Жюль Ренар - Дневник (1887-1910)
Декадентская ветвь уводила автобиографический жанр в кромешную тьму исповедей, в стиле бодлеровского "моего обнаженного сердца"; уже тогда разрабатывалась техника самоанализа, как бы предвещая психоанализ в литературе XX века, сосредоточенный на подсознании. В "Дневнике" немало рассыпано иронических упоминаний о тех, для кого исповедь есть воспроизведение не жизни сердца, а "урчания в желудке".
Автобиографизм Ренара действовал в противоположном направлении: для того чтобы увидеть и понять самого себя, - отмечает Ренар в "Дневнике", нужно подняться как можно выше. Трагично, когда кружишься над собственным бытием, где "такой мрак". Быть выше - это и значит иметь какую-то точку зрения на самого себя, а следовательно, и на окружающий мир, как он отображен в автобиографическом произведении.
Вот несколько примеров из "Дневника", где автобиографизм прямо рассматривается как средство борьбы с анонимностью точки зрения, как средство "снять" самоустранение писателя и добиться того, чтобы твое, писателя, отношение к жизни стало достоянием читателя. "Хорошо бы, размышляет Ренар, - переписать "Мокриц" от первого лица. Я буду говорить: "мой отец", "мой брат", "моя сестра". Я буду персонажем, который наблюдает... Сделать это очень веселым на поверхности и очень трагичным под спудом". Автобиографизм - средство обличения героем самого себя ради обличения более широкого. Это - "интимная сатира", которая, по сути дела, не очень интимна. Ренар пишет: "Интимная сатира. Я приманиваю: "кис-кис". Иными словами, "интимная сатира" для Ренара есть нечто внешне ласковое, веселое, мягкое, но он только стелет мягко единственно ради того, чтобы заманить ("кис-кис") читателя в глубину, в тайники души, где скрывались отнюдь не его личные секреты, а отражение социальной драмы. Так, автобиографизм использовался Ренаром не для ухода от окружающей действительности, а для обострения критики чуждых ему нравов.
По мере своего творческого самоопределения Ренар все чаще мечтал о критике прямой, открытой. Он сожалел о том, что в "Мокрицах" не назвал прямо имя обидчика деревенской девушки. (Им был родной брат Ренара.) Не раз Ренар в "Дневнике" раскается, что не везде писал от первого, критикующего лица.
Наибольшую остроту автобиографическая сатира Ренара приобрела тогда, когда ее центральный образ - образ самого писателя - был сопоставлен с образом народа. Это произошло в рассказах, посвященных крестьянам. Надо, однако, помнить при чтении "Дневника", что автор его, высмеивая самого себя, то есть Ренара-мэра, Ренара-писателя, в его отношениях с людьми из народа, не ограничивается своей личностью. Образ писателя-мэра выходит за пределы автобиографии и становится воплощением либерального народолюбца в период отвратительного затишья, сменившего дрейфусарское движение. Тогда расцветала эра "малых дел", бескрылого просветительства, благотворительности, салонного мужиколюбия. Ренар ненавидел этот образ мыслей, в частности, когда он проявлялся в жизни искусства. А ведь в те годы в Париже, наряду с роллановскими смелыми поисками народного театра, существовал снобистский филантропический "социализм в театре". Самые безобидные, слащавые пьесы, блеяние законопослушных драматургов выдавалось чуть ли не за революцию в театре и приносило, как всякая мода, немалый доход. Ренар, частый посетитель театров, изничтожает в "Дневнике" эту подделку под народное искусство. Как всегда, он выводит эстетическую оценку из моральной и распекает тех, кому "жалость к бедным приносит пятьдесят тысяч франков в год и звание передового писателя". Парижские стычки Ренара не остались укрытыми в "Дневнике", он их развил в этюдах-новеллах о писателе, носящих характерное название "Элуа против Элуа".
Ренар, как и другие французские писатели, часто шел от толстовской критики художников, развращенных привилегированной верхушкой общества. "Поискать мемуары, - пишет Ренар в "Дневнике", - автор которых не старался бы сойти за независимого!" Эта моралистическая нотка отнюдь не была абстрактной. Недовольство писателями этого типа восходило к недовольству социальным строем, к революционному протесту. В поздних крестьянских рассказах Ренар отодвигает в сторону внутренние конфликты писателя, его споры с самим собой по гипу "Элуа против Элуа" и дает писателю настоящих оппонентов - людей из народа. С их позиций написаны "Буколики" (1908). В "Буколиках" высмеяны парижские поэты, для которых тяжкий труд на земле символизируется "царственным жестом сеятеля", летняя страда превращена в сезон, благоприятствующий "мужицким рандеву" со стогами сена в качестве "ложа любви".
Там, где Ренар обращает острие своей сатиры против "писателя-мэра", сатира становится открыто публицистической, политической. Выслушав советы мэра, который агитирует за социализм и советует добиваться "уступок у хозяев", крестьяне отвечают с иронией: "Надо бы социалистам поспешить!"
Хотя писатель-мэр очень осторожен в своих расспросах, а деревенские старики и старухи - его собеседники - очень сдержанны, совершенно ясно, что перед нами изображение народного суда над фальшивой демократией.
Искусство Ренара-ирониста позволяет ему протоколировать этот суд сдержанно, в спокойном тоне; обвинитель-крестьянин говорит с обвиняемым писателем и мэром почти дружески, вполголоса, - от этого диалог только трагичнее, суд - беспощаднее.
Для того чтобы прийти к своему методу изображения деревни, Ренару пришлось очень многое переоценить и преодолеть в практике "очернительской" прозы натуралистов. Образы крестьян в поздних произведениях Ренара поражают человеческим благородством, ясно ощутима их взрывчатая сила.
Ренар не был бы художником "новой правды", если бы он жизнь народа постигал только в свете личного опыта и не обобщал своих наблюдений.
Старуха Раготта знала, что Ренар "ходит за ней" и "все записывает", и потому полагала, что книги у него получаются сами собой. Но не таково мнение о себе Жюля Ренара. Две его формулы прямо выражают несогласие с копировальщиками действительности, с коллекционерами "ломтей жизни" (tranches de vie).
Первая формула нам уже известна, она говорит о наблюдении как открытии: новатор - это изобретатель. Другая кладет полосу размежевания между пониманием реализма и догматами натурализма. "Реализм! Реализм! Дайте мне прекрасную действительность, и я буду работать, следуя ей" ("Дневник"). В этом жгуче полемическом лозунге выражены положительные взгляды Ренара на реализм.
Новатор - это мыслящий художник, устремленный к будущему, где и родится "прекрасная действительность", а с нею вместе - подлинный реализм.
Ренар считал, что "современная школа" должна отбросить, как ошибочный, метод выписывания "черта за чертой, со всеми деталями и загромождающими мелочами". "Теперь, - подчеркивает Ренар, - описывают точными словами, которые создают образ, а не забавляются разглядыванием в микроскоп". В противном случае "для мысли не остается места".
Когда Ренар сравнивает себя с кротом, не видящим далее своей норки, а Жореса с "крупным зверем, обнюхивающим всю природу", - это заостренное выражение все той же мечты о безгранично широком кругозоре, который дает художнику социалистическое видение мира.
В "Дневнике" запечатлены интереснейшие замыслы, которые говорят о страстном желании внести свет будущего в картину неприглядной действительности, уловить его "блики" на лицах современных героев. Не является неожиданностью, что эту жизнеутверждающую тему Ренар находил в жизни крестьянства. Речь идет о романе "Трава", о рождении которого мы узнаем из "Дневника". Замысел этот, удивительный уже сам по себе, почему-то не заинтересовал критиков... Записи, касающиеся "Травы", звучат по-разному одни были сделаны в минуту подъема, веры в успех, другие говорят о потускнении писательских надежд, но все записи - боевые, все показывают "злость" и зрелость Ренара-новатора. Впервые он, бросая вызов литературе упадка, заговаривает о счастье народа, как вдохновляющей художника идее.
Вот самый выразительный отпечаток "Травы", сохраненный "Дневником":
"Рассказать о нашей деревне... передать все через заметки, маленькие драмы или немые картины, - все, вплоть до вечерних страхов. Докопаться до дна, дать древо истины с корнями. (Подчеркнуто нами. - Б. П.) Написать это от первого лица, как "Паразита"... Хочу... уместить в своей книге деревню, уместить ее всю целиком, начиная с мэра и кончая свиньей. И только те поймут всю прелесть заглавия, кто слышал, как говорит крестьянин... "Трава сошла".
Далее, продолжая записывать свои мысли о "Траве", Ренар вступает в полемику с писателями, которым его работа в деревне, его замыслы чужды.
"Издали, друзья мои, вершу свой суд над вами... Меня избрали мэром, и я твержу себе: "Возле меня живет сто человек. Я могу сделать их счастливыми... Главный персонаж моей книги, ее герой - это счастье. Вот кем следует интересоваться. Пожелайте же мне, чтобы он выступил, не дожидаясь конца этой книги..."
