Юхан Борген - Избранные новеллы
С тех пор как все, кроме Пера А., прочли надпись в углу, прошло несколько томительных дней. Впервые после позорной истории был опять затронут этот роковой вопрос. Гуннар снова стоял в позорном углу, который стал его чуть ли не постоянным местом. Учительница пытливо оглядела всех, и ее глаза остановились на Пере.
- Мы должны любить и бояться господа, потому что... Скажи ты, Пер.
Пер поспешно вскочил, глаза у него забегали.
- Мы должны любить и бояться бога, потому что... потому что...
- Ну? - подбадривала она его так, будто он уже почти ответил на ее вопрос.
- Мы должны бояться и любить господа, потому что... а в углу что-то написано!
Я иду по улице, еще не избавившись от горького чувства, вызванного залом суда и удручающим зрелищем этого бродяги-арестанта, покорно отдавшегося во власть полицейского, но меня уже снова волнует то, что случилось давно.
Что толкнуло Пера на это необъяснимое предательство? То, что он не мог ответить, почему нужно бояться и любить господа? Мне трудно в это поверить. Что бы Пер ни ответил, он знал: ему за это ничего не будет. Может, тогда тщеславие? Но ведь он и так был на хорошем счету... Или это была для него единственная, последняя возможность узнать, что же написано в позорном углу? Больше ему нечем было жертвовать... Пусть он никогда никому не был хорошим товарищем, все равно ему страшно было решиться на такой поступок. Ведь это было рискованно! А смелым Пер никогда не был, и он чувствовал нашу ненависть, хотя и не до конца. Осознай он ее глубину, он не смог бы жить.
- Что ты сказал? Надпись в углу?
На лице учительницы появилось выражение наивного изумления, которое иногда появлялось у нее, когда Пер чем-нибудь огорчал ее.
- Да, в углу. Там что-то написано. На стене в углу что-то написано, сказал он и опустил голову, чтобы не встретиться с ней взглядом.
Он положил руки на стол и втянул голову в плечи, страшась того, что сейчас последует. Мы увидели, как учительница поднялась, услышали шелест ее черной юбки, кажется, я дальше не осмелился смотреть не нее. Я даже подумал: как хорошо нам было минуту назад, хотя мы и не знали, почему должны бояться господа.
Мы слышали, как грозные шаги приближаются к углу, скрытому за ширмой. На мгновение мелькнули бледное лицо Гуннара, глядевшего на нас из темноты угла, и голова учительницы, склоненная к стене. Она долго изучала надпись. И вдруг отпрянула с коротким, но тяжелым вздохом. На этот раз мы внимательно следили за тем, что происходило в классе: за ее взметнувшимися в неописуемом ужасе руками, за отстегнувшимся от резкого поворота жабо. И запах каштанов! Запах каштанов, захлестнувший нас. Длинные белые пальцы Гуннара теребили и теребили его несчастные уши.
Бывают минуты как годы. Да, но минуты страшней, а еще страшней секунды. Я готов на все. Не отлынивать от поручений, играть при гостях на пианино одним пальцем, бояться и любить господа, не терять даром ни дня, чтить отца своего и мать.
Бойся и люби господа. И вдруг меня осенило. Господь - это сама учительница, вот она стоит на полу, дрожа в своей белой кофточке с жабо и со сверкающей брошью. Я должен бояться ее гнева, любить ее улыбку, делать все, чтобы она полюбила меня и одарила своим милосердием. О Яхве, спаси и помилуй нас...
- Вы свободны, - прошептала она. - Можете идти... домой...
Где радостный гвалт и возня мальчишек, бросившихся к ранцам у стены? Где победоносные крики, приветствующие час свободы? Мы словно онемели и приросли к месту. Мы не могли уйти домой, так и не узнав, что же произойдет.
Только маленький Гуннар вышел из темного угла. И без всяких признаний было ясно, что это он. Гуннар схватил ранец и пошел, но в дверях обернулся, и опять его руки потянулись к ушам. Ранец висел на одном плече. На фоне светлого дверного проема Гуннар показался нам огромным. Он с насмешкой посмотрел на Пера. И не просто с насмешкой, а с презрением, и это презрение - мы сразу почувствовали - относилось ко всем нам, к подневольным. Руки упали, и он словно застыл по стойке "смирно". Ни страха, ни нервозности не было в нем, лишь хладнокровие и сознание собственной силы.
На следующий день в школу он не пришел. Там его никогда больше не видели.
Гуннар наверняка преуспел в этой жизни. Достиг высокого положения. Я думаю об этом, идя по улице и вдыхая запах каштанов. Наконец-то и я избавился от горького чувства, вызванного судебным процессом. Только теперь.
Но я думаю еще о другом: Пер так и не узнал, что было написано в углу. Тогда учительница выгнала нас из класса, и следующий провинившийся, выйдя из позорного угла, сообщил нам, что надпись на стене стерта.
ЕРУН И МАЛЫШ
Маленькая Ерун была доброй девочкой. Когда случилась эта история, ей было четыре с половиной года. Маленькая Ерун жила в городе, на втором этаже красивого дома, окна которого выходили на лужайку, поросшую травой, как в деревне. К лужайке примыкал другой двор, покрытый щебнем. За ним виднелись другие дома. В одном из них жил Малыш, который не был так добр, как Ерун.
Ерун была ангел, а не ребенок. Тихо и мечтательно она бродила по траве, погруженная в свои мысли. Она любила фантазировать и одушевляла все окружающие предметы. Ее фантазия не знала границ. Для нее все имело особый смысл. Мусорные ящики за живой изгородью с недавно распустившимися маленькими светло-зелеными листочками были домами. Деревья у ограды, отделявшей лужайку от покрытого щебнем двора, были людьми. Одно дерево носило имя дяди Яна, которого у нее никогда не было, но который был намного добрее любого из ее дядей. Другое дерево называлось господином Хирбинсеном. Ерун обращалась к дереву:
- Господин Хирбинсен, - и улыбалась.
Хирбинсен был остроумным и чудаковатым. Но он был мужчиной, и она не могла себе позволить третировать его, даже немножко. Однажды мама Ерун сказала:
- Ерун, но ведь Хирбинсен всего-навсего дерево.
И когда Ерун увидела, что Хирбинсен - это действительно дерево, она стала еще тише. Теперь она не чувствовала ни над кем превосходства. Стоило Ерун услышать плач ребенка, который был меньше ее, - она сразу же спешила к нему, бросалась рядом на траву, и они плакали вместе.
Все взрослые единодушно считали ее ангелом.
У Малыша было два велосипеда. Когда ему надоедал один, он начинал реветь, требуя, чтобы ему купили подростковый велосипед. Несмотря на свои четыре года, он был большим, толстым и довольно злым. Тогда его мать поспешно выходила с другим велосипедом и говорила:
- Малыш, вот твой велосипед, возьми его.
Малыш брал велосипед и успокаивался - он не был настолько уж вредным, но вскоре тот тоже ему надоедал. Однажды он увидел Ерун.
Не то чтобы он не видел ее раньше. Он видел ее каждый день через сетку ограды. Но по-настоящему он увидел ее впервые. Ерун была прекрасна; темно-голубые мечтательные глаза подолгу рассматривали каждый предмет, попавший в поле ее зрения. Поэтому, когда Малыш увидел ее впервые, он долго не мог отвести от нее глаз. Она не была подвижной и непоседливой, как другие дети, которые стремглав срывались с места, если где-то затевалось что-нибудь интересное. Целый день стоял Малыш во дворе, покрытом гравием, и наблюдал за нею сквозь решетку ограды. На другой день он сказал:
- Я плиду к тебе целез.
Сказано - сделано. Старательно просунув носочки туфелек в сетку, он медленно стал карабкаться вверх. Он добрался до самого верха и на какое-то мгновение повис словно мешок. Затем разжал кулачки, шлепнулся и заревел.
Это повторялось изо дня в день, и на удивление всем маленькая Ерун всякий раз наблюдала, как он медленно карабкается вверх, а затем кубарем летит вниз. И пока он ревел, она стояла, склонившись над ним, но при этом не плакала. Странно, это как будто доставляло ей удовольствие. И когда Малыш в конце концов поднимался, размазывая по лицу слезы и всю грязь, какую только можно было собрать вокруг, она брала его за руку, плевала ему на рожицу и вытирала подолом юбки, задирая ее так, что видны были штанишки. Малышу это нравилось, и день ото дня он плакал все сильнее и сильнее, падая с ограды, которая на самом деле была довольно высокой - в два раза выше его самого.
Однажды Ерун сказала:
- Велосипед.
- Велосипед? - переспросил Малыш.
Это был их первый разговор за все время.
- Велосипед, - повторила Ерун.
Велосипеды Малыша существенно отличались друг от друга. Один был зеленый и красивый, с седлом из полированного дерева. А на другом седло было из коричневой кожи, на трех маленьких спиральных пружинах - в точности как на взрослых двухколесных велосипедах.
День спустя Малыш пришел к Ерун необычным способом. Он не полез через ограду, а пошел вокруг, по улице, куда ему запрещалось выходить. Он вел велосипед с коричневым седлом на трех спиральных пружинах, в точности как на взрослых велосипедах.
- Возьми, - сказал он и передал Ерун велосипед, всем своим видом показывая, что теперь он принадлежит ей.
