Земля - Перл С. Бак
По временам О Лан приходила в себя и понимала, что происходит кругом, и однажды она потребовала Кукушку. И когда в великом изумлении Ван Лун вызвал ее, О Лан, дрожа, приподнялась на локте и сказала довольно твердо:
– Что же, может, ты и жила в покоях старого господина и считалась красавицей, зато я была женой своего мужа и родила ему сыновей, а ты так и осталась рабыней.
Когда Кукушка хотела на это ответить сердитой бранью, Ван Лун остановил ее и увел из комнаты, говоря:
– Она сама не знает, что говорит.
Когда он вернулся в комнату, О Лан все еще лежала, опершись на локоть, и сказала ему:
– Когда я умру, пусть ни она, ни ее госпожа не входят в мою комнату и не трогают моих вещей; а если они войдут, то мой дух не даст им покоя.
И она забылась тревожным сном, и голова ее упала на подушку.
Но перед Новым годом она почувствовала себя лучше, как свеча вспыхивает ярче перед тем, как погаснуть, и снова пришла в себя, чего давно уже не было; и села в постели, сама заплела волосы и попросила чаю, и когда Ван Лун вошел, она сказала:
– Приближается Новый год, а мы еще ничего не пекли и не варили, но я кое-что придумала. Я не желаю, чтобы эта рабыня входила в мою кухню, а лучше пошли за моей невесткой, которая помолвлена с нашим старшим сыном. Я ее еще не видала, но когда она придет, я скажу ей, что делать.
Ван Лун был доволен, что ей лучше, хотя он и не думал о праздниках в этом году, и послал Кукушку с просьбой к Лиу, хлеботорговцу.
И через некоторое время Лиу согласился, услышав, что О Лан не переживет зимы, да и девушке уже исполнилось шестнадцать лет, а многие переходят в дом мужа и раньше этого возраста.
Но из-за О Лан этого события не праздновали. Девушку принесли в носилках без шума, и сопровождали ее только мать и старая служанка. И мать вернулась домой, передав девушку О Лан, а служанка осталась ходить за своей госпожой.
Детей перевели из комнаты, где они спали, и отдали ее новой невестке, и все было устроено как должно.
Ван Лун не разговаривал с девушкой, так как это не подобало, но важно наклонял голову в ответ на ее поклон, и был ею доволен, потому что она знала свой долг и бесшумно скользила по комнатам, опустив глаза. Кроме того, она была красива, хотя и не настолько, чтобы этим кичиться. Она держалась осторожно и была вежлива, ходила в комнату О Лан и ухаживала за ней, и это успокаивало Ван Луна в его тревоге за жену, потому что теперь у ее постели была женщина. И сама О Лан была очень довольна.
О Лан была довольна три дня и даже больше, а потом она стала думать о другом и сказала Ван Луну, когда он пришел утром узнать, как она провела ночь:
– Есть и еще дело, прежде чем я умру.
И он ответил сердито:
– Мне неприятно, что ты говоришь о смерти.
Она улыбнулась – той медленной улыбкой, которая исчезала, не осветив ее глаз, и ответила:
– Я должна умереть, потому что смерть притаилась у меня внутри, но я умру не раньше, чем мой старший сын вернется домой и женится на этой доброй девушке, моей невестке, – она умеет ходить за мной, ровно держит чашку с горячей водой и знает, когда нужно омыть мне лицо, если пот выступит на нем от боли. Я хочу, чтобы мой сын вернулся домой и сочетался браком с этой девушкой, чтобы я могла умереть спокойно, зная, что у тебя будет внук, а у старика – правнук.
Для нее это была длинная речь, даже и для здоровой, и говорила она твердо, как не говорила уже много месяцев. И Ван Лун обрадовался звучности ее голоса и силе ее желания и не стал ей противоречить, несмотря на то, что ему не хотелось наскоро справлять пышную свадьбу старшего сына. Поэтому он сказал ласково:
– Что же, мы это сделаем. Сегодня же я пошлю человека на Юг, и он отыщет сына и к свадьбе привезет его домой. А ты мне должна обещать, что снова соберешься с силами, оставишь мысль о смерти и поправишься, потому что дом без тебя стал похож на звериное логово.
Это он сказал в угоду ей, и она была довольна, хотя ничего не ответила, а откинулась на спину и закрыла глаза, слегка улыбаясь.
Ван Лун послал человека на Юг и сказал ему:
– Скажи молодому господину, что его мать умирает, и душа ее не успокоится, пока она не увидит его женатым, и если ему дороги отец, мать и родной дом, он должен вернуться немедленно, потому что через три дня я все приготовлю к свадьбе и приглашу гостей.
И как сказал Ван Лун, так он и сделал. Он велел Кукушке приготовить все к свадьбе как можно лучше и пригласить себе на помощь поваров из чайного дома, и он высыпал серебро ей в руки и сказал:
– Устрой все так, как делали в доме Хванов в таких случаях, а серебра можно дать и еще.
Потом он пошел в деревню и пригласил в гости всех, кого только знал, и пошел в город и пригласил всех знакомых в чайных лавках и на хлебном рынке и всех, кого только знал. И он сказал дяде:
– Пригласи кого хочешь на свадьбу моего сына: и своих друзей, и друзей твоего сына.
Он сказал это потому, что никогда не забывал, кто такой его дядя; Ван Лун был с ним вежлив и обращался с ним, как с почетным гостем, с того самого времени, как узнал, кто его дядя.
Вечером накануне дня свадьбы старший сын Ван Луна вернулся домой, и когда он большими шагами вошел в комнату, Ван Лун забыл все горе, какое юноша причинил ему до сих пор. Потому что прошло уже два года, и даже больше, с тех пор, как он видел сына, и он вернулся уже не юношей, а высоким, широкоплечим мужчиной с красивым румяным лицом и короткими черными волосами, блестящими от помады. На нем был длинный халат из темно-красного атласа, какие продаются в лавках на юге, и короткая безрукавка из черного бархата. И сердце Ван Луна переполнилось гордостью при виде сына, и он забыл обо всем, кроме него, красавца сына, и повел его к матери.
Молодой человек сел у постели матери, и слезы выступили у него на глазах, когда он увидел ее; но он старался говорить ей только ободряющие слова и говорил так:
– Ты на вид вдвое лучше, чем мне рассказывали, и до смерти тебе далеко.
Но О Лан ответила просто:
– Я увижу тебя женатым и потом умру.
Молодой человек, разумеется, не должен видеть невесту, и Лотос увела ее на внутренний двор, чтобы приготовить ее к свадьбе. И никто не мог бы сделать этого лучше, чем Лотос, Кукушка и жена дяди Ван Луна. Они втроем увели девушку и утром в день свадьбы вымыли ее с головы до ног, забинтовали ей ноги новыми белыми бинтами, а сверху надели белые чулки, и Лотос натерла ее тело душистым миндальным маслом. Потом они одели ее в одежды, привезенные ею из дома: белый шелк с цветами – прямо на ее нежное девственное тело, потом легкий халат из самой тонкой и пушистой овечьей шерсти и поверх него брачную одежду из красного атласа. Они натерли известью ее лоб и искусно завязанным шнурком вырвали «волосы девственности» – челку на ее лбу – и сделали ее лоб высоким, гладким
