Жизнь. Книга 3. А земля пребывает вовеки - Нина Федорова
– Димитрий! – крикнула она. – Ты вернулся! А мне сказали, что ты мёртв, мне кто-то всё шептал и шептал, что я – причина твоей смерти. И в саду кто-то даже вырыл тебе могилу…
Солдат жадно пил воду из кувшина, не слушая, на миг глухой ко всему, кроме утоляемой жажды.
А тётя между тем бежала к дому, крича:
– Сбылось, наконец! Свершилось! Господин ваш вернулся домой. Как я ждала… Я стояла на большой дороге, по ночам, под осенним дождём, под зимним снегом, чтобы, встретив тебя, показать дорогу… Я по утрам кричала: «Облака, облака! Издалека вы плывёте: не видали ли где кого из Головиных?.. Куда они держат путь? не домой ли? Их дом, их земля тоскует по ним»… Я ветру молилась: принеси мне одно только слово: «Живы!» Хоть только одно эхо этого слова принеси мне! Я солнце просила: согрей их, когда им холодно… Грей их, грей! Я ожидала птиц, что прилетают весною: «Откуда летите? Не видали ли нашу Милу?» Я этих птиц умоляла осенью: «Улетаете? Возьмите моё сердце с собою… оно иссушилось, невесомым стало и лёгким».
Она кричала и бегала, почти кружась на месте, всем мешая, наступая на раненых.
– Пошла с дороги, стерва! – крикнул санитар, выносивший раненого. – Дайте ей кто-нибудь по шее.
Анна Валериановна снова очутилась около солдата, пившего воду. Он подал ей пустой уже кувшин со словами:
– Спасибо вам, тётя!
И снова это слово осветило ей что-то. Она поняла, что надо сделать. Медленно, торжественно она пошла к дому, отдавая приказания.
– Слуги! Господин ваш вернулся! Возвратился наследник «Услады»! Приготовьте лучшую комнату! Откройте шкафы! Возьмите лучшее серебро и хрусталь! Мы даём пир. Димитрий Головин возвратился с победой! Вы слышите музыку? Гости! Гости! Глядите: они спешат отовсюду! Они идут и едут… с востока и запада, с юга и севера… Они едут в каретах, плывут в лодках… Поскорей накрывайте столы! Свершилось! Поклонитесь ему. Приветствуйте вашего господина. Свершилось. Наконец он с вами!
Это были последние слова Анны Валериановны. Это был конец и тёти, и «Услады», и раненых в доме и вне дома, и солдата, только что напившегося воды. Лётчик на вражеском самолете выполнил данное ему задание…
Варвара оставалась на своём посту до последней минуты. После непосильных трудов и бессонных ночей она изнемогла совершенно. Она села в коридоре на пол, за дверью, отдохнуть на секунду, но не могла подняться. Где-то вверху, над нею, было открыто маленькое оконце, и ей казалось, что аромат резеды (любимый цветок генерала!) доносился оттуда. И мгновенно Варвара погрузилась в глубокий сон. Она смутно увидела себя в каком-то ином мире. Тишина, нерушимая, невозмутимая, мёртвая, была главным элементом этого мира. В жизни своей она не знала и не испытала такой тишины. Ей казалось, она вытянулась во весь свой рост и стала узкой, но очень длинной. Тишина увеличивала её.
Проходившие по коридору толкали дверь, дверь ударяла Варвару. Всё кричало, суетилось вокруг, раздавались грохот и взрывы – но это было уже в другом мире. Это не нарушало тишины. Это уже не могло её нарушить. За дверью взрывы и крики – одно заглушая другое – сливались, всё сливалось в последний ужас жизни – во всеобщую смерть, но Варвара была за дверью – она уже переступила порог, – и тишина её мира не нарушалась ничем. Покой, покой! Она стояла на берегу реки, на том самом месте, где когда-то началась её сознательная жизнь. Но был только полусвет, берег и река – все спокойное, неживое. «Всё течёт», – сказал чей-то голос. Она увидела лодку. Лодка плыла к ней. В лодке сидел старый учитель греческого языка и чистописания. Он сидел на корме, правя веслом. От приближения лодки тихо всплескивала вода. Учитель смотрел на Варвару. «Я приехал за вами», – сказал он и приподнялся на лодке, протягивая ей руку. Он одет был странно, в какую-то хламиду, и ноги его от колена были голы. Варвара увидела себя в лодке. Учитель высоко поднял весло и ещё раз произнёс строго: «Всё течёт…,» Они медленно плыли вниз по течению, и всё темнело вокруг. Отовсюду подымался серый лёгкий туман, и всё выше к краям лодки подымалась вода.
Лодка вплывала в густые заросли каких-то стеблей. Стебли стояли прямо и твёрдо, словно были из стали. Она знала: они были без жизни, пустые внутри. Учитель веслом раздвигал их, и они издавали свистящий шелест, воющий металлический звук, едва весло прикасалось к ним. Варвара задыхалась. Она хотела руками отодвинуть стебли, которые низко склонялись над нею.
– Оставь, – крикнул учитель. – Скоро взойдёт луна, и ты увидишь, куда мы едем.
– Тогда будь осторожен! – крикнула Варвара. – Смотри, как ты правишь!
– Я не правлю совсем, – с насмешкой ответил учитель. – Лодка плывёт сама собою.
Они затерялись в каких-то кустах. Лодка ударялась о них. Вода вплескивалась в лодку. Воздух был душен. Казалось, совсем не было воздуха. Варвара руками раздвигала камыши, она задыхалась, и страх, какой в жизни ей был неизвестен, наполнял её сердце.
И вдруг кончились камыши. Покой и тишина встретили Варвару снова. Всё осталось позади. Лодка была в каком-то безводном, бесконечном, безвоздушном пространстве, которому нет имени.
– Мы приехали! – сказал учитель. – Я привёз вас. – И он засмеялся глухим гортанным смехом. – Я обманывал вас. Я вовсе не учитель. Я никогда не был ничьим учителем. И вы ошиблись, осудив меня на смерть. Я – бессмертен. Я – Харон, а река эта – Стикс.
В этот миг раздался страшный взрыв – он прикончил «Усладу» и всех в ней, и с ними Варвару Бублик.
Бой затих. Город был наполовину разрушен и взят немцами. На развалинах университета сидел тот же местный философ, он же юродивый и дурачок. Он пытался разумно объяснить происшедшее. Но с какой точки зрения он ни рассматривал его, он не находил ему разумного объяснения. Всё виденное казалось ему фантастической бессмыслицей. И проблема, как человек, одарённый разумом, способный логически рассуждать и нормально чувствовать, мог прийти к таким действиям, – эта проблема оставалась неразрешённой.
Вместо послесловия к роману «Жизнь»
Доктор филологических наук Дмитрий Михайлович Урнов обратился к сыну Нины Фёдоровой, Николаю Валентиновичу Рязановскому, профессору Калифорнийского университета (США), с просьбой рассказать о творческой судьбе писательницы.
Приводим этот рассказ с небольшими сокращениями.
Хочу поблагодарить Д. М. Урнова, а также сотрудников «Роман-газеты» за интерес к творчеству Нины Фёдоровой.
Долгое время русская культура оставалась разорванной между Советским Союзом и эмиграцией. Разрыв был глубоко горестен ещё и потому, что там и здесь имелись успехи большого значения: культурный рост народа в СССР, а по другую сторону – блестящие достижения отдельных деятелей зарубежной русской культуры. В последние годы разрыв начал рубцеваться,
