Генри Джеймс - Ученик
- Вам надо бы filer. Знаете, это действительно надо сделать.
Пембертон изумленно на него посмотрел. Он в достаточной степени научился у Моргана французскому просторечью, чтобы знать, что filer означает удрать.
- Милый мой, не гони же меня из дома!
Морган придвинул к себе греческий словарь - он пользовался греческо-немецким, - чтобы найти в нем нужное слово, вместо того чтобы спрашивать его у Пембертона.
- Вы знаете, что такое продолжаться не может.
- Что не может, мой дорогой?
- Вы же знаете, что они вам не платят, - сказал Морган, покраснев и перевертывая страницы.
- Что они мне не платят? - Пембертон снова изумленно на него поглядел и притворился, что чего-то не понял. - Что это ты вбил себе в голову?
- Это уже давно там сидит, - ответил мальчик, продолжая свои поиски.
Пембертон помолчал немного, а потом сказал:
- Чего тебе еще нужно? Они отлично мне платят.
- Мне нужно греческое слово, обозначающее явную ложь, - выпалил Морган.
- Поищи лучше другое для неслыханной наглости и успокойся на этом. Зачем мне деньги?
- Ну, это другой вопрос!
Пембертон заколебался, - его раздирали противоречивые чувства. Надо было со всей строгостью - и это было бы справедливо - сказать мальчику, что это вовсе не его дело, и продолжать урок. Но к тому времени они были уже слишком близки, и он не привык с ним так обращаться, да у него и не было для этого оснований. С другой стороны, Морган уже вплотную столкнулся с правдой, дальше ему было не выдержать: так почему же тогда не сказать ему настоящей причины, из-за которой он его покидает? И вместе с тем это было попросту непристойно - поносить перед учеником своим семью этого ученика; лучше было придумать что-то другое. Что угодно, только не это. Вот почему в ответ на последнее восклицание мальчика, для того чтобы положить конец начатому разговору, он заявил, что ему платили уже несколько раз.
- Как бы не так! Как бы не так! - вскричал мальчик со смехом.
- Все в порядке, - решительно сказал Пембертон. - Дай мне твой перевод.
Морган протянул ему через стол тетрадь, и он стал читать только что исписанную страницу, но голова его была занята совсем другим, и смысл прочитанного от него ускользал. Оторвавшись спустя несколько минут от тетради, он увидел, что глаза мальчика устремлены на него и в выражении их появилось что-то странное. Помолчав немного, Морган сказал:
- Я не боюсь смотреть жизни в глаза.
- Я уже убедился в том, что ты _ничего_ не боишься. Надо отдать тебе должное!
Признание это вырвалось у него неожиданно (он говорил сущую правду) и, как видно, Моргану было приятно это услышать.
- Я давно уже об этом думаю, - тут же добавил он.
- Ну так не надо больше об этом думать.
Мальчик как будто поддался его уговору, и им было потом хорошо, может быть, даже весело обоим. Им казалось, что они очень основательно проходят все, что положено, и вместе с тем главным для них на каждом уроке были какие-то отступления от программы, какие-то забавы, те промежутки между туннелями, когда начинают мелькать придорожные полосы и открываются все новые живописные виды. Однако это поначалу спокойное утро завершилось неистовым взрывом: Морган положил вдруг руки на стол, уткнулся в них головою и разрыдался. Пембертона это бы и при других обстоятельствах поразило, он ведь не помнил, чтобы за все проведенное с ним время мальчик хоть когда-нибудь плакал. Но тут он был поражен вдвойне. Это было просто ужасно.
На следующий день после долгих раздумий он принял решение и, будучи убежден в его правоте, сразу же претворил его в дело.
Он еще раз припер мистера и миссис Морин к стене, объяснив им, что, если они сейчас же не произведут с ним полный расчет, он не только уедет от них, но вдобавок еще и скажет Моргану, что побудило его это сделать.
- Так, значит, вы еще ничего ему не сказали? - вскричала миссис Морин с надеждой, прижимая руку к своей полной груди.
- Как, не предупредив вас? Да за кого вы меня принимаете?
Мистер и миссис Морин переглянулись, и Пембертон мог увидеть на лицах их чувство облегчения и проступающую сквозь это облегчение тревогу.
- Дорогой друг, - неожиданно спросил мистер Морин, - скажите на милость, _зачем_ при той размеренной жизни, какую мы все ведем, вам понадобились такие деньги?
На этот вопрос Пембертон ничего не ответил: он был поглощен догадками о том, что творилось в эту минуту в душе его хозяев, и вот какими представлялись ему их мысли: "О, если бы нам только пришло в голову, что наш мальчик, наш милый ангелочек осуждает нас, и если бы мы знали, как он к нам относится, и нас бы не предали, мы бы ему все объяснили, в этом не может быть _никаких_ сомнений..." Мысли эти взволновали мистера и миссис Морин, а Пембертону именно этого и хотелось. Однако если он полагал, что угроза его может в какой-то степени их образумить, то его ждало разочарование: они сочли само собой разумеющимся (о, где им было понять, до какой степени он деликатен!), что он уже выдал ученику своему их тайну. Их родительские сердца были охвачены какой-то таинственною тревогой, она-то и сквозила в этих словах. Но вместе с тем угроза его все же возымела свое действие; ведь если на этот раз им и удалось избежать опасности, она все равно с неизбежностью нависала над ними. Мистер Морин, по своему обыкновению, обходился с Пембертоном как подобало человеку светскому; жена же его - и это было впервые за все время его пребывания у них - прибегла к беззастенчивому hauteur [высокомерию (фр.)], напомнив ему, что самозабвенно любящая своего ребенка мать всегда найдет способ защитить себя от грубых инсинуаций.
- Инсинуацией с моей стороны было бы обвинить вас в самой обычной порядочности! - ответил молодой человек; но после того как он, уходя, хлопнул дверью, а мистер Морин закурил еще одну сигару, он услышал вдруг брошенные ему вслед слова миссис Морин, звучавшие уже патетически:
- Да, _вы_ клевещете на нас, да, _вы_ пристаете к нам с ножом к горлу!
На следующее утро, очень рано, она явилась к нему в комнату. По стуку в дверь он уже понял, что это она, но был далек от мысли, что она может принести ему деньги. В этом он ошибался, в руке у нее были зажаты пятьдесят франков. Она скользнула в комнату в одном капоте, а он принимал ее в халате, только что встав с постели и собираясь идти умываться. К этому времени он прошел уже неплохую школу, приучившую его к "несообразным обычаям" его хозяев. Миссис Морин была возбуждена, а приходя в состояние возбужденности, она нисколько не заботилась о том, как выглядит ее поведение; так и теперь вот она уселась на край его кровати (костюм его висел тут же рядом на стульях) и, оглядывая в охватившем ее волнении стены его жилища, она нимало не устыдилась, что поместила его в эту гнусную комнату. В данном случае вся страсть миссис Морин была направлена на то, чтобы убедить его, во-первых, что принесенные ею пятьдесят франков с несомненностью свидетельствуют об ее щедрости, а во-вторых, что если только он даст себе труд задуматься, то сам увидит, сколь нелепо с его стороны рассчитывать на то, _что ему будут платить_. Мало разве он всего получает от них и без этих денег, разве ему не платят уже тем, что он живет в их комфортабельном, более того, роскошном доме, что он пользуется наравне с ними всеми благами жизни, не ведая ни забот, ни тревог, ни нужды? Разве он не занимает сейчас надежного положения, а не главное ли это для такого молодого человека, как он, никому не известного, решительно ничем еще себя не зарекомендовавшего и непонятно почему предъявляющего к ним столь непомерные претензии? Разве, помимо всего прочего, ему мало той платы, каковою являются чудесные отношения, установившиеся у него с Морганом - их ведь можно назвать поистине идеальными среди всех тех, какие только могут сложиться у учителя с учеником, - и уже самого преимущества не только знать столь необыкновенного ребенка, но еще и жить с ним под одним кровом, с таким - а она была в этом непреклонно убеждена, - какого ему не найти во всей Европе? Миссис Морин сама теперь стала апеллировать к нему как к человеку светскому, она говорила "Voyons, mon cher" [послушайте, мой милый (фр.)] и "Дорогой мой, вы только подумайте" и призывала его быть рассудительным, утверждая, что ему до чрезвычайности повезло. Она говорила с ним так, как будто, _став рассудительным_, он получит возможность сделаться достойным должности воспитателя при ее сыне и того необыкновенного доверия, которое они ему оказали.
Пораздумав над этим, Пембертон решил, что здесь все дело в теории, а теория, в сущности, не так уже много значит. Просто если до сих пор они говорили о том, чтобы оплатить его труд, то теперь речь шла о труде бесплатном. Но тогда для чего же им понадобилось тратить на это так много слов? Миссис Морин продолжала, однако, его убеждать: сидя на кровати с пятьюдесятью франками в руке, она повторяла одно и то же, как умеют повторять только женщины, и надоедала ему, и его изводила, в то время как он, прислонившись к стене, засунул руки в карманы халата, который постарался натянуть себе на ноги, и смотрел через плечо своей собеседницы на зиявшую в окне серую пустоту.
