Джон Голсуорси - Из сборника Форсайты, Пендайсы и другие
Двуногий кувшин впереди внезапно остановился - Дикон натянул поводья.
- Привал на десять минут. Советую вам размять ноги, - сказал он. - Не отпускайте лошадь! Луна уже всходит.
Керситер оглянулся. Полная луна, словно коварная сияющая физиономия, глядела на него из-за возвышения на краю равнины. "Я выбелю ваши кости", казалось, говорила она. Боже! Что за дикая мысль! Он перевел дух.
- Надеюсь, вы знаете дорогу, - сказал он. - Но убей меня бог, если я понимаю, каким образом вам это удается.
Дикон засмеялся.
- Прямо на юго-юго-восток - по звездам!
"По звездам! - подумал Керситер. - У него только одна-единственная звезда - это благословенная вода. Надеюсь, что она не погаснет".
- Вы готовы? - спросил Дикон. - Едем дальше.
Его фигура, уже не напоминавшая больше кувшин на двух ножках, скакала вперед в ровном свете луны, и Керситер, следуя за ним, видел, как его собственная тень скользила перед ним по темному песку, словно дух его вел за собой тело. Куда? К воде?
IV
- Теперь, кажется, уже близко; надо дождаться восхода. Дайте мне вашу лошадь.
Смертельно усталый, Керситер отдал поводья и лег на песок - мягкий, как перина, более мягкий, чем когда-либо прежде. Через две минуты он уже спал. Ему приснился удивительный сон: посередине Фенчерч-стрит потоком течет вода... Когда он проснулся, солнце было уже высоко. Обе лошади были привязаны к одной из стальных стоек, забитых глубоко в землю между сваленными как попало и присыпанными песком седлами. На земле валялся расплющенный пустой мех из-под воды - очевидно, из него поили лошадей. Второй мех - полный и раздутый - лежал на таком расстоянии, чтобы привязанные лошади не могли его достать. Керситер встал, истомленный жарой и совершенно измученный. От Дикона остались только следы, уходящие к западу, судя по солнцу, которое взошло часа два назад. Керситер заметил, что песок был совсем не похож на тот, который он видел до сих пор, - он был более рыхлый, желтый, плотный и мягкий - почти как морской, и в нем глубоко увязали ноги. Он остановился и попытался издать крик: "Кууии!" Этот звук всегда давался ему с трудом, а теперь у него еще пересохло в горле. Он пошел к меху с водой и осторожно отвинтил пробку. Вода была тепловатая, но ему сразу стало легче, и он почувствовал голод. Он съел немного мяса, сухарей и закурил. Дикон, по-видимому, отправился на разведку; они, наверное, рядом с тем местом - иначе он не стал бы привязывать лошадей и не ушел бы пешком.
В этом месте равнина то повышалась, то понижалась, и на расстоянии мили человек уже скрывался из виду; впрочем, оставляя такие глубокие следы, заблудиться он не мог. Эта мысль успокоила одинокого горожанина, затерянного среди пустыни. Когда Дикон найдет расселину, он по своему следу вернется назад и захватит его с собой. Прошло два часа в медленной пытке одиночества и палящего зноя. А вдруг Дикон не может найти то место? А что если он растянул сухожилие или с ним случился солнечный удар? Через три часа его вдруг осенила страшная мысль, он упал на колени и принялся рыть песок. Только на глубине двух футов он наконец встретил сопротивление. Боже мой! Весь этот песок нанесло сюда недавно; это дюна. Здесь, наверное, прошла одна из этих ужасающих песчаных бурь, которые иногда, как говорил Дикон, засыпают все вокруг на протяжении многих миль, до тех пор, пока следующий ураган не унесет эти дюны дальше. Но если Дикон не мог найти расселину, почему он не вернулся? Два разведчика лучше, чем один. Он посмотрел на лошадей. Осмелится ли он бросить их и пойти за Диконом? Что менее опасно - остаться возле лошадей и мехом с водой или пойти по этим человеческим следам? А вдруг, пока он будет искать Дикона, лошади забеспокоятся, вырвут стойку и уйдут, волоча ее за собой вместе с обоими седлами! Он подождал еще час, все больше впадая в уныние. Было уже за полдень. Лошади легли на землю. Он выпил еще глоток, покрепче затянул пояс и пошел по следам Дикона. Они образовывали кривую наподобие буквы S, словно тот рыскал во всех направлениях. Он шел по следам уже с полчаса, как вдруг местность начала понижаться, и он увидел на песке какой-то темный предмет. Пройдя еще сотню ярдов, он разглядел Дикона, который сидел на земле в своей широкополой фетровой шляпе. Керситер так громко заорал: "Кууии!" - что сам удивился, крикнул еще раз и побежал вперед. Дикон не подавал признаков жизни. Он неподвижно сидел к нему спиной и, казалось, пристально вглядывался в песчаный склон. Может быть, он оглох или сошел с ума? Керситер с досадой подошел поближе.
- Дикон! - позвал он.
Дикон сидел, опершись о колени; в руке у него была маленькая черная трубка, из уголка искривленных улыбкою губ вытекала тоненькая струйка желтой слюны, остановившиеся глаза подернулись пленкой. Керситер нагнулся, потянул его за темно-синий рукав и остановился, изумленно глядя на застывшее в экстазе лицо. Дикон поднял руку и стал тихонько описывать ею полукруги, словно указывая на простирающуюся перед ним Обетованную землю. От него исходил резкий травянистый запах.
"Боже мой, - подумал Керситер, - это опиум!"
Он был так потрясен, что несколько минут стоял и неподвижно смотрел в одну точку. Потом, пораженный ужасом, сделал отчаянную попытку вывести Дикона из состояния экстаза. Безнадежно! Этот субъект должен очнуться сам. Вынув у него из рук маленькую трубку, Керситер уселся и стал ждать. Он не имел ни малейшего понятия об опиуме. Сколько времени Дикон просидит так, погруженный в свои грезы? И каков он будет, когда очнется? Вначале Керситер не чувствовал ничего, кроме отвращения. Это было похоже на то, как если бы во время шторма капитан корабля напился до потери сознания или командир полка во время боя сидел, развалясь, на кушетке и любезничал с дамой. Этот субъект пребывал в раю, в то время как он испытывал муки ада! И все же в этом болезненном экстазе было что-то такое, что медленно, очень медленно брало Керситера за сердце. Без сомнения, этот субъект видел воплощение своей мечты; перед ним сиял мираж - зеленые поля, журчащие ручейки, деревья, трава, цветы и фрукты - все, что приносит с собой вода. Он метался по этой огромной дюне в поисках расселины, ведущей к его подземной реке, и оставленной возле нее веревки, как заблудившаяся собака ищет своего хозяина, и наконец, убедившись, что песок надежно хранит свою тайну, что пустыня взяла над ним верх, обессиленный зноем, рухнул на землю и в бесконечном отчаянии попытался найти забвение в сладких грезах опиума. На короткие мгновения перед его взором возникло в дыму все, что он потерял, все, на создание чего потребовались бы годы тяжких трудов, забот и треволнений, даже если бы в этой пустыне появилась вода; за какие-нибудь четверть часа он создал себе из песка райские кущи, как это сделал до него господь бог ласкающие взор зеленые луга, хлеб, вино и елей (или на худой конец помидоры и люцерну) для искупительной жертвы. Он заставил пустыню расцвести, подобно розе, всего лишь только поднеся руку ко рту и вдохнув дымок от горящего черного шарика. Кто мог осудить человека, так горько разочарованного в своих надеждах, несчастного, который прожил двадцать лет на краю нетронутой пустыни, мечтая извлечь из нее хоть что-нибудь? А потом у Керситера мелькнуло сомнение, мимолетное сомнение: что, если этот субъект никогда и не натыкался на свою расселину, не привозил с собой веревку, не опускал ее ни в какую полноводную подземную реку? Быть может, все это тоже видение, настолько яркое и захватывающее, что оно стерло всякое представление о реальности? Пристально вглядываясь в исступленное желтое лицо, Керситер подумал: "Я никогда не узнаю наверное, никогда не узнаю, одурачил ли меня этот человек, который сам не знал, что он кого-то дурачит". Мысль эта ранила слишком больно. Достаточно уже того, что его одурачила песчаная буря, что он совершенно зря совершил это тяжелое, опасное путешествие, о котором никогда не сможет даже рассказать из страха прослыть идиотом!
Он вспомнил выражение на лице Маркема Мэйса с его слишком мелкими, хотя и наполеоновскими чертами. И он сидел почти так же неподвижно, как Дикон, ожидая, когда исчезнет выражение экстаза с этого желтого лица, когда сон, как то суждено всем снам, сменится равнодушной холодной действительностью. Он ждал час за часом, а солнце над их головами клонилось к закату. Часа в четыре Дикон свалился навзничь и заснул мертвым сном. Керситер не стал его будить. Его терзали страх и жажда. Интересно бы узнать, лошади еще там, где он их оставил, или сорвались с привязи и ушли к мулам и к воде? Он должен как-то притащить этого субъекта обратно, пока ночная тьма не скрыла их следы на песке. Когда Дикон проспал два часа, Керситер приступил к делу. Полчаса ушло на то, чтобы поставить его на ноги.
Они двинулись в путь рука об руку, и в течение всего часа, что они ковыляли по глубокому песку рядом со своими следами, Керситер молчал, а Дикон произнес всего лишь одно слово:
