Мацей Войтышко - Семирамида
Искоренить предрассудки. Облегчить участь бедных, возвысить нравы богатых.
Богатые приятны в общении, весьма приятны...
А бедняки? Ужасны. К ним не хочется приближаться. Один только запах... Бррр...
И что с того.
Я непоследователен.
Верю в добро, в красоту, в правду.
И не нахожу согласия сам с собой.
Она красива.
И может быть добра.
Екатерина.
Фике.
Я влюбился!
Осторожно, осторожно.
Кто заменит Орлова возле нее?
Хватит.
Я старый, усталый, я смешон. Ничего мне не нужно. И никому я здесь не пригожусь.
Пора домой.
Возвращаюсь. Пора собирать пожитки и уезжать, пока не станет поздно.
Сцена 18.
Перед горящим камином сидит обнаженная девушка.
ДИДРО. Вам не холодно, барышня?
ДЕВУШКА. У огня - нет.
Пауза.
ДИДРО. Я тоже иной раз люблю сбросить одежды, но делать это по приказу, должно быть, не слишком приятно?
ДЕВУШКА. Не понимаю.
ДИДРО. Кто велел тебе войти в мою комнату и раздеться?
ДЕВУШКА. Не могу сказать.
ДИДРО. А что ты можешь сказать?
ДЕВУШКА. Мне велено сказать: Разве существует для человека ценность более высокая, чем наслаждение?
ДЕЙСТВИЕ II.
Сцена 1.
На возвышении в глубине сцены идет репетиция пьесы Екатерины II "О, время!" В ней участвуют: Мавра - девушка, с которой мы познакомились в конце I действия, и ее партнер. За репетицией наблюдают Екатерина, Дидро, Гримм и Потемкин.
МАВРА. "Проклятая безбожница, - кричала она на меня, - такой ли теперь час? Пришла ли ты, как сатана, искушать меня светскими суетами тогда, когда все мысли мои заняты покаянием и от всякого о свете сем попечения удалены!" Прокричав с великим сердцем, бросила мне в висок молитвенник. И теперь еще знак есть, но я мушкой залепливаю. (К партнеру.) А он мне: "Бедняжка, как мне тебя утешить?" А я...
ЕКАТЕРИНА. Постой! Постой! Куда ты гонишь? Господин Дидро, не откажитесь нам помочь! Сыграйте за партнера. Не сомневаюсь, что вам не раз доводилось играть роль возлюбленного.
ДИДРО. Ваше величество, в молодости я мечтал стать актером, но потом отказался от подобного намерения. Хороший актер должен быть подражателем, сохраняя холодность. А холодность извращает характер. Я же в глубине души исполнен страсти, даже экзальтации. Хоть и пытаюсь это скрывать. (Поднимается на сцену.)
ЕКАТЕРИНА. Прекрасно. А теперь со слов: "Когда все мысли мои..."
Мавра произносит свой текст до конца, затем Дидро.
Нет! Нет! Господин Дидро, где та натуральность, которую вы прославляете в своих рассуждениях об искусстве? Играть самому труднее, чем критиковать. Не забывайте об этом! А ты, Мавра, помни: одно дело, когда ты повторяешь слова той полоумной ханжи, и совсем другое, когда говоришь от себя. (Проигрывает переход от прямой речи к речи косвенной. Может быть, и текст возлюбленного.) А на мушку следует указать. (Показывает. Обращается к Мавре.) Вот теперь хорошо. На сегодня достаточно. Можешь идти! (Актеры уходят, мужчины аплодируют.)
Ну как, разве моя Мавра не лучше, чем мадемуазель Клэрон в Париже?
ГРИММ. Прежде всего, она хуже вашего императорского величества! У вас необыкновенный талант!
ПОТЕМКИН. Несомненно!
ДИДРО. Да. Вы, государыня, до конца овладели сутью этого искусства!
ПОТЕМКИН. Несомненно!
ЕКАТЕРИНА. А в чем суть этого искусства?
ДИДРО. В способности распознавать любую человеческую натуру и подражать ей.
ПОТЕМКИН. Несомненно!
ГРИММ. Прекрасно сказано. Создается впечатление, что вы, государыня немало знаете о людях. И о том, как они проявляют свои чувства.
ЕКАТЕРИНА. Я уже долго живу! И много наблюдаю.
Все смеются.
ГРИММ. Вы все шутите!
ПОТЕМКИН. Долго живу! Да ради такой не жалко принять сто палок.
ДИДРО. Двор и театр: две школы имитации чувств. Но скажите, господа, разве есть актер, способный сравниться с многоопытным царедворцем?
ЕКАТЕРИНА. Я театр ставлю выше. Он бескорыстнее, чем двор. Впрочем, я ценю и то, и другое. У них разные, но одинаково полезные цели. Только одно мне претит: имитация любви. Прежде всего - у придворных.
ГРИММ. Я, однако, полагаю, что ваше императорское величество способны безошибочно распознать подлинное чувство привязанности и почитания.
ПОТЕМКИН. Несомненно.
ЕКАТЕРИНА. Я бы рисковала показаться весьма самоуверенной, если бы не восприняла ваши, барон, слова как бесстыдную лесть. (Смеется. Мужчины ей вторят.) Но любопытно, что животные проявляют свои чувства более искренне и непосредственно. Например, петух... Генерал Потемкин умеет превосходно изображать пение петуха! Григорий Александрович, покажи нам свое искусство!
ПОТЕМКИН. Вот петух, который на рассвете просыпается и видит, что проспал. (Поднимается на сцену и поет.) А теперь - петух созывающий кур к зерну. (Поет. Все смеются.) Ну, а вот - влюбленный петух! (Поет, глядя императрице в глаза. Это, несомненно, пение влюбленного петуха. Все смеются.)
ЕКАТЕРИНА. Видите, господа, даже животные умеют делать вид.
Все, смеясь, выходят, кроме Дидро.
ДИДРО. Эпизод в театре, вопреки ожиданиям, не отдалил императрицу от меня, скорее, он нас сблизил. Мы продолжали встречаться. Она все чаще искала поводы для бесед. Однажды я был приглашен на прогулку в Летний сад. Летний сад! Стоял февраль и я чертовски мерз в своем подбитом ветром парижском пальто. Она подъехала в санях. На ней была великолепная, теплая шуба.
Сцена 2.
Звон колокольчиков на санях.
Екатерина и Дидро, последний мерзнет.
ЕКАТЕРИНА. Дидро! Просвети меня. Научи, как мне поступать с людьми, как мыслить, как преодолевать сложности этой жизни! Я чувствую себя такой одинокой и беспомощной. Как поступать, чтобы этот великий народ меня не проклял, не захотел убить. Я хочу быть для них матерью, а мне постоянно приходится подписывать смертные приговоры. Я запретила пытки. Ведь это правильное решение, не так ли?
ДИДРО. Разумеется, правильное.
ЕКАТЕРИНА. А Гримм утверждает, что править без страха - невозможно.
ДИДРО. Страх - это солдат, который в один прекрасный день дезертирует.
ЕКАТЕРИНА. Разве могут разум и трудолюбие уравновесить зло, таящееся в человеческой натуре?
ДИДРО. Вольтер учит нас, что законы природы следует подчинить канонам разума - иначе зло будет неизменно торжествовать.
ЕКАТЕРИНА. Ты тоже так считаешь?
ДИДРО. Я верю в могущество мысли. Верю, что если и примитивные народы, и цивилизованные общества равно прославляют добродетель, следовательно они жаждут ее, такова их всеобщая воля. А род человеческий дарит любовью и уважением только тех, чья индивидуальная воля объединяется с волей всеобщей.
ЕКАТЕРИНА. Я должна это записать.
ДИДРО. Ты разумна. С готовностью прислушиваешься к вожделениям своего народа. Стремишься принести ему пользу. Для тебя этого должно быть достаточно. И тогда, как правительница - ты идеал.
ЕКАТЕРИНА. А как человек?
ДИДРО. А как человек, как индивидуум - ты вправе делать все, что не запрещено родом человеческим.
ЕКАТЕРИНА. Все?
ДИДРО. Все, если это не вредит другим личностям.
ЕКАТЕРИНА. Хм... Понимаю. Но как мне помочь моему народу?
ДИДРО. Только творя мудрые законы и видоизменяя неразумные. Те, что были результатом невежества и предрассудков. Шаг за шагом.
ЕКАТЕРИНА. Шаг за шагом?
ДИДРО. Именно. Люди просвещенные сами смогут приносить счастье друг другу.
ЕКАТЕРИНА. Но как их просветить?
ДИДРО. В первую очередь - освободить.
ЕКАТЕРИНА. Невежественных?
ДИДРО. Нелегко просвещать раба.
ЕКАТЕРИНА. Но легче, чем освободить непросвещенного.
ДИДРО. Ничто так не способствует просвещению, как свобода.
ЕКАТЕРИНА. Это так. Но свобода для мужика чаще всего означает анархию.
ДИДРО. Следует учить и освобождать. Одновременно.
ЕКАТЕРИНА. Шаг за шагом. Ты составишь для меня такой проект? Как просветить мой народ? Проект образования для всего общества?
ДИДРО. Но ведь я, собственно, немного знаю о России. Единственное, чему я научился, это чихать по-русски.
ЕКАТЕРИНА. Разговаривай, с кем захочешь. Изучай. Выпытывай. Составишь для меня этот проект? Ты готов?
ДИДРО. Попытаюсь.
Оба выходят.
Сцена 3.
ДИДРО. Итак, я стал изучать народ, для которого мне предстояло создать проект системы просвещения. И начал с изучения Мавры.
Входит Мавра.
У тебя есть семья?
МАВРА. Что?
ДИДРО. Есть ли у тебя семья? Братья, сестры, родители?
МАВРА. Нет. Да.
ДИДРО. Так - да или нет?
МАВРА. Нет. Не помню.
ДИДРО. Ты не помнишь свою семью?
МАВРА. Мне было шесть лет, я бегала перед избой, а тут проезжала телега управляющего. Его люди вылавливали всех детей, которые уже хорошо ходили, и сажали их на телегу. На продажу. Меня сразу же продали в Петербург камердинеру графа Панина. Он меня многому научил. Дал мне французскую книжку и велел читать. Его старшая дочь - горничная, от нее я научилась накручивать локоны.
