Чарльз Сноу - Коридоры власти
При этих словах красивые глаза Монтиса просияли. Он улыбнулся мне не то чтобы весело, но по-приятельски. Я остался недоволен своим ответом. Меня еще никогда в жизни не допрашивали. Теперь я начал понимать, какой тут возможен нажим и какие искушения, и возненавидел все это. Я сказал ему чистую правду, и, однако, мои слова прозвучали чересчур примирительно.
- Ну, конечно, - сказал Монтис, - молодым людям естественно интересоваться политикой. Я и сам интересовался в студенческие годы.
- Да?
- Так же, как и вы, только я был в другом лагере. Я входил в правление Клуба консерваторов.
Он сказал это с наивно довольным видом, как будто его признание должно было меня поразить, как будто он сообщал, что был когда-то главою кружка нигилистов. И тотчас вновь стал деловит, сосредоточен, готовый в любую минуту уличить меня во лжи.
Тридцатые годы - начало моей адвокатской деятельности, женитьба, приход Гитлера к власти, гражданская война в Испании.
- Вы решительно встали на сторону антифашистов?
- В те дни мы называли это по-другому, - сказал я.
- Иными словами, вы выступали против генерала Франко?
- Разумеется, - ответил я.
- Но вы выступали против него весьма решительно и активно?
- Я делал то немногое, что давалось мне без труда. И часто жалел, что не делаю больше.
Он перечислил несколько общественных организаций, в работе которых я участвовал.
- Все правильно, - сказал я.
- В процессе этой деятельности вы постоянно общались с людьми крайних воззрений?
- Да.
- И вы были в очень близких отношениях с некоторыми из этих людей? спросил он, вновь обращаясь ко мне официально, по всей форме.
- Я попросил бы вас выражаться более определенно.
- Я не хочу этим сказать, что вы были в то время или когда-либо ранее членом коммунистической партии.
- Если вы и хотели это сказать, это неверно, - ответил я.
- Допустим. Но вы были близки с некоторыми людьми, которые в этой партии состояли?
- Я хотел бы знать, с кем именно.
Он назвал четыре имени: Артур Маунтни, физик, еще двое ученых, Р. и Т., и миссис Марч.
Я никогда не был близким другом Маунтни, сказал я. (Очень неприятно, когда приходится переходить к обороне.)
- Во всяком случае, в тридцать девятом году он вышел из коммунистической партии, - с профессиональной уверенностью сказал Монтис.
- И с Т. я тоже не был в дружбе, - сказал я. - А вот с Р. мы были друзьями. Во время войны мы постоянно встречались.
- А недавно, в октябре, вы с ним виделись?
- Я как раз собирался вам сказать, что последнее время мы видимся не часто. Но я очень к нему привязан. Он один из лучших людей, каких я знал в своей жизни.
- А миссис Марч?
- Мы с ее мужем дружили еще в молодости и до сих пор остаемся друзьями. С Энн я познакомился в доме его отца двадцать с лишком лет назад. Раза три-четыре в год они у нас обедают.
- Вы не отрицаете, что поддерживаете добрые отношения с миссис Марч?
- Разве похоже, что я это отрицал? - воскликнул я, взбешенный тем, что все это звучит как-то двусмысленно.
Он улыбнулся вежливой, ничего не выражающей улыбкой.
Я заставил себя успокоиться и попытался повернуть разговор по-своему.
- Пожалуй, пора мне внести некоторую ясность, - сказал я.
- Прошу вас.
- Прежде всего, хотя это, в сущности, к делу не относится, я не склонен отказываться от своих друзей. Мне бы это и в голову не пришло - все равно, будь они коммунисты или кто угодно еще. Энн Марч и Р. - в высшей степени достойные люди, но если бы и не так, все равно. Будь поле ваших розысков пошире, вы бы обнаружили, что среди моих знакомых есть и люди, весьма благонадежные политически, но весьма мало почтенные чуть ли не во всех других отношениях.
- Да, мне было очень интересно убедиться, сколь разнообразен круг ваших знакомств, - сказал он, ничуть не смущенный.
- Но не в этом суть, правда?
Он кивнул.
- Вас интересуют мои политические взгляды, не так ли? Почему же не спросить меня прямо? Хотя в двух словах на это не ответишь. Начать с того, что с годами я не слишком изменился. Разве что научился кое-чему. Я еще скажу об этом немного погодя. Как я уже говорил, я никогда не отдавался политике, как отдаются ей настоящие политические деятели. Но она всегда меня занимала. Мне кажется, я понимаю, что такое власть. Я наблюдал различные ее проявления почти всю мою сознательную жизнь. А когда понимаешь, что такое власть, поневоле начинаешь относиться к ней с подозрением. Это одна из причин, почему я не вполне согласен с Энн Марч и Р. Еще в тридцатых годах мне представлялось, что централизация власти, имевшая место при Сталине, достаточно опасна. Не могу сказать, чтобы меня это очень волновало. Но я относился к этому с недоверием. По правде говоря, сама по себе политическая механика меня не очень волнует, вот почему вы вполне могли бы из-за меня не беспокоиться. Я убежден, что в государственных делах нам следует вернуться к кодексу чести и порядочности. Ничего другого мы не можем себе позволить.
Он в упор смотрел на меня, но не говорил ни слова.
- Но я хочу быть с вами откровенным, - продолжал я. - Когда речь идет о чести и порядочности, я думаю, мы с вами можем найти общий язык. Когда речь заходит о чистой политике, мы почти наверняка общего языка не найдем. Как я уже сказал, меня мало волнует сама по себе политическая механика. Но людские чаяния, то, чего мы надеемся достичь посредством политики, волнуют меня глубоко. Мне казалось, что русская революция приведет к злоупотреблениям властью. Я говорил об этом Энн Марч и еще кое-кому из друзей, и это им не слишком нравилось. Но дело не только в этом. Я всегда считал, что действие власти - двоякое. При помощи власти в России делалось не только плохое, но и много хорошего. Как только они поймут, какими бедами чревато злоупотребление властью, они смогут создать замечательный общественный строй. Сейчас я в это верю больше, чем когда-либо. Не знаю, как он будет выглядеть при сравнении с американским. Но до тех пор пока существуют эти два строя - русский и американский, - мне кажется, человечество вправе надеяться, что сбудутся лучшие его чаяния.
Лицо Монтиса по-прежнему ничего не выражало. Несмотря на свою службу или, может быть, именно благодаря ей он всегда видел в политике только некую силу, требующую секретных сведений. Этот человек отнюдь не был склонен к отвлеченным рассуждениям. Он кашлянул и сказал:
- Еще несколько вопросов из той же области, сэр. Перед самой войной ваша первая жена вручила одному коммунисту крупную сумму, так?
- Кому же это?
Он назвал имя, которое ничего мне не сказало.
- Вы уверены? - спросил я.
- Совершенно уверен.
Я понятия не имел об этом человеке.
- Если вы и правы, - сказал я, - она так поступила вовсе не по идейным соображениям.
На миг он заставил меня вернуться в прошлое. Снова я был молод, горько несчастлив, женат на женщине, из-за которой я не знал ни минуты покоя, я еще способен был ревновать, но уже привык к тому, что она вечно ищет кого-то, кто согрел бы ей душу; еще приходил в ужас, когда не знал, где она и с кем, отдан на милость всякого, кто мог сообщить мне хоть слово о ней, самый звук ее имени все еще приводил меня в трепет.
Мы оба молчали. Потом он сказал с каким-то неловким сочувствием:
- Я осведомлен о вашей трагедии. Мне больше незачем расспрашивать вас о ней. - И продолжал с внезапной резкостью: - Ну, а вы-то сами? Бывали вы на собраниях?..
И он назвал организацию, которую не в те времена, а позднее мы стали именовать "Фронт".
- Нет.
- Прошу вас, подумайте еще.
- Я уже сказал - нет, - повторил я.
- Это очень странно.
С самого начала он держался официально, не проявляя никакой враждебности, но тут она прорвалась.
- У меня есть свидетельство человека, который помнит, что вы сидели рядом с ним. Он в точности помнит, как вы тогда выглядели. Вы отодвинули стул, встали и произнесли речь.
- Говорю вам, тут нет и слова правды.
- Мой свидетель - человек, достойный доверия.
- Кто же это?
- Вам следовало бы знать, что я не вправе называть источники, из которых черпаю свои сведения.
- Это не имеет ничего общего с правдой, - гневно и резко сказал я. Как я понимаю, вам это сообщил один из ваших раскаявшихся коммунистов? Как я понимаю, большинство своих сведений вы получаете именно этим путем?
- Вы не имеете права задавать такие вопросы.
Кровь бросилась мне в лицо от безмерной злости и горечи. Помолчав, я сказал:
- Послушайте, вам надо быть поосторожнее с этими вашими источниками. В данном случае дело не так уж серьезно. Насколько я знаю, этот самый "Фронт", о котором вы говорите, был организацией вполне невинной. У меня было немало знакомых, связанных с организациями более крайними. Я вам это уже сказал и готов повторять снова и снова. Но как раз к этой группе я никогда не имел никакого отношения. Повторяю, я не бывал на их собраниях и никак не был с ними связан. Заявляю это со всей решительностью. Вам придется с этим примириться. Ваш осведомитель всю эту историю высосал из пальца. И, повторяю, вам следует с осторожностью относиться к тому, что он вам нарассказал о других людях. Его выдумка обо мне меня мало трогает, но другие его россказни могут повредить больше - людям, более беспомощным.
