Послушай. В живых остались только Рогельо, Басилио, Эстебан, Фело и я. Остальные убиты.
– Все?
– Все, – сказал Энрике.
– Я этого не переживу, – сказала Мария. – Энрике, пожалуйста… я не переживу.
– Бессмысленно это обсуждать. Они мертвы.
– Дело не только в том, что Висенте мой брат. С гибелью брата я могла бы еще смириться. Но это же цвет нашей партии.
– Да. Цвет партии.
– Дело того не стоило. Оно погубило лучших.
– Нет, стоило.
– Как ты можешь так говорить? Это преступно.
– Нет. Дело того стоило.
Она плакала, Энрике продолжал есть.
– Не плачь, – сказал он. – О чем нам следует думать, так это о том, что мы должны делать, чтобы заменить их.
– Но он мой брат. Ты что, не понимаешь? Мой брат.
– Мы все – братья. Одни мертвы, другие еще живы. Нас отослали домой, чтобы остался хоть кто-то. Иначе не было бы никого. И теперь мы должны работать.
– Но почему все они погибли?
– Наша дивизия атаковала на переднем крае. Там тебя либо убивают, либо ранят. Все, кто вернулись, ранены.
– Как погиб Висенте?
– Он перебегал дорогу, и его скосило пулеметной очередью из фермерского дома справа. Из него простреливалась вся дорога.
– Ты там был?
– Да. Я командовал первой ротой. Мы наступали справа от них. В конце концов мы взяли этот дом, но на это потребовалось время. Там было три пулемета. Два в доме и один на конюшне. Трудно было подойти близко. Пришлось ждать, пока прибудет танк и расстреляет дом прямой наводкой через окно, чтобы мы могли захватить их последний пулемет. Я потерял восьмерых. Слишком много.
– Где это случилось?
– Селадас.
– Никогда не слышала.
– Конечно, – сказал Энрике. – Славы нам эта операция не принесла. Никто о ней никогда и не узнает. Именно там погибли Висенте и Игнасио.
– И ты говоришь, что это оправданно? Что такие люди, как они, должны умирать в чужой стране из-за проваленной операции?
– Чужих стран не существует, Мария, если люди там говорят по-испански. Неважно где ты умираешь, если умираешь за свободу. В любом случае живые должны жить, а не умирать вместе с погибшими.
– Но ты подумай о тех, кто умер, далеко от дома, в проигранных боях.
– Они шли туда не умирать. Они шли сражаться. То, что они погибли, – несчастный случай.
– Но неудачи! Мой брат погиб в провалившейся операции. Чучо погиб в провалившейся операции. Игнасио погиб в провалившейся операции.
– Это частность. Иногда мы получали задание сделать невозможное. И многое из того, что казалось невозможным, мы делали. Но иногда фланг не поддерживал атаку. Иногда не хватало артиллерии. Иногда нам приказывали атаковать недостаточными силами – как при Селадасе. Такое часто кончается неудачами. Но в целом это неудачей не было.
Она промолчала, он закончил есть.
Ветер, шевеливший листву, свежел, на террасе стало холодно. Он сложил тарелки в корзинку и вытер рот салфеткой. Потом тщательно вытер руки и обнял девушку за плечи. Она плакала.
– Не плачь, Мария, – сказал он. – Что случилось, то случилось. Мы должны думать о том, что делать дальше. Дел много.
Она ничего не ответила, в свете уличного фонаря он видел, что она смотрит прямо перед собой.
– Пора кончать со всей этой романтикой. Этот дом – пример такой романтики. Мы должны остановить террор. В дальнейшем мы должны действовать так, чтобы никогда больше не попасть в ловушку революционного авантюризма.
Девушка по-прежнему молчала, а он смотрел на ее лицо, которое вспоминал все эти месяцы, как только появлялась возможность мысленно отрешиться от работы.
– Ты говоришь как по писаному, – сказала она. – Не по-человечески.
– Прости, – сказал он. – Просто это урок, который я хорошо усвоил. И знаю, что это должно быть сделано. Для меня это реальней, чем все остальное.
– А для меня нет ничего реальней погибших, – сказала она.
– Мы чтим их память. Но не они важны.
– Опять как по писаному, – рассердилась она. – У тебя вместо сердца – книга.
– Мне жаль, Мария. Я думал, ты поймешь.
– Все, что я понимаю, – они мертвы, – сказала она.
Он знал, что это неправда, потому что она не видела их мертвыми, как видел он: под дождем в оливковых рощах Харамы, в жару под обломками разрушенных домов в Кихорне, на снегу под Теруэлем. Но он понимал: она винит его за то, что он жив, а Висенте мертв, и внезапно – крошечным безотчетным уголком своей души, который, как оказалось, был еще жив, хоть Энрике и не осознавал этого, – он почувствовал себя глубоко обиженным.
– Тут была птица, – сказал он. – Пересмешник.
– Да.
– Я его выпустил.
– Какой ты добрый! – язвительно сказала она. – Все солдаты так сентиментальны?
– Я хороший солдат.
– Верю. Ты говоришь как хороший солдат. А каким солдатом был мой брат?
– Очень хорошим. Веселее, чем я. Я не был веселым. Это недостаток.
– Зато ты самокритичен и говоришь, как по писаному.
– Лучше бы я был более веселым, – сказал он. – Никогда не мог этому научиться.
– Все веселые мертвы.
– Нет, – сказал он. – Басилио тоже веселый.
– Тогда и он тоже умрет, – сказала она.
– Мария! Не надо так говорить. Ты говоришь как пораженка.
– А ты – как книга, – сказала она ему. – Не трогай меня, пожалуйста. У тебя холодное сердце, и я тебя ненавижу.
И снова он почувствовал обиду, он, считавший, что сердце его давно остыло и ничто уже никогда не сможет причинить ему боль, разве что физическую; сидя на кровати, он наклонился вперед и сказал:
– Стяни свитер у меня со спины.
– Не хочу.
Он сам подтянул вверх спинку свитера и наклонился вперед.
– Смотри, Мария, – сказал он, – это – не из книги.
– Не желаю я смотреть, – сказала она, – и не буду.
– Тогда положи руку мне на поясницу.
Он почувствовал, как ее пальцы коснулись огромного рва у него на спине, через который легко прокатился бы бейсбольный мяч, – это был чудовищный след от раны, в которую хирург полностью засовывал кулак в резиновой перчатке, когда чистил ее; этот ров шел вдоль всей его поясницы, от одного конца до другого. От прикосновения ее пальцев он внутренне сжался. А в следующий момент она уже крепко обнимала и целовала его; ее губы были спасительным островком в океане моментально нахлынувшей раскаленной, слепящей, невыносимой, нарастающей боли, волна которой захлестнула его и смыла все. Остались лишь губы, ее губы; а потом, ошеломленный, взмокший от пота, он сидел, уйдя в себя, прислушиваясь к тому, как постепенно отступает боль, а Мария плакала, твердя:
– О, Энрике, прости меня. Пожалуйста, прости меня.
– Все в порядке, – сказал Энрике. – Тебя не за что прощать. Но это было – не из книги.
– Спина постоянно болит?
– Только когда кто-нибудь прикасается или когда сделаешь резкое движение.
– А спинной мозг не был задет?
– Самую малость. Так же, как почки, но теперь все нормально. Осколок вошел с одной стороны и вышел с другой. Пониже, на ногах есть еще раны.
– Энрике, пожалуйста, прости меня.
– Прощать тут нечего. Обидно только, что я непригоден для любви и что я не веселый.
– Будешь