Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 1
После оленины Игорь ушёл на лыжах.
— Что, Мишка, может быть, начнём собираться? — спросил Белоглазов.
— Успеешь, Толька. Есть предложение: пойдёмте к мамке Оленке, за пышки ручаюсь, — Самсонов облизнул губу и потёр с удовольствием свои большие руки.
— Неудобно. Так нас, пожалуй, скоро не будут пускать ни в один дом, — недовольно проворчал Юрий.
— Ну вот ещё, брат Юрка. Увидишь, она будет рада. Идём, — уверенно заявил Самсонов и надел шубу. Стали собираться и парни. Юрий и Николай молча потянулись за приятелями.
В бараке старателей несколько человек лежали на топчанах. За столом сидел Деревцов и спорил с невидимым собеседником.
— Не пьёшь? Ну а что у тебя есть? Ничего. И у меня ничего! Дом у тебя есть? Нет. У меня тоже нет! Но ты же не пьёшь!.. — И он залился громким смехом, очевидно, довольный своими доводами.
Ребята не стали задерживаться и прошли на половину мамки Оленки. Встретила она их, как всегда, — хлопотливо и строго.
— Чего притащились? Может, что надо зашить? — спросила она, сдвинув брови и пряча улыбку в уголках губ. — Садитесь, касатики, раз пришли. А ты, сынок, что в угол-то поглядываешь? — посмотрела она внимательно на Самсонова и, смахнув фартуком со стола, стала вытирать руки.
— Эх, что там пришивать? Это как-нибудь сами! — Валерка с надрывом в голосе заговорил — Вот идём мимо, а они пахнут! Да так сладко, ну хоть ложись и помирай! — Он покосился на оладьи и закатил глаза. — Я говорю ребятам, пошли, скажем невмоготу, хоть по одной, душу отвести. Мамка добрый человек, поймёт. А мы ей водички, дровишек.
— Ох вы, сиротинушки разнесчастные! Да кто ещё вас покормит, если не мамка Оленка. Садитесь, милые, а за водой уж как-нибудь сама, — запричитала она растроганно, не дослушав до конца Валеркины вздохи. Она положила горячих пышек на тарелку и поставила на стол, а Самсонова усадила к кухонному столу, рядом с противнем. — Ты, парень, можешь тут, по-свойски, лавку-то унесли мужики. Мало будет, возьмите ещё, — показала она на оладьи и, схватив вёдра, убежала на речку.
Ребята ели быстро, но когда повернулись к противню, там ничего не было. Валерка сидел потный и тяжело отдувался.
— Да ты что? Обалдел? — заорал на него Колосов.
— А что, у меня в норме! — вздохнул Самсонов и вытер губы.
Вернулась мамка Оленка. Она поставила вёдра а, посмотрев на противень, ахнула.
— Да ты что, парень, неужто всё слопал?
— Ага. Я как-то и не заметил. Они же как пух, сожмёшь — и нету, — простодушно улыбнулся Самсонов.
— Пух, пух, а чем я мужиков кормить буду?
— Надо нажарить, я помогу, — с готовностью ответил он.
— Ничего не сделаешь, придётся. Не захворал бы ты, — забеспокоилась мамка.
— Заболею? Что вы, мамаша, в самый раз. Я могу ещё заглянуть, тогда посмотрите. А пышки у вас… — Он не договорил, а только закатил глаза и сделал такое довольное лицо, что она расхохоталась.
— Нет, сынок, дальше стола я тебя больше не пущу. Не разорвёт тебя, так артель разбежится. А мне моего старика осенью вывозить надо.
Из отделения старателей донеслись громкие голоса и хохот. Оленка сбросила шубу и заглянула туда в дверь.
— Что разгалделись, мужики? — спросила она притворно строго.
— От Прошки письмо! Объехал он Михал Михалыча, — ответил Митяй, — Провёз на его нартах золото и сдал в кассу в Нагаево, а уполномоченному просил передать расписку о сдаче золота. — Старатели смеялись.
— Ну иди, иди. Тебя, кроме постели, ничего не интересует, — подтолкнул Самсонова к выходу Колосов и прошёл в смежную комнату,
— Ты что, заболел? — спросил Колосов, поглядывая на хмурое лицо Николая, когда они вышли из барака.
— Нездоровится, — прохрипел тот и натянул шапку на глаза. Только у поворота тропинки к радиостанции шепнул Юрке — Женя получила телеграмму. Он выехал.
— Пошли к ней. Может, чем-нибудь надо помочь.
— Нет, не могу, занят, — проговорил он глухо и торопливо ушёл.
— Ребята! Женя получила извещение. Он едет, — сообщил Колосов приятелям. — А чем она будет его угощать? Давайте утащим у Валерки налимов и отнесём. Самсонов не похудеет. Может быть, Мишка, ты? — подморгнул он Могилевскому и засмеялся — Они у него под топчаном. Только надо осторожней. Услышит — умрёт, а не отдаст. Это ему за оладьи, О телеграмме ни звука, это тайна, можно подвести Кольку.
Мишка побежал в барак, а парни не спеша направились к Жене.
Девушка радостно встретила ребят. В комнате было уютно. Вторую кровать она приспособила под кушетку. Повесила занавески, драпировки.
Михаил вывернулся вперёд и вывалил налимов на кушетку.
— Это вам, Женечка. Если поджарить, вполне съедобно, — хлопнул он рукой по мешку.
Женя поблагодарила и, взглянув на подарок, весело засмеялась.
— Мне кажется, удобней было бы выколачивать мешок на дворе и совсем не обязательно вываливать всё это на чистое покрывало.
Мишка покраснел. Колосов собрал рыбу и выбросил в тамбур.
— О чём разговор, всё на месте. Нечего её баловать, полежала и хватит, — засмеялся он весело и обнял Могилевского.
— Какие вы славные. Спасибо вам за внимание, — сердечно говорила Жепя, помогая им снимать полушубки.
Она угостила ребят голубичным вареньем и домашней настойкой.
Ребята уже отвыкли от чистой скатерти, домашнего уюта и чувствовали себя скованно. А кроме того, тот человек, которого она ждала, как бы уже становился между ними и девушкой. Да и Женя была озабочена и рассеянна.
Колосов смотрел на её руки. Они были белые-белые. Тонкие пальцы просвечивались. Женя за это время сильно похудела и была такой хрупкой, что, думалось, неосторожно тронь — и сломается, как статуэтка.
Мишка сидел с ней рядом и был, как никогда, серьёзен и молчалив. После болезни он резко изменился. В лице появилось что-то вдумчивое, мягкое и даже робкое. Поглядывая на девушку, он глотал слюну, собираясь что-то сказать, но только краснел.
Белоглазов, очевидно, был занят своими мыслями. Казалось, он не слушал ребят и не видел девушки. Он машинально съел всю банку варенья и, когда уже там не оставалось ничего, всё Ещё продолжал звенеть ложкой, щурясь на замёрзшее стекло окошка и забавно хлопая ресницами.
Юрий болтал за всех. Он старался вызвать Женю на откровенный разговор, но она отмалчивалась.
Нарты, как шуга о закраины льда, прошуршали по сухому снегу мимо барака. Белоглазов надел шапку и попросил Юрку заправить шарф под воротник. Могилевский всё ещё продолжал беспечно болтать с третьим попутчиком, инженером Луниным.
— Какая несёрьезность, Мишка, — проворчал Белоглазов, — нарты уже ушли. Одевайся, надо спешить.
— Одну минуту! — беззаботно улыбнулся Могилевский и стал собираться.
В это же утро уезжал и Гермоген. Он пришёл в барак попрощаться. Колосов, увидев его коренастую фигуру в двери, бросился навстречу.
— Ну что, догор, значит, и ты поехал? Скорей возвращайся. За юртой я посмотрю, — говорил он, заботливо поправляя его кухлянку.
Старик неловко обнял его и наклонился к уху:
— Мясо есть, маленький люди забывай нехорошо, корми надо. Старика тоже помни маленько.
— Дед, а дед! Твоя понимай много есть. Как мороз, шибко сердитый? — подлаживаясь под речь Якута, шутливо спросил Мишка.
Гермоген открыл дверь и долго смотрел вверх и по сторонам, как бы проникая взглядом за пределы тумана. Потянул носом холодный воздух. Внимательно оглядел одежду парней, посмотрел на обувь и, вынув из зубов трубку, покачал головой:
— Олешки бежать много есть. Люди бежать столько нету. Пускать нарты вперёд — нехорошо.
— Зато холод будет нас подгонять, а мы нарты нагонять. Вот и будет тепло. — И Могилевский засмеялся.
— Мороз как волк. Впереди олешки ходи нету, позади много броди есть. Плохо смеяться над старым люди, — Старик вышел. За ним Анатолий и Юрий.
— Ты, пожалуйста, займись грохотами, вернусь — помогу, Размеры записаны в твоей тетради, Ну, будь здоров, иди к старику. Смотри, как он ревниво поглядывает. — Белоглазов хлопнул его по плечу и, подтолкнув к старику, пошёл к берегу. У перекрёстка дорог под берегом подождал Мишу и Лунина. Вниз по Колыме уходила малонакатанная колея на Сеймчан, покрывшаяся за ночь кристаллическим ковриком снежинок. Вверх тянулся свежий след, пробороздив в рисунках мороза гладкий отпечаток полозьев нарт.
День только занимался. Здесь казалось значительно холодней, да и туман лежал плотнее, чем в посёлке. Из серого мрака донеслись шаги. Голос Могилевского прозвучал глухо:
— Ну и морозец. Да тут, кажется, ещё и тянет.
— Странно, мёртвый туман, а чувствуется течение воздуха, — невнятно отозвался Лунин.
Стужа просочилась через одежду. В неестественно глухих голосах парней и в звенящей тишине мороза было что-то торжественно-жуткое.
— Мы ещё посмотрим, чьи ноги быстрее ходи есть. Рванули! — бесшабашно выкрикнул Могилевский и закрыл лицо шарфом.
