Горячая штучка - Вайн Люси
— Ладно, я двумя руками «за», — говорит Джен, вставая. — Она знает? Ты сказал ей о своих чувствах?
Папа краснеет.
— Нет, еще нет. Я хочу, я правда хочу, только я… сначала я хотел поговорить с вами — понять, как вы к этому относитесь, а уже потом сказать ей.
Джен идет прямо к двери.
— Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня, папа. Пойдем прямо сейчас и покончим с этим. Я хочу познакомиться с этой повелительницей Интернета типа Стива Джобса.
Я, как огорошенная, все еще сижу на диване, и папа с тревогой смотрит на меня.
— Ты согласна, Элли?
Согласна ли я с этим? Я подстегиваю себя. На самом деле… да, черт бы меня побрал. Я так давно не видела папу таким счастливым и взволнованным. Ну и что же, что она печет ужасные пироги, я пробовала вещи и похуже (см. мою ночь с Джошем)? Ну и что же, что она одержима тем, что все распечатывает на цветном принтере? Видимо, папе все это по вкусу. Он заслуживает всего счастья, какое только есть на Земле, и, если он встретил ту, которая способна дать ему это счастье, тогда ладно, да, я, черт побери, согласна!
Я встаю.
— Совершенно согласна, — с ухмылкой говорю я. — Ты должен пойти к ней прямо сейчас и сказать!
Он слегка дрожит, а потом, расправив плечи, решительно кивает.
— Давайте сделаем это! — Он, таким же решительным шагом, как Джен, идет вслед за ней к входной двери и оглядывается на нас. — Пойдем, Ленни. И вы, Софи и Томас, тоже пойдемте! Вы все — моя семья, и я хочу, чтобы вы были там. — Мы с радостными возгласами идем за ним к двери в предвкушении того момента, когда папа поведает любимой женщине о своих чувствах.
Не странно ли? Вероятно, странно, но кому какое дело, верно?
Свита, возбужденно восклицая, выходит за дверь и шагает по подъездной дорожке к дому Кэндис. Мы суетимся — не могу припомнить, когда в последний раз я испытывала такое волнение и страх. Пожалуйста, пусть она скажет, что тоже любит его. Пожалуйста, пожалуйста. Я бросаю взгляд на папу. Он выглядит заинтригованным и думает, что это очередная серия из Соседей. Кажется, только я нервничаю.
Мы подходим к дому, и Джен — которая всегда и везде первая — три раза агрессивно колотит в дверь. Томас подталкивает папу вперед, а мы все в ожидании жмемся к нему.
Когда дверь открывается, у всех замирает дыхание.
Дама, стоящая в проеме двери, — словно зеркальное отражение моего папы. Маленькая, полная, примерно того же возраста, с милым лицом — их можно было бы принять за пару лесбиянок или даже за близнецов-лесбиянок.
Я трясу головой, чтобы вычеркнуть из памяти термин из порнографической поисковой системы (отложим на потом), стараясь сосредоточиться на ее привлекательном и смущенном лице в стиле Анджелы Лэнсбери[94].
— Алан? — нервно говорит она, а пес — по-видимому, Питер, господи, какая я идиотка — присоединяется к ней в дверях, виляя хвостом и принюхиваясь.
— Привет, Кэндис, — говорит папа, внезапно бледнея. Надеюсь, он не упадет в обморок. — И тебе привет, Питер, — продолжает он, наклоняясь и гладя собаку, которая любовно облизывает его, а потом тыкается носом папе в промежность. — Извини, что вторгаемся к тебе вот так, — говорит папа, с беспокойством оглядывая всех нас, а мы выжидающе смотрим не него. Безусловно, папа внезапно осознает, что притащил с собой кучу свидетелей, что, вероятно, не самый лучший вариант.
Он сглатывает и опять поворачивается к Кэндис.
— Я хотел познакомить тебя со своей семьей.
Она улыбается, у нее просто очаровательная улыбка. Папа прав, я уже понимаю, что она относится к тому разряду людей, от которых веет теплом.
— О, боже мой, как приятно, — восклицает она. — Прошу вас, входите все!
Но мы не двигаемся, и папа замер на месте.
— Прежде, чем мы войдем… — снова откашливается он, а мы все замираем, исподтишка поглядывая друг на друга. — Кэндис, мне нужно кое-что сказать тебе.
Она выглядит встревоженной, а я сдерживаю ухмылку.
Мы все дружно вздыхаем. Ну вот. Он скажет? Вперед, папочка!
— Я люблю тебя, Кэндис, — выпаливает он, а я хватаюсь за сердце, мое сердце поет. — Я очень, очень тебя люблю. И я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь почувствовать то же самое, но я должен сказать тебе об этом. Я хотел сказать тебе об этом уже давно, потому что ты, Кэндис — самая добрая и красивая женщина в мире. Я…
Кэндис, сделав одно плавное движение, ступает на циновку у двери и прикладывает палец к его губам, призывая замолчать. Теперь она стыдливо улыбается и шепчет:
— Алан, я тоже люблю тебя. Мне кажется, ты совершенно удивительный.
Потом они целуются.
И как непристойно. Простите, что нарушаю романтическую атмосферу, но это правда непристойно.
Джен громко отрыгивает, а я отворачиваюсь, притворившись, что проверяю телефон. Софи прикрывает глаза, а Томас фыркает.
Но они продолжают целоваться, как ненормальные. Они как будто забыли, что мы еще здесь.
Через пару минут они, наконец, прекращают, и Кэндис умоляет всех нас пройти в ее необычайно оранжевую гостиную. Мы чувствуем себя как дома, и Джен немедленно начинает хватать и рассматривать разные салфеточки с изображением собак, которыми застелены все поверхности. Кэндис тепло целует каждого из нас и даже умудряется выглядеть не слишком озадаченной, когда папа представляет ей «Софи и Томаса — друзей Ленни, которые тоже хотели познакомиться с тобой».
— Позвольте всем предложить по чашке чая? — говорит она, и папа вскакивает, чтобы помочь ей. Они смотрят друг на друга, как глупые влюбленные щенки, и Кэндис протягивает руку, чтобы поддержать его. Он берет ее за руку.
Их не было минут 15, к этому моменту все мы с чувством тошноты думали о том, чем они могли заниматься, готовя чай.
Вернувшись домой уже с Кэндис, мы напиваемся, и в этот момент Джен отводит меня в сторону и ведет в свою комнату. Там она дарит мне платье.
— Это подарок на твой день рождения, надень его сегодня вечером, — говорит она. Взяв его в руки, я восхищаюсь мягкостью ткани. Оно такое красивое. Темно-синего цвета, длиной до колен и отлично подходит к моей фигуре. И, примерив его перед зеркалом, я почувствовала себя Заколдованной Эллой. Я смотрюсь в нем удивительно. Я вижу в зеркале, как Джен за спиной играет с моими волосами. — И тебе нужно приподнять волосы, вот так. Хочешь, я помогу? — говорит она, а я, улыбаясь, киваю. Я чувствую такое облегчение оттого, что она вновь стала собой. Как будто она целый год сдерживала дыхание и теперь, наконец, выдохнула. Загар стал бледнее, но щеки опять стали румяными. И я думаю, что она, пожалуй, уже чуть-чуть поправилась (хотя ей об этом я говорить не буду). Она стала выглядеть намного лучше, сидя на папиной насыщенной углеводами диете и питаясь выпечкой Кэндис (интересно, Джен говорит, что ей действительно нравятся ее нелепые пироги).
Трудно сказать, изменилась ли она потому, что у них с Эндрю все вернулось в свою колею, или потому, что она далеко от него. Я не уверена, что она сама знает. Через несколько дней она возвращается в Лос-Анджелес, полагаю, там будет видно.
— Большое спасибо, Джен, мне нравится, — говорю я, держа ее за руку. Она, в свою очередь, сжимает мою.
— Спасибо тебе, Элли, — тихо отвечает она.
Когда несколько часов спустя мы прибываем в бар, Алан-Великан мгновенно замечает нас и кричит, чтобы мы сразу же заходили. Подростки в очереди досадливо восклицают, глядя на нашу странную компанию, состоящую из меня, Джен, папы, Кэндис, Софи и Томаса, а мы друг за другом проходим мимо них прямо в бар. Я вспоминаю, как в последний раз я шла сюда под руку с папой, и сколько изменений произошло с тех пор.
Внутри ошеломленная Лиза вручает нам по коктейлю «Космополитен» и направляет к кабинке, где я вижу знакомые лица. О господи, не ожидала этого.
