Микаел Рамадан - Тень Саддама Хусейна
- Если Удай так убежден, что ты враг своей страны, то при нормальных обстоятельствах я бы сказал, что твои дни сочтены. Но, несмотря на свое хвастовство и крикливость, Удай напуган. Сейчас ты ему нужен, и ты должен считать это отсрочкой казни. Используй её. Твое везение не будет бесконечным, Микаелеф.
Надим меня предупредил, что готовится новое покушение на Удая, но, поскольку я теперь при нем всегда, это не остановит заговорщиков.
- Услышишь выстрелы, падай на землю. Почесывание уха тебе не поможет. А я не смогу тебя предупредить.
Последние три дня я жил в постоянном страхе, что Удай вот-вот позовет меня. Наконец он вызвал меня и сообщил, что во вторник вечером он будет в Охотничьем клубе в аль-Мансуре. Это было недалеко от дома, где я жил, впервые приехав в Багдад. Удай хотел, чтобы я был все время рядом с ним, и велел мне замаскироваться.
В клубе мы пробыли недолго, и Удай подал мне знак, что мы уходим. Не меняя охраны, мы покинули клуб и направились к машине Удая. Я сразу понял, что будет дальше. Он станет разъезжать по городу и искать молодых женщин. В Багдаде все об этом знали и большинство женщин делали все возможное, чтобы избежать этой участи, когда видели его машину. Найдя кого-нибудь себе по вкусу (о "ее" вкусах он никогда не спрашивал и в споры не вступал), Удай направлялся в отель "Мансур Милия" или в "Палестинский меридиан".
Еще не было восьми, когда мы на самой высокой скорости мчались по улицам на "порше" Удая. Быстрая езда на машине была любимой забавой старшего сынка Саддама: скрежет тормозов, бешеная скорость и ни единой мысли в голове о последствиях. К тому же, как я догадался, Удай решил нагнать на меня побольше страха, не говоря уже о шарахающихся прохожих и перепуганных автомобилистах. Проехав так с километр, Удай наконец со скрежетом затормозил перед светофором на Мансур-стрит; неподалеку напротив были русское посольство и полицейский участок. Здесь нам предстояло повернуть к центру. Далее шли целых три километра прямой дороги, и здесь Удай обычно выжимал из машины все, на что она способна, одного он только не знал сейчас: он ведет свой "порше" в последний раз.
Удай не успел еще, не снижая скорости, свернуть вправо, как перед нами выскочила машина и, резко затормозив, перегородила нам дорогу. А затем с боковой улицы появилась новехонькая "тойота" и заблокировала нас сзади. Из обеих машин вышли по трое вооруженных мужчин, с лицами закрытыми шарфами. Трое из "тойоты" встали сзади, перекрыв отступление, другая тройка тут же открыла огонь по Удаю.
Удай хотел достать пистолет, с которым никогда не расставался, но не успел. В считанные секунды его прошили пулями. Он, обмякнув, упал на рулевое колесо. Я понял, что сейчас меня прикончат, решив, что я его личный охранник. Но в этот момент на этой кровавой сцене появилась третья машина, в ней сидел один из охранников Саддама. Он сразу же заметил, что Удая нет за рулем и попытался выстрелить, но его опередили. Вооруженная троица открыла огонь по его машине. Зазвенело разбитое ветровое стекло, машину развернуло и снесло с дороги, она перевалилась через низкую ограду и упала набок. Один из стрелявших подошел к машине Удая. Хотя нижняя половина его лица была закрыта, мне показалось, что я узнал Латифа. Подойдя поближе, он выстрелил в неподвижное тело Удая.
- За Салема! - выкрикнул он и выстрелил снова. Пуля попала в плечо Удая. - За Рафика и Абдуллу.
Латиф открыл дверцу машины и кивнул мне. Глаза его яростно сверкали.
- За Надию и Салиха! - снова прокричал он, почти радостно и выстрелил ещё раз в спину Удаю. Тело дернулось от удара пули, но я не понимал, мертв он или без сознания.
- За Амну! - Латиф уже заглянул в машину. Он приставил дуло пистолета к затылку Удая и тихим голосом, почти шепотом, сказал: - И за Ирак.
Он нажал на курок, но пистолет не выстрелил - патроны кончились. Выругавшись, Латиф обернулся и увидел охранника, вылезавшего из перевернувшейся машины, но два одновременных выстрела товарищей Латифа, - в одном из них я узнал Надима, - закончили это побоище.
Перезаряжая пистолет, Латиф посмотрел на меня.
- Мы долго ждали этого дня, Микаелеф, - промолвил он, и в голосе его было торжество победы.
Его друзья были уже в машине и заводили мотор. Отсалютовав мне пистолетом, Латиф уехал.
Я смотрел на простреленное тело Удая. Он избежал последней пули в голову, но получил слишком много ран, чтобы остаться в живых. Я был убежден, что он, даже если и жив, все равно долго не продержится.
Несколько минут стояла полная тишина. Все живущие поблизости спрятались ещё в начале стрельбы и теперь не проявляли желания покидать свои укрытия.
Через несколько минут все же появился одинокий полицейский. Он по рации вызвал подмогу, и вскоре приехали полицейские машины, завыли сирены, вспыхнули огни. Удая перенесли в одну из машин и отправили в госпиталь Ибн Синна. Несмотря на мои протесты, меня тоже через несколько минут отправили туда же.
Саддам прибыл в госпиталь через десять минут после сообщения. Он нервно шагал по коридору перед операционной, где врачи пытались спасти жизнь его сына. По моим подсчетам, в него всадили пуль двадцать, не меньше. Саддам вызвал Али Мохаммеда, отвечавшего за охрану Удая, и дал ему ясно понять, что его собственная жизнь тоже висит на волоске.
- Если мой сын умрет, - кричал Саддам на перепуганного офицера охраны, - умрешь в ту же минуту и ты!
Медицинский персонал был слишком занят, и им было не до моего нервного шока, поэтому я вскоре был отпущен домой. Я был уверен, что Удай не выживет, но когда Хашим зашел ко мне домой вечером, я узнал, что состояние его критическое, но он упорно борется со смертью. В течение нескольких дней из больницы просачивались противоречивые вести о его состоянии. Наконец было сказано, что он пришел в себя и уже может нормально разговаривать и принимать посетителей. Кажется, он унаследовал и это везение от своего отца.
Далее в рассказах о нем появлялось все больше деталей. В бюллетене о его здоровье сообщалось, что он навсегда останется инвалидом. Слишком много пулевых ранений. У него раздроблена коленная чашечка на левой ноге. Две пули Латифа застряли в позвоночнике, и он парализован до пояса, так что есть сомнения, сможет ли он ходить. Врачи спорили относительно того, насколько серьезно поврежден позвоночник, и опасались оперировать. При тех возможностях, какими они располагали, было больше шансов на то, что операция скорее усугубит положение, а неудача грозила врачам гневом и немилостью Саддама. Никто не мог гарантировать успех.
Латиф был очень близок к тому, чтобы покончить с Удаем, ближе чем кто-либо другой из ранее покушавшихся на него. Но и он потерпел неудачу. Теперь Удай будет охраняться и днем и ночью. Едва ли такой шанс появится ещё раз в ближайшее время, а, возможно, такого шанса уже не будет никогда.
За те недели, что минули после покушения, меня часто вызывали на допросы к офицерам госбезопасности, но на в этих допросах никогда не назывались имена Латифа или Надима. У допрашивающих не было оснований подозревать меня в связи с такими личностями. В начале года, спустя месяц после покушения, Саддам поговорил со мной лично в Черном кабинете. Лицо у него было осунувшееся и усталое. Хотя Удай доставлял своему отцу массу неприятностей, Саддам пережил настоящую трагедию, когда его старший сын оказался на волосок от смерти. Когда Саддам сел, Хашим поднялся, чтобы оставить нас наедине, но Саддам остановил его.
- Нет, останься, - сказал он, - я не скажу Микаелефу ничего такого, что хотел бы скрыть от тебя. - Он повернулся ко мне. - Я очень рад, что ты не пострадал, но поскольку расследование ни к чему не привело, я хотел бы услышать из первых уст, что ты видел.
- Конечно, Саддам, - ответил я. И хотя я знал, что такого разговора не избежать и ждал этой встречи, мне было не по себе, когда момент все же настал.
- Ты знаешь, что один из охранников лежит в коме, - промолвил Саддам. - Мы ещё не знаем, выживет ли он. Удай запомнил лишь то, что ты был единственным свидетелем, видевшим все своими глазами.
- Это так, - согласился я, решив отвечать как можно короче. Каким бы усталым Саддам ни был, он не упустил бы случая подловить меня на неосторожном слове или ошибке.
- Удай сказал, что там было трое вооруженных мужчин, и ты это подтверждаешь. Мы также говорили с доктором, который оказался первым на месте происшествия. Он мало что видел, но сказал, что один из стрелявших в Удая, сделав выстрел, что-то выкрикивал.
- Я помню, что он кричал "За Ирак", - неуверенно произнес я, надеясь, что больших объяснений от меня не потребуют. Ожидая следующего вопроса, я заметил как у Саддама непроизвольно дрожат руки. За двадцать лет постоянного общения с ним, после многих совместных испытаний, несчастий и бед, я прежде не замечал за ним такого.
- И ничего больше?
- Я больше ничего не помню. Я думал тогда совсем о другом. Это было ужасно.
