Маэстро - Юлия Александровна Волкодав
Дальше все просто: пробежать по дорожке между грядок, вытереть босые ноги о пестрый коврик на крыльце, постучать в деревянную дверь и дождаться, пока откроет тетя Айшат, мама Рудика. У Семипаловых всегда дверь открывает только она. А дальше заготовленная фраза, которую Марик выстреливает как пулеметную очередь:
— Здравствуйте, а Рудик выйдет?
Ритуал отработан годами. Никогда Рудик не заходит за Мариком, потому что боится дедушки Али. Да чего уж там, он и бабушку Гульнар побаивается. И если Марик ему срочно нужен, то Рудик просто кидает камешки через забор. Или свистит под самым дальним окошком, где комната Марика. Зато Марик беспрепятственно залезает во двор Рудика. И делает это с большим удовольствием, потому что у тети Айшат тоже есть свой ритуал.
— Выйдет, выйдет, — улыбается она, вытирая руки о передник. — Но сначала ты зайди. Я только что шекер-чуреки испекла. Давайте-ка, попейте чаю со сладеньким.
Кто же откажется? Марик никогда и не отказывается. Сладкое он любит. На столе стоит огромная миска с белыми, посыпанными сахарным песком шекер-чуреками. Тетя Айшат разливает чай по выпуклым, похожим на стеклянные груши стаканчикам — армуду. Их надо брать двумя пальцами за верхний край, тогда не обожжешься. У Марика дома тоже такие есть, но пьют чаще из обычных кружек.
— Привет! — На кухню влетает Рудик.
В одной руке ноты, вторая тут же хватает еще горячий шекер-чурек.
— Ты выучил? А вот это место у тебя получается?
Мальчишки склоняются над нотами, сверху сыплются крошки от шекер-чуреков. Кажется, даже немного пролился чай. Но у Рудика дома никто за это не ругается. Тетя Айшат куда больше увлечена тестом, которое превратится в новую партию сладостей.
— А чему тут не получаться? Тут же легко, — пожимает плечами Марик.
— Ну это тебе легко! Тебе все легко, — обижается Рудик. — А я с утра мучаюсь.
— Пошли покажу.
И они бегут в комнату к инструменту. Не забывая прихватить еще по шекер-чуреку, разумеется.
* * *
В комнате Марика не было ничего лишнего: кровать с огромной, туго набитой утиным пухом подушкой и пестрым, сшитым бабушкой Гульнар из лоскутков одеялом, этажерка, на которой хранились его книжки и ящик с игрушками, цветастый коврик на полу — тоже работа бабушки Гульнар, и пианино. Для Марика оно было таким же естественным и необходимым предметом, как стол или ванна. Впрочем, у них в классе один мальчик не знал, что такое ванна, и все над ним смеялись. Дедушка потом объяснял, что ванна и прочие «удобства», как он сказал, бывают не во всех домах, и, если Марику и Рудику повезло жить с «удобствами», это еще не повод смеяться над другими. Дедушка часто объяснял Марику что-нибудь непонятное. По вечерам, придя с работы, он любит сесть на диван, подозвать внука и расспросить, как прошел день, ответить на все вопросы, рассказать что-нибудь интересное. Ну и отругать иногда, чего уж там. Дедушка был строгий и ругал всех: подчиненных на службе, бабушку Гульнар, иногда Марика. Только маму Алису не ругал. Бабушка ему жалуется, а он головой качает и молчит.
Но вернемся к пианино. Оно черное, с клавишами цвета слоновой кости. На верхней крышке белая кружевная салфетка. Перед пианино круглый стул. Не очень удобный, без спинки, но тот факт, что на нем можно крутиться, примиряет Марика с необходимостью сидеть именно на нем. Поиграл десять минут, покружился еще минуты две. Больше не получалось — Марика начинало тошнить. Стул подрастал вместе с Мариком, только в обратную сторону. Три года назад, когда Марика первый раз посадили за пианино, стул был совсем высокий, самостоятельно и не залезешь. А сейчас Марик легко запрыгивал на жесткое сиденье. Ноги, правда, немного не доставали до пола. Но так даже удобнее, когда кружишься.
С чего началось его знакомство с пианино, Марик даже не помнил. Он просто знал, что каждый день, будь то лето или зима, даже в Новый год или собственный день рождения надо заниматься музыкой. «Хотя бы час», — говорил дедушка. Подразумевалось, что чем больше, тем лучше. Сначала к Марику несколько раз в неделю приходила учительница: показывала гаммы, объясняла сольфеджио, давала задания и проверяла, что Марик выучил самостоятельно. А с прошлого года его отдали в школу. В шесть лет, на год раньше, чем положено. Этим обстоятельством очень гордилась мама Алиса, рассказывала о нем всем встреченным по пути из школы знакомым. Марику даже надоело, и каждый раз, идя с мамой домой, он очень надеялся, что никто из знакомых им не встретится. Но везло ему редко: в их маленьком городе все знали друг друга, обязательно останавливались при встрече, чтобы обменяться новостями, узнать, как здоровье чьей-нибудь бабушки, поделиться рецептом черешневого варенья с орехами.
— Такого маленького и уже в школу! Ай-яй! — ахали соседки и норовили погладить Марика по голове.
Марик обычно вытаскивал из портфеля машинку, опускался на корточки и принимался катать ее по песку. А чего время терять? Мама теперь полчаса будет рассказывать, он хоть поиграть успеет.
А мама вдохновленно рассказывала и даже показывала в лицах, как Марик в три года написал первую пьесу!
— Представляете, сам залез на стул, сам открыл крышку пианино и начал играть. Мы думали, просто балуется. А у него мелодия получается! Очень красивая мелодия. Жаль, не догадались записать.
Марик ничего подобного не помнил и иногда даже сомневался, правду ли рассказывает мама, потому что с тех пор ничего больше не сочинял и не очень представлял, как это делается. Но маме не возражал. Зачем? Если ей так нравится рассказывать эту историю, пусть.
— Вот увидите, он станет композитором, как его отец! Да-да, очень скоро мир услышит про второго Агдавлетова!
Тут Марик обычно тяжело вздыхал. Потому что после этих слов мама вспоминала, что они очень спешат домой — Марику еще надо учить уроки и заниматься музыкой. Чтобы стать вторым Агдавлетовым, знаменитым композитором, как его папа.
Папа. Папа оставался для Марика самым таинственным персонажем среди всех его многочисленных родственников. Даже более таинственным, чем прабабушка Зульфия, которая жила в далеком-далеком поселке и к которой они ездили всего один раз, но с тех пор она постоянно передавала Марику какие-нибудь гостинцы. Прабабушку он хоть смутно, но представлял. А папа существовал только в виде портрета.
Портрет висел в спальне Марика над пианино. И каждый раз, забыв нужный аккорд и поднимая глаза
