Луи-Фердинанд Селин - Смерть в кредит
Это был настоящий крах для подлинных знатоков… Моей матери стыдно конкурировать с подобным хламом!.. Но в конце концов у нее просто не было выбора… Она бы предпочла вообще оставить это занятие и сосредоточиться на других коллекциях, например на маленькой мебели, инкрустациях, пульверизаторах, овальных столиках, шкафчиках для корреспонденции или вещах с витрины, безделушках, фаянсовой мелочи и даже голландских люстрах, которые почти не давали прибыли и которые было так тяжело носить… Только она была слишком слаба, слишком больна, ей слишком мешала ее нога… никогда бы она не смогла бегать с такой тяжестью по Парижу… Это было невозможно! Но именно это и нужно делать, чтобы не терять драгоценное время. А потом еще сидеть часами, свернувшись калачиком… в «Зале продажи». А ведь был еще магазин!.. Все это мало утешало… Наш врач, доктор Капрон с рынка Сент-Оноре, приходил два раза и все время по поводу ее ноги… Он был очень строг… Он прописал ей полный отдых! Запретил ковылять по этажам, нагруженной как 36 мулов! Она должна была оставить хозяйство и даже кухню… Он говорил без обиняков… Он сказал четко и категорично! Если она будет продолжать переутомляться, он ее предупреждает… У нее начнется настоящий абсцесс… Внутри колена, он даже указал ей место… Ее бедро и икра от постоянных нагрузок уже не сгибались и составляли теперь как бы одну кость. Можно было подумать, что это просто палка, а на ней валики… Это были уже не мускулы… Когда она заставляла свою ногу идти, сверху как будто бы дергали за веревку… Видно было, как они натягиваются… Это причиняло ей острую боль, адские судороги! Особенно вечерами, в конце рабочего дня, когда она возвращалась после своей беготни… Она показывала ее только мне… Она ставила себе теплые компрессы… Она старалась, чтобы ее не видел мой отец… Она заметила, что он впадает в страшную ярость, когда она ковыляла за ним…
Когда мы были совсем одни… я сидел в лавке… она пользовалась случаем и снова повторяла мне очень тихо и ласково, но с глубоким убеждением, что это из-за меня все так из рук вон плохо и у них неприятности в магазине и в конторе… Мое поведение и мои поступки у Горложа и у Берлопа так на них подействовали, что они уже никогда не оправятся… Они глубоко потрясены… Они, конечно, ничего от меня не хотели… Не держали на меня никакой злобы! Все это в прошлом!.. Но все же, по крайней мере, я сам должен был понимать положение, в которое я их вверг… Мой отец так травмирован, что не мог больше контролировать свои нервы… Он вскакивал среди ночи… Просыпался в холодном поту… И часами ходил взад-вперед…
Что касается нее, то я же видел ее ногу!.. Это была худшая из всех напастей!.. Это было хуже самой тяжкой болезни, тифа или рожи! И она опять стала советовать мне самым нежным голосом… попытаться у других хозяев стать благоразумным, уравновешенным, смелым, упорным, признательным, старательным, вежливым… никогда больше не бездельничать, не своевольничать… попытаться стать добрее… Особенно это! Доброта!.. Я должен всегда помнить, что они лишились всего и попортили себе много крови с самого моего рождения… и особенно в последний раз, когда послали меня в Англию!.. А если со мной произойдет несчастье или я совершу какой-нибудь гнусный проступок, это будет настоящим крахом!.. Мой отец, конечно, больше не выдержит… он больше не вынесет, несчастный! Он получит неврастению… ему придется уйти из конторы… У нее же, если еще будут волнения… из-за моего поведения… то отразится на ноге… И потом один абсцесс, другой… Кончится тем, что ее отрежут… Так сказал Капрон.
Мой отец переживал все еще гораздо трагичнее из-за своего темперамента и чувствительности. Ему нужно было бы отдохнуть несколько месяцев и прямо сейчас, ему нужен был длинный отпуск в спокойном и отдаленном месте, в деревне… Капрон настоятельно это рекомендовал! Он долго его прослушивал… У него пошаливало сердце… Были даже перебои… Они оба, Капрон и мой отец, были одного возраста, 42 года и 6 месяцев… Он еще добавил, что мужчина гораздо слабее женщин в период климакса… требуются тысячи предосторожностей… Но все советы были напрасны! Наоборот, именно сейчас нужно стараться изо всех сил!.. На четвертом этаже было слышно, как он печатает на огромной, с гигантской клавиатурой, машинке… От длительного печатания у него начинало звенеть в ушах, щелканье букв преследовало его по ночам… Мешало заснуть. Он принимал ножные ванны с горчицей. Это немного успокаивало.
* * *
Я начинал понимать, что моя мать окончательно считает меня бессердечным ребенком, чудовищным эгоистом, капризным, маленьким, безрассудным скотом… Они напрасно пытались что-то предпринять, это действительно было бесполезно… С моими наклонностями, врожденными, неисправимыми, ничего нельзя было поделать… Она ясно видела, что мой отец абсолютно прав… Впрочем, за время моего отсутствия они еще больше закоснели в своем вечном брюзжании… Они были так измотаны, что даже звук моих шагов повергал их в ужас! Каждый раз, когда я поднимался по лестнице, мой отец весь кривился.
Случай с этими чертовыми болеро оказался последней каплей… к тому же машинка раздражала его донельзя, он никак не мог к ней приспособиться!.. Он проводил за ней весь день, пытаясь печатать копии… Он колотил по клавиатуре изо всех сил… Портил целые страницы… Возможно, он бил слишком сильно или же, наоборот, недостаточно, но звоночек не смолкал. Моя кровать была совсем рядом… Я видел, как он старается… Как копается в клавишах, путается в тягах… Это занятие не соответствовало его темпераменту… Он был весь в поту… Он проклинал все и чертыхался… Месье Лепрент в конторе постоянно изводил его и без конца преследовал. Было видно, что он только ждет повода… «Вы никогда не закончите выводить свои черточки, палочки! Ах! мой бедный друг! Посмотрите на ваших коллег! Они уже давно закончили! Вы каллиграф! Месье! Вы не пропадете!..» Он явно его не устраивал… Он уже пробовал спрашивать в другом месте… Он предвидел крах и обращался к бывшим сослуживцам… Он знал помощника кассира в конкурирующей компании… «Конниванс-Инсенди». Ему вроде бы обещали испытательный срок в январе… Но там тоже нужно было уметь печатать… Он принимался за это каждый вечер, как только возвращался с доставки.
Это был древний инструмент, необыкновенно прочный, специально для проката, он звенел на каждой запятой. Отец неистово тренировался, сидя перед форточкой, с обеда до полуночи.
Моя мать, закончив мыть посуду, на минуту поднималась к себе и клала свою ногу на стул, она ставила себе компресс… Говорить она больше не могла, моему отцу это мешало… От жары можно было сдохнуть… Начало лета выдалось знойным.
* * *
Время для поиска работы выбрали неудачно… Накануне мертвого сезона торговля почти прекратилась. Кое-что разузнали… Потолкались то там, то здесь… среди знакомых коммивояжеров… У тех на примете ничего подходящего не было. Начинать нужно только после периода отпусков… даже в иностранных лавках.
В определенном смысле этот период бездействия был даже полезен, так как у меня совсем не осталось шмоток… и нужно меня снарядить, прежде чем я опять приступлю к поискам работы… Но с гардеробом дело обстояло совсем плохо!.. На обувь и пальто я мог рассчитывать не раньше сентября!.. Я был очень рад этой отсрочке… я мог еще передохнуть перед тем, как продемонстрирую им свой английский!.. Стоит им узнать правду, как опять начнутся разборки… В конце концов, это произойдет немного позже!.. У меня осталась только одна рубашка… Я надел отцовскую… Мне купят пиджак и двое брюк сразу… Но только в следующем месяце… Сейчас на это не было средств… Их едва хватало на жратву… Платить надо было восьмого, а счет за газ запаздывал! И еще налоги! И машинка отца!.. Из этого было не выбраться!.. Всюду попадались предупреждения о налогах! Их находили повсюду, фиолетовые, красные или голубые!..
Отсрочку я все же получил! Не мог же я ходить к хозяевам в изношенном, залатанном, обтрепанном костюмчике, с рукавами до локтей… Это было невозможно! Особенно в магазинах модных товаров и розничной торговли, где все они одеваются франтами.
Мой отец так был поглощен дактилографическими упражнениями и своими тревогами о том, что его вышвырнут из «Коксинель», что даже за обедом не оставлял свои размышления! Я больше его не интересовал. У него была идея фикс о низменности моей натуры! Тупой неизлечимый кретин! Вот и все! Я не способен проникнуться тревогами и заботами возвышенных натур… Я был не из тех, для кого ужас ошибок как нож, вонзенный в живую плоть! Который с каждой минутой погружается в нее все больше! Ах! нет! нет! Разве я поворачивал нож в ране! Еще? Еще глубже? Ах! Еще чувствительнее!.. Я не вопил о пользе страданий! Нет! Неужели я не научился показывать фокусы в Пассаже? надолго?.. Так что же? Стать необычным? да! чудесным? Замечательным? Совершенным? О! да! И еще в тысячу раз более занудным и истощенным, маньяком!.. Вечный источник расходов и семейных несчастий!.. И хорошо! Пусть все перепутается! Ах! да, именно таким образом! Стать в сто тысяч раз более экономным! Оп! Ля-ля! Ничего подобного вы еще не видели! ни в Пассаже, ни в другом месте! В целом мире!.. Господи Боже мой! Чудеснейший ребенок! Превосходный сын! Феноменальный! Но что с меня возьмешь! У меня была гнусная натура… Этому не было оправданий!.. У меня не было ни грамма чести… Я насквозь прогнил! Отвратительный выродок! Во мне не осталось ни нежности, ни надежды на будущее… Я закоснел, как бревно! Я был наглым развратником! Хуже коровьего навоза… Угрюмый, как сыч… От меня нельзя было ждать ничего хорошего! Я был исчадием ада. И я регулярно ел в полдень и вечером и даже пил кофе с молоком… Свой долг по отношению ко мне они выполнили! Я был их крестом на этой земле! Моя совесть уже никогда не проснется!.. У меня остались лишь одни инстинкты и ненасытная утроба, чтобы пожирать жалкий рацион и пожертвования семьи. В некотором смысле я настоящий вампир… Это было очевидно…
