Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери (сборник)
Это замечание, которое более деликатный человек сделал бы, по крайней мере, не так громко, не могло способствовать тому, чтобы уменьшить ревнивое чувство женщин, рассматривавших цыганку.
Флёр де Лис ответила кузену с гримаской притворного пренебрежения:
– Недурна!
Остальные шептались.
Наконец госпожа Алоиза, приревновавшая цыганку не меньше других, но, конечно, не за себя, а за дочь, обратилась к плясунье:
– Подойди сюда, девочка.
– Подойди сюда, девочка! – с комической важностью повторила Беранжера, ростом не доходившая до талии цыганки.
Девушка подошла к благородной даме.
– Красавица, я не знаю, окажусь ли я настолько счастлив, что ты узнаешь меня… – высокопарно начал Феб, подходя.
Она прервала его, подняв на него бесконечно кроткий взгляд, и проговорила с улыбкой:
– Конечно!
– У нее хорошая память, – заметила Флёр де Лис.
– Как ты, однако, быстро убежала тогда, – продолжал Феб. – Разве я такой страшный?
– Ах, нет, – ответила цыганка.
В этом «ах, нет» и в этом «конечно» было нечто неизъяснимое, что оскорбило Флёр де Лис.
– А вместо себя, красавица, ты оставила мне какого-то горбатого кривого урода, кажется, епископского звонаря, – продолжал капитан, язык которого развязался в разговоре с девушкой из простонародья. – Мне говорили, что он побочный сын архидьякона и по природе своей черт. У него смешное имя, что-то вроде Великой пятницы, Вербного воскресенья или Заговенья. Одним словом – название какого-то праздника, когда трезвонят в колокола! И он позволил себе похитить тебя, будто ты создана для пономарей… Это слишком! Чего нужно было от тебя этому дикому коту? А? Скажи-ка!
– Не знаю, – ответила она.
– Представьте себе, какая дерзость! Звонарь похищает девушку, как какой-нибудь виконт! Мужик охотится за дворянской дичью! Это неслыханно. Впрочем, он дорого поплатился за это. Мэтр Пьера Тортерю – мастер своего дела! И я должен тебе сказать, – если это может доставить тебе удовольствие, – что он здорово обработал шкуру твоего звонаря.
– Бедный! – сказала цыганка, в памяти которой эти слова вызвали воспоминание о сцене у позорного столба.
Капитан разразился смехом:
– Ах, черт возьми! Тут сожаление так же у места, как султан из перьев на хвосте у свиньи! Пусть мне раздует брюхо, как самому Папе, если…
Он осекся:
– Извините, сударыни. Я, кажется, чуть было не сказал глупости.
– Фи, сударь, – сказала Гайфонтэн.
– Он говорит с этой цыганкой на понятном ей языке! – добавила вполголоса Флёр де Лис, досада которой возрастала с каждой минутой.
Это чувство, конечно, не уменьшилось, когда она увидела, как капитан, довольный цыганкой, а еще больше самим собой, повернулся на каблуках, повторяя со своей грубой и простодушной солдатской любезностью:
– Красавица, черт побери!
– Костюм у нее довольно неприличный, – заметила Диана де Кристель, улыбаясь, чтобы показать свои прекрасные зубки.
Это замечание было лучом света для всех остальных. Оно указало на уязвимую сторону цыганки. Не имея возможности придраться к ее красоте, девицы набросились на ее наряд.
– Да, правда, милая, – вмешалась Амлотта де Монмишель, – как это ты решаешься показываться на улицу без косынки и шемизетки?
– И юбка так коротка, что совестно смотреть, – сказала Гайфонтэн.
– Тебя, моя милая, за твой золотой пояс заберет городская стража, – довольно язвительно вставила Флёр де Лис.
– Девочка, девочка, если бы ты прикрывала руки рукавами, они бы у тебя не так загорели, – продолжала с неумолимой усмешкой Диана.
Эта группа молодых красавиц, скользивших и извивавшихся по-змеиному вокруг уличной плясуньи, жаливших ее острыми и ядовитыми язычками, представляла зрелище, достойное более умного наблюдателя, чем Феб. Красавицы были грациозны и злы. Они злобно разбирали этот убогий фантастический наряд из блесток и пестрых тряпок, и смеху, насмешкам, унижениям не было конца. Сарказмы, сопровождаемые высокомерным состраданием и злобными взглядами, сыпались дождем. Красавицы напоминали молодых римских патрицианок, забавлявшихся тем, что втыкали булавки в грудь красивой невольницы. Их можно было сравнить со сворой гончих, с раздутыми ноздрями и разгоревшимися глазами окруживших бедную лесную лань, растерзать которую им запрещает взгляд хозяина.
И что значила в конце концов эта жалкая уличная плясунья перед знатными девицами! Они, казалось, даже забыли о ее присутствии и говорили о ней громко, как о вещи довольно красивой, но неопрятной и презренной.
Цыганка не была нечувствительна к этим булавочным уколам. По временам краска стыда заливала ее лицо, и в глазах сверкал гнев. Презрительное слово, казалось, было готово сорваться с ее губ, и она делала гримаску, уже знакомую читателю. Однако она молчала и стояла неподвижно, устремив на Феба покорный, грустный и кроткий взгляд. В этом взгляде сквозили счастье и нежность. Можно было подумать, что она сдерживается, боясь, чтобы ее не прогнали.
Феб же смеялся, принимая сторону цыганки, со смесью сострадания и нахальства.
– Ты их не слушай, милая, – повторял он, позванивая своими золотыми шпорами. – Правда, твой наряд несколько странен и не вполне приличен, но это ничего не значит для такой красотки, как ты.
– Боже мой! – воскликнула блондинка Гайфонтэн, вытягивая с горькой усмешкой свою лебединую шейку. – Как легко королевские стрелки воспламеняются от прекрасных цыганских глаз!
– Что же тут особенного? – спросил Феб.
При этом ответе, небрежно брошенном капитаном, как бросают камень, даже не заботясь взглянуть, куда он упадет, Коломба засмеялась, так же, как засмеялись Диана, Амлотта и Флёр де Лис, у которой, впрочем, на глаза навернулись слезы.
Цыганка, опустившая взгляд при замечании Коломбы де Гайфонтэн, подняла глаза и, вся сияющая и гордая, взглянула на Феба. Она была очень красива в эту минуту.
Хозяйка, наблюдавшая за этой сценой, чувствовала себя, сама не зная почему, оскорбленной.
– Пресвятая Дева! – вдруг закричала она. – Что это там шевелится, у моих ног! Ах ты, противное животное!
То была коза, прибежавшая отыскивать свою госпожу. Пытаясь пробраться к ней, она запуталась в бесчисленных складках платья благородной дамы, сидевшей в кресле.
Внимание было отвлечено. Цыганка, не говоря ни слова, высвободила козу.
– Ах, это козочка с золочеными копытцами! – воскликнула Беранжера, прыгая от восторга.
Цыганка опустилась на колени и прижалась щекой к голове ласкавшейся к ней козочки, словно прося у нее прощения за то, что покинула ее.
Диана между тем нагнулась к уху Коломбы:
– Ах, боже мой! Как это я прежде ее не узнала: ведь это цыганка с козой! Говорят, она колдунья, и ее коза умеет выделывать удивительные штуки.
– Ну, так пусть коза нас позабавит и покажет нам какое-нибудь чудо! – сказала Коломба.
Диана и Коломба живо обернулись к цыганке.
– Милая, заставь свою козу показать нам чудо.
– Я не понимаю вас, – отвечала плясунья.
– Чудо, волшебство… ну вообще, – колдовство.
– Не знаю… – И она начала ласкать хорошенькое животное, повторяя: – Джали! Джали!
В эту минуту Флёр де Лис заметила вышитый кожаный мешочек, висевший на шее козы.
– Что это такое? – спросила она цыганку.
Цыганка подняла на нее свои большие глаза и отвечала серьезно:
– Это моя тайна.
«Хотела бы я знать, что у тебя за тайны», – подумала Флёр де Лис.
Между тем хозяйка встала с недовольным видом.
– Однако, моя милая, если ты со своей козой не можешь нам проплясать что-нибудь, то что вам здесь делать?
Цыганка, не отвечая, медленно направилась к двери. Но чем ближе она подходила к порогу, тем медленнее становился ее шаг, как будто ее удерживал невидимый магнит. Вдруг она обратила полные слез глаза на Феба и остановилась.
– Клянусь Богом! – вскричал капитан. – Разве можно так отпустить ее! Вернись и пропляши нам что-нибудь. Кстати, красотка, как тебя зовут?
– Эсмеральда, – отвечала плясунья, не сводя глаз с офицера.
При этом странном имени девицы покатились со смеху.
– Вот так имя для девушки! – воскликнула Диана.
– Сами видите, что она колдунья, – пояснила Амлотта.
– Одно могу сказать, моя милая: не у святой купели твои родители дали тебе это имя, – торжественно заявила госпожа Алоиза.
Между тем не замеченная никем Беранжера успела кусочком марципана приманить козу в уголок, и они мгновенно подружились. Любопытная девочка отвязала мешочек, висевший на шее козы, открыла его и высыпала содержимое на ковер. Там оказалась азбука, каждая буква которой была написана на отдельной дощечке. Едва успев высыпать эти игрушки на пол, девочка с изумлением увидела, что коза стала своей золоченой ножкой отбирать буквы и размещать их, тихонько подталкивая, в известном порядке. Вероятно, это было одно из «чудес», известных животному. Через минуту составилось слово, по-видимому хорошо ей знакомое, и Беранжера, в восторге всплеснув руками, объявила:
