Джованни Пирелли - По поводу одной машины
— Так договорились? Пойдем к инженеру?
— Учитывая, какой успех имела делегация, хлопотавшая насчет душа…
— С Кишкой я ни за что разговаривать не буду. На колени перед ним становиться не собираюсь.
— Очень надо…
— Амелия права. Я тоже…
— И я, и я, и я.
— …Очень надо выслушивать его нравоучения: «Хотел бы я посмотреть, как поступают в таких случаях в России. У нас просто выгоняют с завода, а у них ссылают в Сибирь. Правила внутреннего распорядка…
— …для всех одинаковы. Здесь завод, а не богоугодное заведение».
— А что, если составить петицию? Подпишут старейшие рабочие цеха… Что Гуджа украла проволоку, отрицать нельзя. И все-таки…
— «Украла» это пусть они говорят. А мы скажем…
— …должны же они учесть, что Гуджа это сделала не подумавши и за двадцать восемь лет безупречной работы на заводе…
— Не кажется ли вам, что пора кончать со всеми этими тупостями…
— Если ты такая умная, придумай что-нибудь другое!
— Эх, звездочка моя, не ума нам не хватает, а смелости.
— Чего мы добились намедни, когда пришла в цех эта новенькая?
— А при чем здесь новенькая? Не о ней речь!
Понедельник вообще день тяжелый. А уж этот, 14 ноября, по словам Маньялоса, хуже не придумаешь. С него началась еще одна скверная неделя, еще одна зима — сырая, промозглая, с холодными ветрами. А Кишка с того дня просто осатанел. Когда Гавацци поднялась с места и отошла от машины, злополучный день близился к концу, начинался сумрачный вечер. Берти вышел из своего закутка: было время контроля выработки.
Гавацци кинулась ему наперерез:
— Мне надо с тобой поговорить.
— Я слушаю.
— Не здесь.
Берти оборачивается, смотрит на стеклянный куб Рибакки. Только что шеф был там, но сейчас его нет. Берти следует за Гавацци на некотором расстоянии. И только когда она сворачивает к мужской раздевалке, догоняет ее — тщедушный, весь как на шарнирах.
— Нет, туда не ходи!
— Хочешь, чтобы я завела тебя в женскую?
В раздевалке пусто. Уже нет смысла курить тайком: скоро конец работы и можно будет покурить на свободе. Уборными же все попользовались больше, чем надо. Сейчас рабочие на своих местах: кто старается побольше выработать, пока мастер не сделал отметку в листке, кто наводит порядок на рабочем месте, кто клянет за медлительность стрелки электрических часов, кто перебрасывается старыми как мир шуточками. Но как только зазвенит звонок, в ту же секунду…
Берти нервничает, будто они с Гавацци пришли грабить квартиру.
— Я не могу. Мне надо делать обход.
Гавацци озирается:
— Черт бы вас побрал! Сразу видно, что женщин здесь не бывает. Ну и помойку развели! А вонь какая… Неужели мамаши не научили вас хотя бы воду за собой спускать?
Внезапно она делает крутой поворот и идет в атаку:
— Как же насчет девчонки с «Авангарда»?
— Я думал, ты про Гуджу…
Но так уж Гавацци устроена: она может сосредоточиться только на чем-то одном. На том, что в данный момент тревожит ее ум и сердце. Когда ей сказали о совещании в уборной, она сразила своих товарок отповедью:
— Гуджа? Сделала глупость, пусть сама расхлебывает…
К Берти у нее другой разговор:
— Я видела, что она работает.
— Для «Авангарда» это как раз то, что нужно, ей-богу.
— Ты, наверно, хотел сказать: совершенно не то, что нужно.
— Не понимаю…
— Берти, раскинь мозгами. Если девчонка справится, то через полгода-год со старыми работницами придется распрощаться. На место каждого «Гумбольдта» поставят по «Авангарду», а к каждому «Авангарду» посадят по девчонке, готовой расстаться с одной рукой. Если какая и заупрямится, то опыт показал: за воротами всегда найдется горемыка, которая согласится.
— А при чем тут я? Мое дело — научить ее работать. Вот и все. Я пошел.
От голубизны в глазах Берти ничего не осталось. Взгляд стал тусклым. Это еще больше выводит Гавацци из себя:
— Дура я, дура! Нашла с кем разговаривать! Думала, ума палата… Скажи, с какого дня она зачислена?
Берти точен:
— Смотря по тому, как считать: если с момента, когда отдел кадров…
— Я подсчитала: с сегодняшним — четыре дня. Включая завтрашний день, пять. Завтра чеши к Кишке…
— Пожалуйста, не называй его Кишкой. Хотя бы при мне…
— …наговори ему чего-нибудь. Скажи, что она еще несмышленая, что она — растяпа, что ничего не соображает. Пусть решает сам. Будь покоен, он на себя ответственность брать не захочет. Видал, как увиливает? За версту «Авангард» обходит, будто минное поле.
— Он всегда так.
— Вот-вот, лишь бы выйти сухим из воды.
— Как я ему скажу, что девчонка не подходит, если это неправда.
— Черт бы тебя побрал! Удивляюсь, почему ты не запрешься на кухне и не откроешь газ сегодня же ночью.
Берти весь съежился в ожидании дальнейших ударов судьбы.
— Единственное, что мне осталось, это честность.
Гавацци топнула ногой:
— Ах, честность? Порядочность? Чувство долга? — Она хватает его за плечи, поворачивает к себе лицом, держит под обстрелом своих серых глаз, утонувших в мясистых складках щек. — Добродетели, которые они нам прививают в своих школах, да? Которые пропечатаны в их книгах, в их катехизисе? Хочешь заручиться местечком на небесах, ублажай власть имущих на земле?!
— Не кричи. Услышат.
— Ну и что, если услышат? Как по-твоему, что они подумают?
— Что я поступаю нехорошо. Начальнику не пристало…
— А мне пристало?! Обо мне ты не подумал? Торчу здесь с тобой на этой помойке и рассуждаю… о честности!
— Сейчас звонок…
Берти из тех, кто на часы смотрит только для самопроверки — время у него в голове. Одно плечо он высвободил, а другое никак: вцепилась — не выпускает.
— Короче говоря…
Звонок. Но разве она отпустит? Ни за что. Проходят доли секунды, и в раздевалку врываются Брамбиллинчик, Сакки с «Гумбольдта», неразлучные Меньялос и Тревильо, Брамбиллоне, Сальваторе Куомо, Джеппа и Порро; за ними хлынули остальные. Едва войдя, они начинают расстегивать и срывать с себя спецовки с такой неистовой поспешностью, будто они огнем горят. Заметив Гавацци, застывают на месте. Но всем некогда: один опаздывает на поезд, у другого свидание с девушкой, у третьего собрание партийной ячейки. Одни, встав боком, чтобы не демонстрировать ни зад, ни перед, продолжают раздеваться. Другие стоят в замешательстве, с нетерпением ожидая, когда же она уйдет. Чего ей здесь надо в такое время? Любопытные подходят поближе.
Гавацци вцепилась в Берти мертвой хваткой. Она не смущается, ждет, чтобы вокруг собралось побольше народа.
— Короче говоря, сегодня ночью ты, вместо того чтобы спать, поразмысли, что значит для трудящегося человека быть честным, что такое нравственно и безнравственно.
Джеппа: — Если ты про Гуджу…
Гавацци (выпустив Берти и пробираясь сквозь толпу): — Да уж, конечно, не про такую любопытную сороку, как ты!
Тревильо: — Бедная Гуджа. Проработать двадцать восемь лет на одного хозяина, и вот тебе…
Брамбиллоке: — Видать, плохи дела у Гавацци, если она теряет время с этим кроликом… — Брамбиллоне нарочно повысил голос, чтобы «кролик» настиг Берти у порога раздевалки, хлестнул по спине.
VI
— Зеленая кнопка.
Марианна произносит это вслух. Рука повисает в воздухе. Она вглядывается в глубину цеха. Сегодня седьмой день испытательного срока. «Испытательный срок.
Что они, собственно, проверяют? Можешь ли нажать кнопку? Как отводишь рычаг?
Да нет, просто хотят знать, прихожу ли я вовремя на работу. У рабочего — одна забота: изловчиться надеть спецовку и отметиться до того, как стрелка часов с без одной минуты восемь прыгнет на восьмерку. Остальное идет само собой. Время летит, просто диву даешься. Миновал первый день, потом прошло еще несколько, а теперь и вся первая неделя пролетела…»
— Зеленая кнопка.
Она нащупывает ее пальцем. Но пока не нажимает. Что случилось с Берти? Будильник, что ли. подвел? Каждое утро, когда она направляется к «Авангарду», он выскакивает из своего закутка у входа. Ей незачем оборачиваться, она и так знает, что он идет следом своей смешной покачивающейся походкой, похожий на жокея.
Пока она готовится к работе — чистит станок, смазывает его, — пока «Авангард» совершает свой «утренний туалет», Берти стоит за ее спиной. «Начинай!» — велит он. Спасибо, будто она сама не понимает, что пора начинать. Чего ему надо? Что он лезет со своими советами? Ничего такого, чего она еще не знает, он все равно ей не сообщит. Да что поделаешь, он начальник. Ему тоже надо свой хлеб отрабатывать.
Немного погодя Берти отходит, потом возвращается и снова долбит одно и то же или молча наблюдает. Помолчит, помолчит и пойдет себе. Но самое интересное, стоит ей остановить «Авангард» в отсутствие Берти — мало ли что бывает: проволока оборвется или катушку надо сменить, — он тут как тут! И чем он больше торопится, тем пружинистей его походка, тем больше он раскачивается. Как он умудряется различить сквозь этот грохот, что одна из машин больше не работает, уму непостижимо…
