Беглец - Фёдор Фёдорович Тютчев
– Это у них уж заведение такое, – проворчал Иванюк, – нарочито свой паром неисправным показывают, чтобы пассажиры больше на нашем ездили, а их без дела отдыхал!
– А вот я их, клятиков! – погрозился Сударчиков, спускаясь на паром и приказывая отчалить.
Мустафа, старший паромщик персидского парома, худощавый старикашка с жидкой сивой бороденкой и слезливым и в то же время лукавым выражением на сморщенном, как печеное яблоко, лице, увидя подплывшего Сударчикова, поспешил к нему навстречу, низко кланяясь и подобострастно улыбаясь.
– Когда же у вас, Мустафа, паром-то, наконец, готов будет? – сердито крикнул Сударчиков. – Управляющий хочет жалобу писать!
– Завтра, ага, в'алла, завтра! – прижимая руки к сердцу и стараясь придать своему голосу особенную убедительность, зашамкал Мустафа. – Сабах дюн наш паром ходить начал!
– Знаю я ваше сабах дюн! Врете вы все; три дня одну доску прибить не можете. Мошенники!
– Разви одна доска, господин старший? – сокрушенно покачал головой Мустафа. – В'алла, работи многа, почти все доска пропал, в'алла, пропал!
– Ладно, рассказывай! Ну да черт с тобой, – завтра так завтра, только смотри не надуй, а то сейчас жалобу пошлем; так и знай!
– Зачиво жалобу, не надо жалобу; говорю, завтри паром ходить начинал, Мустафа шалтай-болтай не будет!
– Подумаешь, какой праведник! – буркнул себе под нос Сударчиков и, повернувшись к своему паромщику, сурово приказал ему плыть обратно. В ту минуту, когда паром уже тронулся, Сударчиков небрежно кивнул низко кланявшемуся ему Мустафе.
– Хороший конь у Муртуз-аги, этот серый; самая лучшая его лошадь! – сказал он, как бы между прочим, показывая на отъезжавшего от берега татарчонка на сером жеребце.
– А, якши ат, чох якши! – прищелкнул языком Мустафа. – Такой лошка ни у кого нет во всей Судже!
– Верно, верно; ну, прощай, карташ!
– Прощай, ага, бывай здоров!
Паром медленно пополз к русскому берегу. Сударчиков торжествовал; теперь он знал, что Муртуз-ага в Анадыре, иначе откуда взяться его лошади. Надо скорее предупредить поручика: может, Муртуз еще задумает переправиться через границу.
Вернувшись обратно, Сударчиков поспешил к себе в комнату, торопливо достал четвертушку бумаги и дрожащими, худо слушающимися пальцами начал выводить угловатым почерком донесение.
«Его высокородию, – писал он, – командиру Урюк-Дагского отряда, отставного фельдфебеля Сударчикова донесение. Доношу Вашему Благородию, что Муртуз-ага в настоящее время находится в сел. Анадыре и, очень может быть, сею ночью будет переправляться на нашу сторону. О чем вашему благородию и доношу для сведения».
Написав и запечатав пакет сургучной печатью, Сударчиков отправился разыскивать «подлеца Керимку». «Подлец Керимка» был круглый сирота, татарчонок лет 12, живший, как птица небесная, постоянно голодный, полунагой, но, несмотря на то, всегда веселый. Он с хитростью обезьяны льнул к солдатам, которые, по русскому добродушию, относились к нему несравненно лучше, чем его соплеменники-татары. Если бы не солдаты, «подлец Керимка», наверно, давно бы помер с голоду или замерз где-нибудь в поле. Солдаты его прикармливали, отдавали старые обноски и иногда в особенно лютую стужу пускали ночевать в казармы, где он, свернувшись на полу, как собачонка, без матраса и подушки, но пригретый, чувствовал себя совершенно счастливым. В благодарность за такое, в сущности, ничтожное внимание «подлец Керимка» исполнял для солдат разные поручения и состоял у них на побегушках.
Прошло добрых полчаса, а то и час, пока Сударчикову удалось разыскать, наконец, Керимку на дворе какого-то татарина, где он помогал складывать в кучу кизяки.
Раздосадованный долгими бесплодными поисками, Сударчиков первым долгом схватил мальчугана за шиворот и, ничего не говоря, пребольно оттрепал его за уши. Впрочем, «подлец Керимка» к такому обращению привык давно; он даже не счел нужным сопротивляться, а только нищал, как поросенок, змеей извиваясь в грубых руках фельдфебеля. Окончив массирование Керимкиных ушей, Сударчиков отвел его в укромный уголок, где никто не мог их видеть, и сунул ему за пазуху пакет.
– Слушай, пострел, – строго хмуря брови, приказал старик, – беги сломя голову на пост Урюк-Даг к командиру, отдай ему этот пакет прямо в руки; слышишь, – сам отдай. Если солдаты на посту захотят взять пакет – не отдавай им; скажи: Сударчиков, мол, приказал самому командиру отдать. Если спать будет, вели сбудить; не бойся ничего, от моего имени действуй. Смекаешь? Во тебе два шаура, а проворно и умненько сделаешь, приходи – абаз дам.
Керимка жадно схватил деньги и торопливо сунул их в карман рваной солдатской жилетки, надетой поверх грязной холщовой рубахи, которая вместе с такими же портами составляла всю его одежду, весьма легкомысленную по зимнему времени. Не заставляя повторять приказания, он со всех ног с места пустился бежать на Урюк-Дагский пост; только голые пятки его, невзирая на зиму, босых ног замелькали в воздухе.
– Ишь, шустрый дьяволенок! – шевельнул усами Сударчиков, глядя вслед бегущему мальчишке. – Швидче лошади дует, за полчаса добегит. Ну, что Бог даст? Каково-то удастся? Помоги, Господи?
Старик от полноты чувств даже перекрестился.
XXXIX. В пещере
Был яркий солнечный день. Несмотря на декабрь месяц, градусник в полдень стоял на нуле, что, в связи со жгучими лучами южного солнца и отсутствием всякого ветра, производило впечатление положительно теплого дня. Лидия в суконной амазонке и плюшевой ватной кофточке, в меховой шапочке и перчатках из козьего пуха, вышла на крыльцо, подле которого таможенный солдат держал под уздцы застоявшегося Копчика. Горячий конь нетерпеливо топтался на месте и рыл землю то правой, то левой ногой, сердито встряхивая тонкой, как шелк, гривой.
– Куда это ты собралась? – удивилась несколько Ольга, увидя сестру в таком костюме.
– Хочу проехаться немного. Давно уже не ездила. Копчик совсем застоялся!
– Одна?
– Я недалеко, на почтовую станцию, хочу письмо сдать; кстати, я, может быть, к почтмейстерше зайду, посижу у нее немного. Я тебе для того это говорю, чтобы ты не беспокоилась, если я немного запоздаю. Ну, до свиданья!
Она в несколько прыжков сбежала с лестницы и легко и грациозно, почти без всякой помощи, как бы вспорхнула на седло.
Почувствовав на себе всадницу, Копчик еще больше заволновался, захрапел, согнул шею дугой и, сделав два-три коротких лансада, пошел, играя и подживаясь, сердито и нетерпеливо прося повода. Выехав из селения, Лидия легким прикосновением хлыстика подняла его в галоп и поскакала к видневшимся вдали горам. Доскакав до подошвы ближайших скал, она перевела Копчика в шаг и, осторожно перебравшись через глубокую канаву, окаймлявшую шоссе, направилась по едва заметной дорожке к глубокому ущелью, черневшему, как пасть чудовища. В ущелье было значительно холоднее, дул резкий ветер, но Лидия не обращала на это внимания и продолжала скорым шагом подыматься вверх по каменистой, извилистой тропинке.
