Планета мистера Заммлера - Сол Беллоу
– Разумеется, далеко не все, что происходит в нашей голове, доступно нашему пониманию. В этом смысле мы не так уж далеко ушли от ящериц, крыс или птиц, которые вовсе не осознают, как функционируют их организмы. Но, в отличие от них, мы обладаем хотя бы зачатками знаний и потому способны ощутить себя крысой в храме. По своему биологическому развитию, как существо, как вещь, человек находится на уровне, недостижимом для его сознательных личностных усилий. Поэтому в худшем случае он крыса в храме, в лучшем – неуклюжее создание, едва-едва начинающее постигать внутреннее устройство того тонкого механизма, при помощи которого оно выполняет примитивные действия.
– Да, – ответил Заммлер. – вы очень хорошо все это сформулировали, однако я думаю, что неспособность понять собственный организм в той или иной степени тяготит лишь очень немногих людей.
– Мне было бы чрезвычайно интересно узнать ваши взгляды, – сказал профессор.
– Мои взгляды?
– Да, и мне тоже, папа.
– И мне, дорогой дядя Заммлер.
– Мои взгляды…
Произошла странная вещь. Мистер Заммлер почувствовал себя расположенным выговорить все, что думал. Вслух! Это его поразило. Беседа с самим собой, старым чудаком, была ему куда привычнее. А теперь вот он собрался высказаться viva voce[98].
– Шула любит лекции, я нет, – произнес он. – Я крайне скептически отношусь к объяснениям, к рационалистическим практикам. Мне не по душе современная религия пустых категорий, и мне не нравятся люди, имитирующие знание.
– Когда человек высказывает свои взгляды, – сказал доктор Лал, – это скорее декламация, нежели лекция. Смотрите на это с музыкальной точки зрения.
– Тогда декламировать лучше было бы вам, у вас мелодичный голос. Впрочем, декламация – это звучит более привлекательно. – Заммлер поставил свою чашку. – Выступать на сцене должны подготовленные артисты, а я не подготовился. Времени на это нет. Поэтому, готов я или не готов… Как человеку, привыкшему во всем подолгу советоваться с самим собой, мне было бы приятно кому-то передать некоторые мои мысли. Или впечатления. Конечно, старики всегда боятся, что они уже прогнили, сами того не заметив. Откуда мне знать, не мой ли это случай? Шула, привыкшая считать папу сильным и мудрым, и Маргот, любительница всяких отвлеченных дискуссий, станут уверять меня, будто все в порядке…
– Разумеется, – сказала Маргот. – Так и есть.
– Я видел, как другие выживали из ума. С чего же мне считать себя застрахованным от такой участи? Нужно жить, имея в виду все возможные перспективы. Помню, есть такой известный анекдот про сумасшедшего. Человеку говорят: «Ты, мой дорогой, параноик». А он: «Может быть, но это никому не мешает вступать в заговоры против меня». Это важный луч света из темного источника. Не скажу, что чувствую, будто слабею разумом, но и обратного утверждать не могу. К счастью, мои взгляды не требуют многословия. Я согласен с вами, доктор Лал, – вот, в общем-то, и все. Ни одно живое существо действительно не может понять всех тонкостей своего биологического и химического устройства. Мы знаем собственный организм лишь настолько, чтобы видеть, насколько хаотичен в сравнении с ним наш внутренний мир – эта смесь «odi et amo»[99]. Говорят, наша протоплазма как морская вода, а кровь – как дно Средиземного моря. Но сейчас мы живем в море людском, социальном. Изобретения и идеи омывают наш мозг, который иной раз, точно губка, впитывает все, чего ни принесет течение, и вынужден переваривать духовный планктон. Я не утверждаю, будто такая пассивность безальтернативна. Мне ясно одно: иногда она комична, но иногда, в определенных состояниях, мы просто ложимся и чувствуем на себе ужасную тяжесть нарастающего сознания, тяжесть мира. А это уже вовсе не смешно. Мир ужасен. Когда в результате революций наступило то, что мы называем Новым временем, человек стал больше внимания уделять собственной ментальности, а царство природы стало превращаться в парк, в зоологический или ботанический сад, во всемирную выставку, в индейскую резервацию. Но при этом всегда находятся люди, которые, чтобы мы не забывали наших животных доисторических корней, олицетворяют собой первобытную ярость и дикость племенного строя. Кое-кто даже усматривает цель развития цивилизации в том, чтобы мы могли жить в автоматизированном обществе так же, как наши предки жили в эпоху неолита. Забавная теория. Впрочем, не буду читать вам лекцию. Дело в том, что я редко покидаю свою комнату, и, хоть Шула и Маргот прекрасно обо мне заботятся, в моем положении трудно иногда не представлять себя оратором, выступающим перед восторженной аудиторией. На днях я действительно попытался выступить в Колумбийском университете, но опыт был крайне неудачный. Полагаю, я выставил себя дураком.
– Пожалуйста, продолжайте, – сказал доктор Лал. – Мы вас очень внимательно слушаем.
– Человеческие мысли бывают или необходимыми, или избыточными. Избыточность ужасно раздражает меня. Я чрезвычайно нетерпеливый индивид. Иногда мое нетерпение граничит с яростью. Клинический случай.
– Ну зачем ты так, папа…
– Как бы то ни было, иногда имеет смысл повторять общеизвестные вещи. Все картографы, избегая оригинальности, располагают Миссисипи в одном и том же месте. Нельзя для разнообразия направить ее к Скалистым горам. Точно так же нельзя поспорить с тем, что большинство жителей цивилизованных стран начали ощущать себя личностями не далее как два века назад. До того они были рабами, крестьянами, рабочими или даже художниками, но не личностями. Этот переворот, безусловно, можно считать во многих отношениях триумфальным, ведь человек действительно не должен быть рабом, не должен страдать от непосильного труда, душа должна быть свободной. Но вместе с освобождением пришли новые беды, перечеркнувшие успех революций. Не только новейших коммунистических – о них я даже и говорить не буду. Для тех стран последствия оказались самыми тяжелыми. Но даже и в нашей части мира уродства предостаточно. Оторопь берет, когда видишь, как страдают эти современные индивидуумы с их новообретенными досугом и свободой. Хоть я часто ощущаю себя в стороне от жизни, я очень сочувствую этим людям и нисколько не злорадствую. Иногда хочется им помочь, но это опасная иллюзия – думать, будто один может что-то сделать для многих.
– И как же быть? – спросил Лал.
– Наверное, нужно навести порядок внутри себя. Это лучше того, что принято называть любовью. Может, порядок на самом деле и есть любовь.
– Пожалуйста, скажите что-нибудь о любви, – попросила Маргот.
– Но я не хочу. Я говорю совсем о другом. О том, что старею. О том, что раскрепощение человека и его превращение в личность прошло не слишком успешно. Этот процесс очень интересен для историка, но страшен для того, кому известны страдания современных людей. Сердца, которым не платят жалованья, души, которых не кормят. Безграничная
